«Я пишу эти строки для потомства. Говорят, что король Ричард убил своих племянников в лондонском Тауэре, чтобы захватить власть. Но это явная клевета, распускаемая его врагами, которых сегодня невозможно уличить во лжи».
Это только начало, но дальше буквы внезапно становятся крохотными, почти неразличимыми. Однако нетрудно догадаться, что передо мной текст, который в прежние времена сочли бы в высшей степени спорным, даже опасным. И автор этих записок наверняка прятал их.
Я сижу за столом в гостиной, пытаясь разобрать следующую строчку, когда входит Гарри и садится рядом со мной.
— Да уж, в такую жару упражняться в стрельбе из лука — сущая мука, — ворчит он, отирая рукой пот со лба. — Что тут у тебя, Кейт? А, те бумаги из сундука. Можно мне посмотреть?
Я показываю ему первую страницу:
— Что ты об этом думаешь?
Он читает и изумленно вскидывает брови. Затем вздыхает:
— Тут речь явно идет о Ричарде Третьем. Смотри — и дата есть: тысяча четыреста восемьдесят седьмой. Если не ошибаюсь, его убили при Босворте в тысяча четыреста восемьдесят пятом году.
Я приглядываюсь. Да, в конце страницы действительно стоит дата — 1487. Еще я могу разобрать слова «заточ» и «замок Раглан». Большинство нижних строк выцвели.
— Наверное, это написал кто-то из моих предков, — говорит Гарри.
— Думаешь, этот человек мог что-то знать о судьбе заключенных в Тауэре принцев?
— Трудно сказать. Да и что тут знать? Всем и так известно, что король Ричард их убил.
— Но автор этих строк, похоже, придерживался другого мнения.
Гарри пожимает плечами:
— Милая, мы даже не представляем, кто это написал и для чего. Как же мы можем судить? Король Ричард, вне всякого сомнения, был злым и коварным человеком. Так что остается только благодарить Бога за то, что Генрих Тюдор победил этого кровавого тирана при Босворте.
— Я полагаю, что любой человек, заявлявший в тысяча четыреста восемьдесят седьмом году, что Ричард невиновен, не нашел бы себе сторонников.
— В лучшем случае над ним бы посмеялись! — Гарри шмыгает носом. — Было бы безрассудно, даже опасно писать такую чепуху. С другой стороны, мои предки в то время были преданными сторонниками королевского дома Йорков. Они явно восхищались Ричардом и, вполне возможно, не верили слухам о том, что принцев убили по его приказу. Между прочим, мой двоюродный дед Уильям был женат на дочери Ричарда Третьего и, кроме того, служил его сыну. Кстати, именно он привез тестю известие, что в Англии высадился Генрих Тюдор.
— Представляю, как после этого Генрих Тюдор возненавидел твоего дедушку!
— А вот и нет, он примирился с новым королем, — отвечает Гарри. — Понимаешь, этот Уильям был такой человек, вроде моего отца. Он, например, не участвовал в сражении при Босворте. Якобы опоздал. Но лично я думаю, что просто-напросто выжидал: хотел понять, куда клонится чаша весов, прежде чем встать на ту или иную сторону. Боюсь, это прискорбное качество передается в нашей семье по наследству. — Он смотрит на меня печальными глазами. — Однако в конце концов все оказалось к лучшему. Король Генрих объявил, что начало его царствования будет отсчитываться от дня победы при Босворте, поэтому все, кто сражался на стороне Ричарда, стали считаться изменниками. А мой двоюродный дед сохранил графский титул. Он был весьма предусмотрительный человек.
— Тогда он вряд ли автор этих записок.
— Да он бы ни за что такое не написал! Генрих Тюдор с подозрением относился ко всем, кто был близок к Ричарду Третьему. Мой двоюродный дедушка Уильям наверняка из кожи вон лез, чтобы доказать свою преданность дому Тюдоров. И вообще, мне кажется, это писала женщина. Мужчина не стал бы перевязывать эти бумаги таким образом. — Гарри показывает на довольно безвкусную, на мой взгляд, и порядком выцветшую ленточку.
— Теперь мне понятно! — говорю я, но замолкаю, когда в гостиную входит графиня. По лицу моей свекрови видно, что она принесла какие-то важные новости.
— Милорд прислал сообщение. Нортумберленд собирается отправиться в Норфолк во главе армии и захватить принцессу Марию. Он сказал, что Джейн и Гилфорд будут короноваться в Вестминстерском аббатстве не позднее чем через две недели.
— Ур-р-ра! — вопит Гарри, а у меня от радости сердце чуть не выпрыгивает из груди. Видимо, герцог уверен в победе, если планирует коронацию через две недели. Можно позволить себе подумать о приятном: о новом платье и — самое главное — о том, что совсем скоро мы с Гарри открыто будем делить постель!
