Катерина
Ноябрь 1560 года; Гринвич-Палас и Уайтхолл-Палас
Когда двор переехал в Гринвич, Нед вернулся в Хартфорд-Хаус в Вестминстере, и там его свалила лихорадка. Он в расстроенных чувствах написал письмо Джейн. К моему разочарованию, прежняя решимость, кажется, покинула его. Он снова колебался и выражал сомнения в том, что нашу свадьбу можно устроить.
— Не обращай внимания, это говорит его болезнь, — утешала меня Джейн, которая и сама выглядела не лучшим образом. — Не расстраивайся, Катерина.
Легко сказать — не расстраивайся! Да последние дни были сущим кошмаром — я мучилась одной-единственной мыслью: что мне делать дальше, если Нед бросит меня. Мне казалось, что в этом случае жить просто незачем.
Но вот приходит еще одно письмо.
— Брат просит меня выступить от его имени! — в восторге кричит Джейн. — Он пишет, что, хотя ваш брак должен держаться в тайне, он хочет, чтобы все было как полагается, в полном соответствии с обычаями. Так, он сделает тебе официальное предложение, и вы будете помолвлены, а потом состоится свадьба. Нед испрашивает твоего согласия. Ах, Катерина, это и в самом деле случится! — Она от всего сердца обнимает меня. — Так ты согласна?
— И ты еще сомневаешься? Да я счастливейшая из женщин. Прошу тебя, сообщи моему возлюбленному, что я заранее согласна с любыми его решениями и что дам ему окончательный ответ лично, когда на следующей неделе двор вернется в Уайтхолл.
И вот мы уже в Уайтхолле, в комнате Джейн, где я снова обнимаю своего возлюбленного. Нед еще не выздоровел окончательно, а потому выглядит несколько бледно, хотя он все такой же красивый и страстный. Когда наконец мы, бездыханные, разъединяемся, Нед опускается на одно колено и берет меня за руку.
— Катерина, — говорит он, — я давно питаю к тебе любовное чувство и хочу, если будет на то и твое желание, взять тебя в жены.
Я улыбаюсь ему:
— Мне нравишься ты и твое предложение, милый Нед, и я согласна быть твоей женой, каковы бы ни были последствия.
— Когда? — взволнованно спрашивает он, поднимаясь на ноги.
— Как можно скорее! — смеюсь я. — Когда ее королевское величество в следующий раз покинет дворец!
— Значит, договорились, — соглашается Нед, обнимая и целуя меня. — А теперь мы должны официально обручиться.
Он зовет сестру и в ее присутствии надевает мне на палец кольцо, украшенное крупным бриллиантом. Этот сверкающий камень невообразимой глубины символизирует власть и защиту, его зеленоватый оттенок — цвет жизни, красоты и постоянства в любви. Мы соединяем руки, и Нед приносит клятву взять меня, Катерину, в жены. Дело сделано. Мы обещаны друг другу.
Мы договариваемся, что как только королева отправится на охоту в Гринвич или Элтам, незамедлительно сообщим об этом Неду, после чего все втроем встретимся в Хартфорд-Хаусе. Ждать нам, видимо, придется недолго: ее величество уже сказала, что собирается уехать в течение недели; и я чуть ли не дрожу от нетерпения, зная, что уже совсем скоро мои мечты воплотятся в жизнь.
— Я найду священника, который вас обвенчает, — предлагает Джейн. Она так трогательно заботится о нас. Конечно, увидеть брата мужем той, которая в один прекрасный день может стать королевой, — это вполне соответствует самым честолюбивым ее замыслам. Однако я знаю, что подруга любит меня ради меня самой.
— Священник обязательно должен быть протестантским, — требует Нед, вопросительно глядя на меня.
— Конечно, — соглашаюсь я. Я уже полностью определилась со своими религиозными предпочтениями.
— И я сама буду вашей свидетельницей, — добавляет Джейн.
— Но вообще-то по правилам свидетелей должно быть двое, — говорит Нед.
— Кому мы можем довериться? — спрашиваю я.
— Может быть, одной из твоих горничных?
— Видимо, так и придется сделать. Госпожа Коффин не умеет держать язык за зубами, а вот госпожа Ли — женщина благоразумная и преданная. Я, пожалуй, попрошу ее. Но только в самый последний момент.
