Апраксинцы - Николай Лейкин 3 стр.

— Да куда же, купцы, прикажете?

— Петра, куда поѣдемъ?

— Да что тутъ разговаривать! Валяй куда глаза глядятъ.

— Ну что, до трехъ часовъ много-ли возьмешь?

— Три рублика, господа купцы, безъ лишняго.

— Ну, Петра, что-жъ, растопимъ что-ли? Идетъ пополамъ? Ужъ все, значитъ, такъ и будемъ вмѣстѣ ѣздить.

— Валяй!

Молодцы поѣхали.

— Куда же, купцы? спросилъ извозчикъ.

— Да прямо.

— Нѣтъ, погоди, перво заѣдемъ въ погребокъ. Постой на-право!

— Петра, глянь-ко: никакъ наши ѣдутъ!

— И то ѣдутъ!

Онъ свистнулъ, махнулъ рукой и указалъ на погребъ. Молодцы соединились и пошли подъ вывѣску виноградной кисти.

Часа четыре ѣздили не имѣющіе въ Петербургѣ ни роду, ни племени Никандръ и Петръ, во много мѣстъ заѣзжали они, много перепили разной хмѣльной дряни, а все-еще не пьяны, только навеселѣ.

— Куда-же?

— Пошолъ въ Тулу, ко Владимерской. Покажемъ!

Ежели кто желаетъ видѣть въ этотъ день молодцовъ во всемъ ихъ разгулѣ, отправляйтесь въ слѣдующія трактиры и гостинницы: въ Баварію, въ Палермо за Пассажемъ, въ Палкинъ и въ Тулу. Эти заведенія потому предпочитаются молодцами, что ихъ не посѣщаютъ хозяева.

И такъ, читатель, послѣдуемте за Петромъ и Никандромъ въ гостинницу Тулу.

— Я думаю, ужъ наши здѣсь? сказалъ Петръ, входя въ корридоръ.

— Здѣсь, здѣсь, пожалуйте! отвѣтилъ съ не то глупою, не то лукавою улыбкою корридорный, узнавшій птицу по полету.

— А ты почемъ знаешь?

— Извѣстно, господа купцы.

— Эка братъ, Петра, намъ честь: всѣ знаютъ апраксинцевъ. Куда же идти?

— Пожалуйте.

И лакей указалъ на дверь.

Оттуда слышались звуки разбитаго фортепьяно, пѣніе, крики «ура» и даже какой-то вой. Двери распахнулись и они очутились въ довольно обширной комнатѣ. На диванѣ и на стульяхъ лежало и сидѣло до пятнадцати молодцовъ; нѣкоторые, тяготясь одеждою, сняли сертуки, а нѣкоторые, тяготясь собственною своею тяжестью, лежали въ углу на шубахъ. Какой-то господинъ, взмахивающій физіономіею на цыгана, игралъ на фортепьяно какую-то польку. Два стола были установлены бутылками, штофами и закусками.

— Здравствуйте, братцы, съ пальцемъ девять! закричалъ вошедшій Петръ и принялся откалывать трепака.

— Съ огурцомъ пятнадцать! отвѣчала вся компанія и заорала «браво» и «bis», глядя на пляшущаго Петра.

— Стой, стой! — и изъ-за стола поднялся Васька, тотъ самый Васька, который далъ Никандру галстукъ.

— Музыкантъ, стой! Варгань камаринскаго! А ты, Петька, ко мнѣ на грудь! Я тебя обниму и мы спляшемъ.

Послѣдовали объятія.

— Стой! задушилъ, собачій сынъ! кричалъ Петръ.

— Ну, теперь выпьемъ!

— Ладно.

Музыкантъ заигралъ камаринскую, и Вася и Петя принялись выдѣлывать такія па, которыя доступны единственно только подгулявшему человѣку. Кончивъ плясать, они снова выпили.

— Ну, братцы, я пилъ ваше, теперь выпейте моего! сказалъ Петръ. — Дюжину пива! скомандовалъ онъ.

Принесли пиво и началось провозглашеніе многолѣтія каждому изъ присутствующихъ.