— Наконец-то хорошие новости, — вырывается у меня. — Но разве Джейн не отказала Гилфорду в короновании?
— Возможно, герцог согласился поддержать ее лишь при условии, что она согласится, — проницательно замечает миледи. — А теперь, Катерина, я бы хотела, чтобы ты помогла мне приготовить мед. Пойдем в кладовую. Мне привезли немного великолепной лаванды, и можно добавить еще мелиссы и бальзама. Да, Гарри, кстати, там на конюшню привели для тебя нового рысака. Не хочешь взглянуть?
Мой муж исчезает моментально, словно его ветром сдуло, а я вновь перевязываю бумаги ленточкой и убираю их обратно в ларец, после чего спешу за миледи.
Выходить мне не разрешается. Миледи в этом вопросе непреклонна. Повсюду циркулируют слухи, что в Ярмуте подняли мятеж против Нортумберленда, и теперь по улицам Лондона бродят вооруженные люди.
— Это дезертиры из армии герцога, — поясняет мне свекровь. — Они ненавидят его и шпионят в пользу Марии и ее сторонников.
— Неужели солдаты дезертируют? — в тревоге спрашиваю я. Ах, как быстро крутится колесо Фортуны.
— Да, — односложно отвечает графиня. Я знаю, миледи мне сочувствует, но в первую очередь она — мужняя жена. — Они жалуются, что им не заплатили, как обещали. Наш дворецкий слышал, что некоторые из них собираются в тавернах и болтают там ужасные глупости. — Моя собеседница делает паузу, а затем продолжает — Видишь ли, дорогая, он слышал и еще кое-что. Я думаю, тебе следует это знать.
Мы в кладовой одни, добавляем в мед остатки лаванды — я этот запах запомню на всю жизнь. До чего же здесь тихо.
— Что такое? — спрашиваю я довольно резко, ибо нервы мои уже на пределе.
— В городе рассказывают, что принцесса Мария движется на Лондон с тридцатитысячной армией, и жители большинства городов одобряют ее действия и признают законной королевой. — Вид у графини несчастный. Еще бы: страшно представить, что станет со всеми нами, если Нортумберленд потерпит поражение.
В тот вечер мы допоздна засиживаемся за ужином, снова и снова обсуждая последние новости и их возможные последствия. Тем временем за решетками окон заходит солнце, свечи в столовой догорают до фитилей, и на мягком бархатном небе видны звезды. Уже поздно, но никому из нас не хочется спать. Я, например, вообще сомневаюсь, что смогу сегодня уснуть. Я все время думаю о Джейн, запертой в безопасности Тауэра. Дошли ли до нее тревожные известия? Понимает ли сестра, что в случае победы Марии ее могут обвинить в незаконном захвате власти и объявить государственной изменницей? Ее, которая вовсе не желала этой короны! Понимает ли Нортумберленд, что он натворил? А наши родители? Интересно, приходило ли им в голову, что, согласившись участвовать в его махинациях, они подвергают опасности родную дочь… и себя тоже? Я тяжело вздыхаю: а ведь и для меня последствия этой авантюры могут быть самыми неприятными.
— Я так боюсь за сестру, — откровенно признаюсь я.
Гарри участливо берет меня за руку. И смотрит на меня добрыми, полными сострадания глазами:
— Не волнуйся, любовь моя. Еще ничто не потеряно.
— Общеизвестно, что принцесса Мария отличается милосердием, — говорит графиня. — Она примет во внимание, что Джейн еще совсем молода и не хотела становиться королевой.
От ее слов мороз подирает меня по коже. Похоже, моя свекровь даже не сомневается в победе Марии.
Тут открывается дверь и входит граф. Вид у него усталый и изможденный. Он опускается на большой стул во главе стола.
— Приветствую всех, — бесстрастным голосом говорит он. — Осталось ли еще вино?
Миледи берет кувшин и наливает мужу вина. Он залпом опустошает кубок и требует:
— Еще.
Графиня наливает ему еще вина.
— Что случилось? — спрашивает Гарри.
— Нортумберленд на грани катастрофы, — мрачно отвечает его отец. — Всему конец — теперь только вопрос времени, когда его схватят.
Меня пробирает дрожь. Гарри сильнее сжимает мою руку.
— Хотя, возможно, еще не все потеряно, — продолжает граф. — Большинство из нас, членов Совета, готовы провозгласить Марию королевой. Видели бы вы, что там творилось. — Он смотрит на меня. — Твой отец, моя дорогая, изо всех сил старался задержать нас в Тауэре. К сожалению, управляющий Монетным двором сумел бежать, прихватив все золото из королевской казны, и теперь раздает его сторонникам Марии в Лондоне.
— И вам, милорд, слава богу, тоже удалось бежать! — нервно восклицает графиня.