— Хорошо. И как только ты дашь мне знать, я отправлю слуг из дома, — обещает Нед.
— Я не могу поверить, что это происходит на самом деле и что мы наконец поженимся, — говорю я. Счастье переполняет меня, и оно тем более ценно, что завоевано с таким трудом.
— Это ответ на все мои молитвы, — заявляет Нед и прижимает меня к груди.
Кейт
Июнь 1484 года, замок Раглан
Путешествие было изматывающим и казалось бесконечным: Кейт счет потеряла гостиницам и монастырским гостевым домам, в которых они останавливались. Понтефракт, Ноттингем, Тамуорт, Вустер, Глостер, Монмут и еще великое множество небольших городков и деревень — все это слилось в одно целое. Девушка чувствовала себя такой несчастной, а тоска по дому так грызла ее, что она почти не обращала внимания на красивые ландшафты, шпили соборов или горы Уэльса вдали, которые с каждым днем были видны все отчетливее. Один человек, имея смену быстрых лошадей, мог бы покрыть это расстояние меньше чем за шесть дней, но поскольку их с Уильямом сопровождала целая свита слуг, а также немало телег и вьючных лошадей, тащивших их вещи, дорога заняла в два раза больше времени. И ее молодой муж, несмотря на новообретенные богатства, всю дорогу ворчал, что ему приходится тратить уйму денег на ночевки и размещение людей. Он сам с удовольствием спал бы под живой изгородью, завернувшись в плащ, сердито говорил Уильям жене, намекая на то, что во всем виновата она. Как печально, что ей пришлось связать свою жизнь с таким непривлекательным человеком — жадным, ворчливым да еще вдобавок угрюмым: муж говорил с Кейт только в крайнем случае, если в этом возникала необходимость.
Ну и пусть, утешала себя Кейт. Зато с ней была Мэтти, а уж Мэтти могла переговорить всю Англию!
Но Англия уже осталась позади, они пересекли могучую реку Северн и оказались в Уэльсе, в этой незнакомой, чужой земле, где дочери Ричарда теперь предстояло жить. И до чего же бедная это была земля! Сразу бросалось в глаза, что здесь недавно шла война. В сельской местности повсюду были видны разрушенные дома и замки; покоренные города лежали в руинах, и никто даже не собирался их восстанавливать. Люди тут были худые, смотрели ненавидящими глазами, а на пустых полях щипал травку немногочисленный тощий скот.
— Это все последствия восстания Оуэна Глендура,[63] — сказал вдруг Уильям, подводя своего коня к коню Кейт, когда они проезжали мимо разрушенного и разграбленного монастыря, который стоял теперь пустой и почерневший. — Это была смелая попытка завоевать независимость, но она привела к тому, что Уэльс теперь лежит в руинах. А после того как Генрих Четвертый подавил восстание, все английские короли принимали меры к тому, чтобы Уэльс уже больше никогда не смог взбунтоваться против их правления. Они были исполнены решимости преподать валлийцам суровый урок, чтобы те хорошенько запомнили: мятеж ведет только к разрушениям и несчастьям.
— Но восстание Глендура случилось давно, — ответила Кейт, потрясенная тем, что представало ее взору.
— Восемьдесят лет назад. Но он объединил Уэльс. Валлийцы — гордые люди и не хотят никому подчиняться. Они просто ненавидят англичан. Но они заплатили немалую цену за свое сопротивление.
— Как они живут? — поинтересовалась Кейт.
— Нищенски. Только не пытайся проявлять по отношению к ним благотворительность, когда станешь хозяйкой Раглана. Благодарности все равно не дождешься. — Губы его сложились в суровую линию. — И никогда не выходи за пределы замка без моего разрешения и вооруженного эскорта. Здесь опасно. Не дай бог, захватят тебя в заложницы — король мне этого никогда не простит. Но даже если тебя не похитят те, кто хочет скинуть своих лордов и господ, тут по пустошам и болотам бродят банды бездомных — они насильничают и убивают, не задумываясь. Так что внемлите моему предупреждению, миледи!
К вечеру десятого дня пути они наконец увидели вдалеке замок Раглан. Он действительно производил сильное впечатление: громадная неприступная крепость красновато-золотистого камня, занимающая господствующее положение на широко раскинувшейся холмистой местности.