— Полноте, братцы, что такъ зря горлы-то драть? Споемте-ка что-нибудь дѣльное, пѣсню какую-нибудь, — подалъ кто-то совѣтъ.

— Это дѣло! Что такъ горлы-то драть? Вѣдь еще не очень пьяны. Выпьемъ по рюмочкѣ и начнемъ. «Вдоль по улицѣ» всѣ знаютъ?

— Всѣ.

— Ну и будемъ пѣть. Батюшки, Мишка-то какъ накерался, гляньте-ка!

— До безобразія! А вотъ что: взять да и вымазать ему рожу жженою пробкой.

— Лихо! за дѣло! — не сандалься раньше времени! Эва! еще только пятый часъ!

Дѣльная мысль была одобрена всѣми и тотчасъ же приведена въ исполненіе.

— Ну, теперь попоемте!

— Никандръ, ты на пѣсни-то лихъ, — запѣвай!

— Да безъ гитары-то неспособно. Ну да все равно, слушайте. Вотъ какую лучше споемъ:

Хоръ какъ-то плохо клеился; двое пьяныхъ, полулежавшихъ на диванѣ, страшно мычали и сбивали съ толку.

— Не хотите-ли, господа купцы, у насъ есть дѣвушки, отлично подтянутъ! — предложилъ номерной.

— Дѣвочки? Тащи сюда!

— Постой, постой! А, почемъ онѣ ходятъ?

— Да ежели только попѣть, такъ изъ угощенія, да что милость будетъ.

— Тащи трехъ! Мало!

— Ну, штукъ пять. Слышь, половой, и пляшутъ онѣ?

— Всякія колѣна выдѣлываютъ.

— Браво! заоралъ кто-то изъ лежащихъ на диванѣ. — Номерной, спасибо! Поди сюда…. руку!… Ну, поцѣлуй меня.

Половой съ лукавой усмѣшкой поцѣловалъ гостя.

Вскорѣ явились дѣвушки и помогли молодцамъ справиться съ пѣснями и опустошить бутылки. Лакей имѣлъ вѣрный разсчетъ: больше народу, — больше пить будутъ. Онъ не ошибся: снова потребовалась дюжина пива, снова заигралъ господинъ, взмахивающій на цыгана, и составился кадриль. Дѣвушки очень мило подергивали юпками и выдѣлывали замысловатыя па. Онѣ были очень нецеремонны, такъ что одна изъ нихъ подошла къ столу и замѣтила, что все пиво вытекло изъ бутылокъ, — долить надо.

— Дюжину! закричалъ Вася и поцѣловалъ въ щеку надоумившую его дѣвушку.

Та не обратила на это никакого вниманія. Начался второй кадриль. Подъ конецъ кто-то подставилъ одной парѣ ногу. Пара упала. «Мала куча!» закричалъ Вася и бросился на нихъ съ своею дамою; примѣру его послѣдовали и другіе танцующіе. Дамы визжали, кавалеры ревѣли, и всѣ были довольны.

Никандръ и Петръ, давшіе другъ другу слово быть вездѣ вмѣстѣ, вышли изъ гостинницы въ семь часовъ. «Куда же теперь?» спросили они другъ друга.

— Погуляемъ, братъ: вѣдь ужъ теперь до масляной со двора не допросишься, сказалъ Петръ. — Постой, я знаю одно мѣсто. — поѣдемъ. Извозчикъ! въ Среднюю Мѣщанскую!..

Они сѣли и поѣхали.

Долго ждалъ Степанъ Иванычъ своихъ молодцовъ, да и не дождался, легъ спать. Только-только часамъ къ шести утра собралась вся братія. Раньше всѣхъ, часа въ три, прибыли Петръ и Никандръ. Вошедши въ молодцовую, они заспорили о томъ, кто кого везъ; Никандръ увѣрялъ, что онъ везъ Петра, а Петръ удерживалъ это право за собою.

— Ты посмотри, нешто я пьянъ! говорилъ, покачиваясь, Петръ: — по одной половицѣ пройду.

Проснувшіеся мальчики насилу уложили ихъ спать.

Часа въ четыре великодушный дворникъ принесъ на раменахъ своихъ Ваську и передалъ на руки мальчикамъ.