— Еле ноги унес. Когда милорд Саффолк узнал о численности армии, идущей на Лондон, он приказал запереть все ворота в Тауэре. Как вы понимаете, не для того, чтобы не впустить солдат Марии, но чтобы не выпустить нас, членов Совета! Он никому из нас не доверяет. Однако, если Мария победит, нас могут обвинить в государственной измене. И вы все знаете, какое наказание грозит за это.
Наступает леденящее душу молчание. Я даже дышать боюсь.
Граф продолжает:
— И все же я не могу допустить того, что королева Мария привлечет к суду и казнит всех членов Совета, в особенности если мы теперь признаем ее. А кто же в таком случае поможет ей управлять страной? Она женщина — ей потребуются поддержка и совет. Да, моя дорогая, мне удалось бежать до того, как в Тауэре закрыли все ворота.
«Сам-то ты убежал, — горько думаю я, — а вот мою несчастную, беззащитную сестру, которая теперь должна будет отвечать за ваши интриги, бросил на произвол судьбы».
Я встаю, изображаю реверансы, бормочу неискренние пожелания доброй ночи. Я заставляю себя молча уйти, опасаясь, что иначе скажу что-нибудь такое, чего граф с графиней никогда мне не простят.
С тяжелым сердцем я иду по коридору к своей спальне, где мне предстоит провести еще одну ночь в холодной кровати. И вдруг снаружи раздается громкий стук: колотят в дверь, выходящую на реку. Я, обеспокоенная, спешу в зал и слышу требовательные голоса:
— Именем королевы, откройте!
Одновременно со мной прибегают и остальные. Граф кивает слуге, разрешая открыть дверь. Мы видим за ней солдат с пиками.
— Что это значит? — вопрошает Пембрук. Он вне себя от бешенства. — С какой стати вы вламываетесь ко мне в дом посреди ночи?
— Сэр, мы выполняем приказ королевы, — говорит капитан.
— Какой королевы? — недоумевает мой свекор.
— Королевы Джейн — какой же еще, — сердито отвечает капитан. — Нас прислали, дабы препроводить вас назад в Тауэр, где вы должны служить ей.
— А если я откажусь?
— Милорд, нам бы не хотелось применять силу, но мы получили указание доставить вас в Тауэр в любом случае.
— Хорошо. Мой плащ! — Граф поворачивается к слуге, не обращая внимания на испуганные лица домашних. Похоже, все обитатели замка собрались здесь, напуганные стуком и криками. Пембруку приносят плащ, и он выходит в ночь.
Проходят два тревожных дня, и граф возвращается.
— Все кончено, — говорит он нам, и мое сердце бешено бьется в груди. — Нортумберленд прислал сообщение, что принцесса Мария наступает с армией в сорок тысяч. Его солдаты бежали, как крысы, и он потребовал, чтобы мы выслали подкрепление. Но при всем желании мы не смогли бы этого сделать: у нас просто нет людей. Узурпаторша Джейн, вернее, ее отец Саффолк приказал усилить охрану вокруг Тауэра, но у него ничего не вышло, потому что стражники отказались силой удерживать членов Совета в Тауэре. Я и еще несколько других спокойно вышли — и никто нас не остановил. Да что говорить — Джейн сама дала нам разрешение уйти; я ей сказал, что мы будем просить французского посла оказать помощь Нортумберленду. Саффолк хотел идти с нами — он вовсе не глуп. Но теперь показываться с ним на людях опасно, поэтому мы заявили ему, что, если он в такой момент оставит свою дочь-королеву, мы вынесем ему смертный приговор.
— Неужели Саффолк хотел бросить родную дочь? — Графиня потрясена.
— Его заботит лишь собственная шкура. — Тут граф замечает, что я слушаю его, и вспоминает, что говорит о моем отце. Выражение его лица слегка смягчается.
— Катерина, — обращается он ко мне, — я понимаю, что это тебя огорчает. Но ты должна знать правду.
— А что будет с Джейн? — спрашиваю я дрожащим голосом. — Выходит, теперь все потеряно? — Я никак не могу в это поверить.
— Боюсь, что так, — кивает он. — С твоей сестрой в Тауэре остались только три члена Совета. Остальные, помяните мое слово, провозгласят королевой Марию. Честно говоря, даже не представляю, что теперь будет с леди Джейн. Не сомневаюсь, Мария обойдется с ней милостиво, ведь Джейн буквально навязали корону, которую она не желала принимать.
— Вот именно, все делалось против воли моей сестры, — с некоторым вызовом говорю я.
Однако Пембрук не замечает меня. Зато мой муж проявляет горячее сочувствие и всячески пытается утешить. Я с любовью взираю на Гарри, буквально упиваясь его красотой. Я смотрю и не могу наглядеться на его благородное лицо, добрые глаза и мягкие волнистые волосы. Я смотрю на все это так, словно мне никогда не суждено увидеть Гарри снова.