— Посмотри туда! — выкрикнул вдруг Уильям. Никогда еще Кейт не видела его таким оживленным. — Впереди Раглан! Мы почти приехали. — Его люди издали радостные крики.
Разговорившись по такому случаю, муж рассказал ей, что замок был построен пятьдесят лет назад его дедом, честолюбивым, но преданным короне валлийским джентльменом по имени Уильям ап Томас. Отец Уильяма, знаменитый граф Пембрук, перестроил замок в особняк и сделал свой дворец неприступным.
— Ему нужен был оплот, который символизировал бы его власть, — пояснил Уильям. — И Раглан до сих пор остается таким символом.
— А каким образом у вашего отца появилось имя Герберт? — отважилась спросить Кейт, надеясь, что, проявив интерес, сумеет завязать продолжительный разговор.
— Он сам выбрал себе его, — сказал Уильям. — Он считал, что для него будет выгоднее называться на английский манер. После этого валлийцы прозвали его Черным Уильямом. Но отца это мало волновало. Он был до мозга костей человеком короля.
Они приближались к лесу. Подъездная дорога вела по редколесью к узорчатой, с бойницами стене у ворот, и теперь Кейт увидела: то, что в лучах вечернего солнца показалось ей красноватым камнем, на самом деле было смесью пурпурного и коричневого цветов. Замок был громадный и устрашающий, окруженный мощной куртиной с шестью могучими шестигранными башнями, и над всем этим возвышался неприступный донжон. Здесь она точно будет в безопасности. Вряд ли хоть кому-то по силам пробить такую оборону.
— Это Желтая башня, — пояснил Уильям, проследив направление ее взгляда и показывая на башню меньшего размера, высокую и восьмиугольную; она уверенно стояла за пределами стен слева от них, окруженная широким рвом. — Эта башня была построена как оборонительное сооружение, но в ней есть просторные комнаты, в которых могут размещаться гости. А в тех помещениях, что слева от ворот, где ты видишь высеченные в камне щиты, — наши покои. Они великолепно убраны.
Так оно и было на самом деле. Раглан внутри оказался настоящим дворцом.
— Это величайший замок нашего времени, — гордо сказал Уильям, и Кейт тут же согласилась с ним. Даже Миддлхем при всей его роскоши не мог сравниться с Рагланом; да что там Миддлхем — рядом с таким современным великолепием даже Вестминстерский дворец казался старым и вышедшим из моды.
Ее новый дом был построен вокруг двух просторных внутренних дворов, в центре здания находились главный зал и часовня — оба с великолепными сводчатыми резными потолками. Уильям упомянул про гостей, но Кейт подумала, что вряд ли гости появляются здесь часто — уж слишком неприветливы окружающие замок места. Хотя, может быть, у местных лордов есть жены, расположенные к дружеским отношениям, подумала она.
С южного двора, где фонтаны испускали водные струи, в покои, которые она должна была делить с Уильямом, вела величественная лестница. Их большая спальня была великолепна, а гостиная рядом с ней — небольшая и уютная, но роскошная. За ней шла галерея, увешанная гобеленами и геральдическими фигурами. Повсюду были видны львы Гербертов на синем и красном фоне, а над ними — семейный герб в виде зеленого огнедышащего дракона.
У себя дома Уильям стал совсем другим человеком. Он с удовольствием показывал жене замок, и она видела, что его управляющие и слуги искренне восхищаются своим господином. Она вдруг поняла, что теперь прониклась к мужу чуть большей симпатией, хотя и по-прежнему не сомневалась, что никогда не сможет его полюбить или испытывать к нему физическое влечение. В Уильяме не было ровным счетом ничего, что могло бы пробудить такие чувства.
Он представил ее другим членам своей семьи — матери и дочери. Вдовствующая графиня Пембрук, урожденная Анна Деверо, родная сестра лорда Феррерса, оказалась старушкой с характером, которая твердой рукой управляла замком. Овдовев, она вступила в монашеский орден, как это сделала и бабушка Кейт герцогиня Сесилия, а потому носила черное, наподобие монашеского, одеяние и жесткий уимпл под самый подбородок. Она тепло приветствовала Кейт, пообещав по мере сил помогать молодой невестке исполнять ее новые обязанности хозяйки замка и заверив, что сделает все для ее удобства.