И угомонились молодцы, на долго угомонились, вплоть до масляной, до прощенаго воскресенья. Вотъ они спятъ и тяжело дышатъ, шевеля во рту высохшимъ отъ внутренняго жара языкомъ. Много перепили они вина и пива, много потратили денегъ; дня два проходятъ они какъ угорѣлые и будутъ опохмѣляться.

Трудно было проснуться на другой день молодцамъ, когда въ семь часовъ утра въ ихъ дверь постучалась кухарка. Эту операцію она должна была повторить раза три. Первые проснулись мальчики и принялись за чищенье хозяйскихъ и молодцовскихъ сапоговъ. На нихъ же лежала обязанность растолкатъ молодцовъ. Труднѣе всѣхъ было подняться Василію; голова его была какъ-будто налита свинцомъ. Онъ взглянулъ на себя въ зеркало и ужаснулся: на лбу у него красовалась синяя шишка. Онъ кой-какъ прикрылъ ее волосами. Галстукъ, что вчера онъ далъ Никандру, былъ весь залитъ виномъ. Петръ проснулся, сходилъ въ кухню и выпилъ цѣлый ковшъ воды.

— Самое лучшее дѣло теперь — опохмѣлиться, сказалъ онъ.

Черезъ полчаса въ комнату, обитаемую молодцами, вошелъ хозяинъ и произнесъ имъ рѣчь. испещренную словами: сволочь, пьяницы, гуляки, шельмы и пр.

Молодцы молча слушали и таращили глаза, стараясь ихъ сдѣлать не пьяными.

— Ну, теперь ступайте въ лавку; да смотрите, по дорогѣ не заходить, не опохмѣляться. Лучше ужо дома я самъ вамъ водки куплю. Слышите!…

Прошелъ первый день рождества и покатилась снова своею обыденною колеею жизнь Апраксинскихъ приказчиковъ; только и живутъ воспоминаніями…

— А что, Вася. какъ это ты себѣ въ первый день праздника лобъ подбилъ?

— И не говори, братъ, и самъ не знаю какъ. Два изъяна: лобъ подбилъ и Никандра галстукъ испортилъ — виномъ залилъ.

На святкахъ еще ничего, весело: можно разъ въ театръ сходить — сговорившись человѣкъ восемь взять ложу въ складчину; къ хозяину придутъ гости — можно нарядиться: въ вывороченную къ верху мѣхомъ шубу, женщиной — въ сарафанѣ кухарки и въ особаго рода костюмъ старика: рваный халатъ съ подушкой на спинѣ изображающей горбъ, въ одной рукѣ кочерга, въ другой сковорода, и въ эдакомъ видѣ поплясать подъ гитару.

Многимъ покажется страннымъ такое заточеніе молодцовъ. Поговорите съ хозяевами. — вотъ что они вамъ на это скажутъ.

— Помилуйте, какъ же это возможно дать молодцу волю; развѣ вонъ тамъ въ гостиномъ заведено, такъ до тѣхъ намъ и дѣла нѣтъ. Нешто молодецъ можетъ жить на волѣ? Ему острастка нужна. Дай-ко ему волю — такъ онъ и ночевать дола не будетъ, воздахтаршу [8] заведетъ. пьянствовать начнетъ, такъ ему жалованья-то годоваго и на мѣсяцъ не хватитъ; ну, и будетъ въ хозяйскую выручку заглядывать. Оно конечно, онъ и теперь руку запускаетъ, да по-малости; а тогда другое дѣло. Нѣтъ, ужъ, это отцами нашими установлено, такъ и мы продолжать будемъ.

Хозяйскіе же сынки проводятъ святки весело. Бываютъ въ театрѣ, ходятъ въ гости съ родителями, маскируются и ѣздятъ на вечера.

Обыкновенно это устроивается слѣдующимъ образомъ: сговариваются нѣсколько человѣкъ ѣхать ряжеными, нанимаютъ карету и берутъ въ костюмерныхъ на прокатъ костюмы. Самые употребительнѣйшіе костюмы это шпанка — испанскій или тирольскій костюмъ, полька — польскій, гамлетка — черный бархатный со стеклярусомъ, лемана — пьеро, гусарскій и еще костюмъ, почему-то называемый несчастнымъ нѣмцомъ: фракъ и брюки въ заплатахъ, рваные сапоги, мятая шляпа, высокій галстукъ съ полисонами до половины ушей и огромнаго размѣра лорнетка.