Члены Совета собрались в большом зале за плотно закрытой дверью. Графиня распорядилась подать обед, как обычно, и мы садимся за стол в гостиной. Однако мне не до еды: ни великолепный ростбиф, ни пирог с голубями не лезут мне в рот.
Входит граф.
— Прошу меня простить, миледи, я не могу остаться, — говорит он. — Иду в собор Святого Павла. Мы — все вместе — решили оставить Нортумберленда и провозгласить королевой Марию. Герцога обвинили в государственной измене, и мы отозвали его назад в Лондон, дабы он дал отчет за свои действия. Мы также объявили вознаграждение любому, кто его задержит. Теперь я вместе с другими членами Тайного совета хочу возблагодарить Господа за счастливое избавление королевства от предательского заговора и заявить о нашей преданности королеве Марии. Мы проведем в соборе мессу.
— А что будет с моей несчастной сестрой? — кричу я, не в силах больше сдерживаться.
— Твоя сестра останется в Тауэре, — невозмутимо отвечает Пембрук и, повернувшись на каблуках, уходит.
Бóльшую часть дня я провожу на коленях — молюсь в часовне. Я убита горем, оплакиваю судьбу Джейн и свою собственную. Неужели меня тоже объявят изменницей? А вдруг Пембрук и мой брак объявит недействительным? Господи, помоги мне — я чувствую себя такой беспомощной!
Но опасности, которые грозят мне, ничтожны в сравнении с тем, что может ожидать Джейн. Я снова и снова прошу Всемогущего Господа быть милосердным. И наделить этим качеством королеву Марию. Наконец, почувствовав, что больше ни молиться, ни плакать уже не в силах, я покидаю часовню и рассеянно бреду по анфиладе парадных комнат, не зная, куда себя деть.
Я оказываюсь в огромном зале с великолепной галереей. Здесь ровно семьдесят лет назад Ричарду III предложили принять корону. Как и Джейн, он был узурпатором; вот только, в отличие от моей сестры, он организовал заговор и плел интриги — и убивал, чтобы стать королем. Я как-то видела его портрет: тонкогубый горбатый человек с жестокими, подозрительными глазами. Его злобная внешность вполне отвечала злобному нутру. Я слышала, что такие совпадения случаются довольно редко. Горбун — так его называли, и душа у него тоже была горбатой. Но Джейн, не в пример Ричарду, вовсе не воплощение зла. Почему она должна расплачиваться за козни других людей?
Близится вечер, солнце еще не зашло, но в гулком зале прохладно и сумеречно, галерея погружена в тень: она расположена слишком высоко и золотистый свет из высоких, узких витражных окон не доходит до нее. И опять там стоит какой-то человек в темном облачении, смотрит, как и прежде — в тот вечер, когда я появилась здесь в первый раз. Неужели ему больше нечего делать? Неужели у него нет никаких других обязанностей? Черный человек стоит совершенно неподвижно, смотрит на громадный зал. Может быть, он наблюдает за мной? Я в этом не уверена, но у меня мурашки бегут по коже от этого пристального взгляда.
Я смело поднимаю на него глаза, чтобы дать понять, что его поведение неприлично, и чтобы разглядеть его лицо. Но там, наверху, темно, к тому же меня ослепляет солнечный свет из окон. Не сразу, но я понимаю, что за спиной у этого слуги маячат еще три темные фигуры. Одна вроде бы женская — с какой-то причудливой, чужеземной прической, вторая одета как монахиня, а третья вроде бы молоденькая длинноволосая девушка. Меня почему-то пугает неподвижность этих фигур.
— Эй, кто вы такие? — кричу я. Но в ответ — ни звука, и это вызывает у меня еще большее беспокойство. Фигуры по-прежнему стоят неподвижно… и вдруг исчезают. Да что за чертовщина?! И почему меня пробирает дрожь в этот теплый июльский день? Я, внезапно не на шутку перепугавшись, подбираю юбки и спешу к двери. Я бегу быстро, словно спасаясь от стаи демонов, и спрашиваю себя, не поселилось ли в этом доме какое-то сверхъестественное зло.
Я должна придумать себе какое-то занятие, чтобы отвлечься, иначе просто сойду с ума от страха. Вернувшись в спальню, я достаю пачку старых бумаг и предпринимаю еще одну серьезную попытку прочесть их.
Как уже упоминалось ранее, я догадываюсь, кто все это написал. Гарри сказал, что Уильям Герберт, граф Хантингдон, никак не мог этого сделать. Так что, скорее всего, автор записок — его жена, дочь Ричарда III. Если уж кому и хотелось хорошо думать о Ричарде, то в первую очередь ей — Катерине Плантагенет. Надо же, мы с ней тезки.