Ряженые не разбираютъ на сколько костюмы ихъ національны. Иногда бываетъ такъ, что въ нихъ смѣшаны двѣ національности; какой-нибудь испанецъ, съ головы испанецъ, а съ ногъ полякъ, гамлетъ расхаживаетъ въ ботфортахъ со шпорами и на гусарѣ бархатная шапка съ страусовыми перьями, разумѣется не настоящими.

Часовъ въ девять вечера замаскированные садятся въ карету и ѣдутъ по свѣту, то-есть заходятъ туда, гдѣ въ окнахъ видѣнъ свѣтъ и у подъѣзда стоятъ экипажи, или узнавъ напередъ что у того-то будутъ гости, разумѣется только въ купеческія семейства. У купцовъ всегда открыты двери для ряженыхъ.

Вошли въ залу. Ходятъ по комнатамъ, здороваются съ хозяевами и называютъ знакомыхъ гостей по именамъ. Дѣвицы шушукаются, думая нѣтъ-ли между ряжеными предмета, который ими интересуется.

— Ну ряженые, станцуйте. станцуйте, говоритъ хозяинъ или хозяйка.

Начинается кадриль. Несчастный нѣмецъ ломается, лорнируя гостей, испанецъ трясетъ перомъ на шляпѣ; гусаръ брякаетъ шпорами и гамлетъ въ пятой фигурѣ дѣлаетъ соло русскимъ трепакомъ. Кончили танцовать. Ряженыхъ зовутъ въ другую комнату отдохнуть, снять маски. покурить и прохладиться, то-есть выпить хереску или мадерки.

— Кто это, вы не знаете? спрашиваютъ другъ друга гости.

— Не знаю, не знаю. Одинъ какъ-будто бы Пѣтушковъ, — въ нашемъ ряду торгуетъ, а другихъ не знаю.

— Одного гишпанца я знаю: Петра Ѳедорова племянникъ…

— Нѣтъ, черный-то какъ отличился, въ присядку началъ плясать… Люблю я, кто эдакія колѣна откалываетъ…

Ряженые станцовали польку и прощаются.

— Что же вы такъ скоро, куда торопиться? повеселите насъ…

— Нельзя-съ, намъ нужно еще на нѣсколько вечеровъ ѣхать.

Начинается прощаніе. Какой нибудь гусаръ остановится передъ хорошенькой дѣвушкой, броситъ на нее нѣсколько жгучихъ взглядовъ и уѣдетъ.

Это «онъ», думаетъ дѣвушка и на сердцѣ у ней сдѣлается весело, весело.

Иногда эти маскированія устроиваются молодыми людьми по наущенію родителей, съ цѣлію посмотрѣть невѣсту и житье-бытье ея семейства.

Второй день рождества. Погода прекраснѣйшая, восемь градусовъ морозу. У Іоанна Предтечи кончилась обѣдня; изъ церкви выходитъ народъ. Первыми вышли юноши, хозяйскіе сынки. Они вышли раньше для того, чтобъ полюбоваться на прекрасный полъ. Вотъ стоятъ юные апраксинцы на паперти, эфектно потряхиваютъ бобровые воротники своихъ лапчатыхъ шинелей, — замѣтьте, непремѣнно шинелей. Это принадлежность каждаго порядочнаго апраксинца — хозяйскаго сынка, который женихуется; безъ шинели на собольихъ лапкахъ онъ такъ же немыслимъ, какъ и апраксинскій женихъ безъ брильянтоваго перстня. Это аристократія Апраксина. Эти Вани и Сани очень мило танцуютъ польку и краснорѣчиво молчатъ въ кадриляхъ на свадьбахъ. Смотрите, какъ мило снимаютъ они свои новыя, цимермановскія и чуркинскія шляпы и кланяются проходящимъ знакомымъ: и тѣни нѣтъ того поклона, который отвѣшиваютъ они покупателямъ, стоя на порогахъ своихъ лавокъ.

Вотъ вышли молодые Курицыны. На самомъ шинель съ бобровымъ воротникомъ, глянцовый циммерманъ на головѣ и брильянтовый перстень на рукѣ. На самой бѣлая шляпка съ перомъ и лисій крытый гранатнымъ бархатомъ салопъ, — замѣтьте, непремѣнно гранатнымъ бархатомъ: Курицынъ ни за что бы не женился на ней, ежели бы она не принесла въ приданое салопъ, крытый бархатомъ, не смотря на то, что за ней было пять тысячь деньгами; ему раньше нравились очень многія дѣвицы, и по деньгамъ были подходящія, да за ними были атласные салопы, а не бархатные, — ну, и расходилось дѣло.

Вотъ семейство Перепалова. Впереди идутъ двѣ дочери, — непремѣнно невѣсты въ этомъ мясоѣдѣ; отецъ рѣшилъ, что нужно отыскать жениха, а на Апраксиномъ ихъ хоть прудъ пруди. Онѣ потупляютъ глазки и проходятъ мимо шеренги молодежи, которая пожираетъ ихъ взглядомъ. «Выгодныя невѣсты! Кому-то достанутся?» За дѣвицами слѣдуютъ ихъ родители.

— Шаня, пойдемъ! говоритъ тятенька.

Изъ шеренги молодежи отдѣляется Шаня Переналовъ и примыкаетъ къ шествующимъ.

На паперти появился въ бобровой шапкѣ и шинели на распашку, изъ-подъ которой виднѣются лиловые брюки, Бобовинъ, замѣчательный тѣмъ, что когда онъ жилъ у хозяина и торговалъ на отчетѣ, то всю выручку клалъ къ себѣ въ карманъ и чуть не пустилъ по міру своего благодѣтеля. Теперь онъ имѣетъ двѣ лавки и холостъ. Прошлаго года ему предлагали невѣсту и десять тысячь, — показалось мало. «Людямъ даютъ и по двадцати; что-жъ, нешто мы рыломъ не вышли? Не лѣвой ногой носъ утираемъ!:» подумалъ онъ и сталъ ждать, не набѣжитъ-ли невѣста съ двадцатью тысячами.

Народъ ужъ почти весь вышелъ изъ церкви, ползутъ только старухи съ ридикюлями. «Не на кого смотрѣть», подумала шеренга молодежи и стала расходиться, а между-тѣмъ изъ церкви вышла аристократка Апраксина, недосягаемая богиня многихъ страждущихъ сердецъ, вдова Верхолетова. Три года какъ она вдовствуетъ, и уже получила до тридцати предложеній рукъ и сердецъ. но отказала всѣмъ своимъ обожателямъ; она чувствуетъ непреодолимую симпатію къ офицерамъ и рѣшилась до тѣхъ поръ вдовствовать, пока какой-нибудь владѣтель шпаги и эполетъ не предложитъ ей руку и сердце. Она не посмотритъ, что онъ бѣденъ, что у него, по выраженію апраксинцевъ. «Въ одномъ карманѣ смеркается, въ другомъ заря занимается», и соединитъ съ нимъ свою судьбу. Быть-можетъ она и достигнетъ своей цѣли, тронетъ какое-нибудь сердце, бьющееся подъ военнымъ мундиромъ. Она имѣетъ тысячь сорокъ капиталу и лавку, въ которой торгуетъ молодецъ, — а это для любви вещь не маловажная.

Ежели, читатель, вы желаете снова увидѣть эти личности, съ которыми вы сейчасъ познакомились, то часа въ два пожалуйте на Невскій: онѣ разъ пять пройдутъ по солнечной сторонѣ; вечеромъ онѣ будутъ въ Александринскомъ театрѣ. Къ чести апраксинцевъ нужно сказать, что они очень любятъ театръ, а на святкахъ и на масляной такъ онъ положительно только ими и занятъ.

III

Въ столовой купца Черноносова, — того самаго Черноносова, который изъ экономіи не имѣетъ приказчика. а торгуетъ съ тремя мальчиками — часы пробили пять. Еще все въ домѣ покоится сномъ. Спитъ Черноносовъ въ спальнѣ рядомъ съ своей третьей подругой жизни? спитъ въ кухнѣ кухарка на остывшей плитѣ, спятъ и мальчики въ своей конурѣ… именно конурѣ: пространство въ четыре квадратныхъ аршина, отгороженное отъ кухни, иначе и назвать нельзя. Въ конурѣ этой стоитъ кровать — общее ложе трехъ мальчиковъ съ замасляннымъ тюфякомъ, ничѣмъ не отличающимся отъ блина гоголевскаго Петрушки, и съ тремя подушками, набитыми чѣмъ-то до чрезвычайности твердымъ.

Крѣпко спятъ мальчики и снятся имъ дивные сны, такіе сны, что хоть бы и не просыпаться, не ворочаться къ жалкой дѣйствительности. Снятся имъ родныя села, родныя избы, видятъ они своихъ отцовъ, матерей, знакомыя поля, лѣса — и все, все, что такъ дорого ихъ сердцу и отчего они такъ рано оторваны и брошены между незнакомыми людьми, отъ которыхъ они не слышатъ и ласковаго слова.

Въ самомъ дѣлѣ, жалкое положеніе апраксинскаго мальчика.

Лѣтъ тринадцати, а иногда и раньше, научившись у мѣстнаго дьячка кой-какъ читать и писать, отрываются они отъ семействъ и везутся въ Петербургъ въ ученье; разумѣется дѣло не обходится безъ слезъ со стороны родителей и дѣтей. Привезя мальчика въ Петербургъ, отецъ или родственникъ, чтобы не проѣдаться и не тратиться, старается какъ можно скорѣе отдать его въ ученье, часто даже не освѣдомившись о характерѣ, честности или положеніи хозяина, которому ввѣряетъ своего сына или родственника въ полное распоряженіе на четыре и на пять лѣтъ; дѣлаетъ ему наставленія, чтобъ онъ уважалъ, во всемъ слушался и любилъ хозяина — и уѣзжаетъ. И вотъ мальчикъ, брошенный въ чужое семейство, привыкшій къ ласкамъ матери, поступаетъ въ полное распоряженіе хозяина. Хорошо, ежели его сразу допустятъ къ торговлѣ; но есть такіе хозяева. которые оставляютъ новичковъ на полгода, а иногда и болѣе, дома, употребляя ихъ для домашнихъ работъ: нарубить дровъ, принести воды, сбѣгать въ лавочку, убирать комнаты, чистить посуду и сапоги, надѣляя ихъ за малѣйшую неисправность треухами, подзатыльниками, тасками, выволочками и прочими удовольствіями. Но не думайте, чтобы все это дѣлалось хозяевами такъ: это они дѣлаютъ по убѣжденію; они сами начали свое торговое поприще съ треуховъ и потому думаютъ. что безъ побоевъ мальчикъ не въ состояніи постигнуть всѣхъ тайнъ науки торговли. Отъ кого только не достается бѣдному мальчику: бьетъ хозяинъ, бьютъ приказчики, бьетъ кухарка, ругаетъ дворникъ; развѣ иногда хозяйка сжалится, скажетъ ласковое слово; зато какъ дорого это ласковое слово!.. Наконецъ мальчика берутъ въ лавку; но и здѣсь далеко до торговли: вся его обязанность состоитъ — стоять на порогѣ, выкрикивать названіе товаровъ и даже подъ-часъ, по приказанію приказчиковъ, хватать за руки покупателей; а придетъ домой — опять тоже чищенье сапоговъ и посуды и бѣготня въ кабакъ тайкомъ отъ хозяина, ежели молодцамъ захочется выпить. Почитать что-нибудь, пописать, хоть бы письмо въ деревню, мальчику некогда; изъ этого и вытекаетъ ихъ безграмотность, когда они сдѣлаются приказчиками. Въ продолженіи пятилѣтняго нахожденія въ наукѣ, они иногда ни разу не брались ни за книгу, ни за перо; очень естественно, что въ продолженіи этого времени они забудутъ всѣ тѣ ограниченныя познанія въ грамотности, которыя лѣтъ пять тому назадъ вложилъ въ ихъ головы дьячекъ или какой-нибудь учитель изъ отставныхъ семинаристовъ.