— Нам будет весело вместе! — сказала она, и в ее глазах сверкнули искорки. Анна Деверо не желала жить в строгих монашеских рамках, какими ограничила себя герцогиня Сесилия в Байнардс-Касле. Судя по кольцам на ее пальцах и пышной фигуре, пожилая дама вовсю наслаждалась радостями жизни. И она явно обожала внучку.
Элизабет Герберт исполнилось шесть лет. Уильям ни словом не обмолвился о своей первой жене, и Кейт решила, что девочка пошла в мать, потому что она ничуть не походила на отца. Элизабет была светловолосая, как и все Вудвили.
«Мы же кузины, — поняла вдруг Кейт, вспомнив про свою родную мать, Катерину От».
Хорошенькая бледная малышка, одетая в простое платье, с венком из ромашек на голове, по команде отца сделала в сторону Кейт реверанс.
— Это твоя новая мама, — сказал он.
Честно говоря, Кейт пугала перспектива в четырнадцать лет получить вверенную ее заботам шестилетнюю падчерицу, и она от души надеялась, что вдовствующая графиня продолжит заботиться о ребенке. Так было бы лучше всего, а Кейт вполне могла бы играть роль старшей сестры.
Она лежала, уставшая, в эту свою первую ночь в Раглане на мягкой с шикарным балдахином кровати и думала, что, может быть, жизнь в замке будет не так ужасна, как она себе представляла. Однако он по-прежнему казался ей символом ее неволи, этакой золоченой тюрьмой, возвышавшейся где-то на задворках мира, посреди дикой и опасной земли. Дел впереди предстояло немало: нужно было устроить свадьбу Мэтти, научиться управлять домом. Кейт надеялась с помощью вдовствующей графини стать хорошей хозяйкой. А со временем, даст Бог, появятся дети — Уильям уже начал интересоваться, не принесли ли плодов его ночные труды. Дни ее будут заняты, заполнены делами, и она была благодарна за это.
Катерина
Декабрь 1560 года; Уайтхолл и Хартфорд-Хаус, Вестминстер
В последние дни я едва сдерживаю себя. Сердцем постоянно ощущаю обручальное кольцо, которое теперь ношу на цепочке на шее, спрятанное под одеждой. Наконец поступает долгожданное сообщение, что королева на следующий день утром отбывает в Элтам, а за этим следует распоряжение всем нам, ее слугам, быть готовым сопровождать ее величество.
И тут фортуна проявляет ко мне благосклонность. Мы с Джейн собирались сослаться на болезни и остаться под этим предлогом, но в этот самый день у меня вдруг так разболелся зуб, что все лицо буквально перекосило. Так что я с чистой совестью могу сказать королеве, что больна. Джейн тоже чувствует себя плохо: моей бедной подруге постоянно нездоровится, и все во внутренних покоях сходятся во мнении, что она слишком хрупкая и требует особого внимания. Так что, если Джейн попросит освободить ее от поездки из-за болезни, никто не удивится.
Мы вдвоем отправляемся к королеве и просим освободить нас от обязанности сопровождать ее завтра утром. У меня челюсть подвязана косынкой. Елизавета внимательно смотрит на нас своими пронзительными черными глазами, но заподозрить нас в обмане невозможно — мы обе выглядим неважно: у меня распухшее лицо, а у Джейн на щеках нездоровый румянец.
— Хорошо, — говорит королева, наверняка испытывая облегчение, оттого что на какое-то время будет избавлена от моего присутствия. — Я даю вам разрешение остаться. Мы скоро вернемся — через несколько дней.
«Нам этого вполне хватит!» — радостно думаю я.
Вернувшись в свою комнату, Джейн пишет записку Неду, сообщает, что он должен ждать нас на следующее утро. Теперь все готово, ждать осталось совсем немного.
После шумного отъезда королевы в сопровождении огромной свиты я остаюсь в одиночестве в ее покоях, дожидаюсь, когда все утихнет; мысли мои мечутся от нетерпения. То, что я собираюсь сделать, опасно и, возможно, безрассудно, но моя любовь к Неду сильнее страха перед королевой Елизаветой. Но страх все же переполняет меня, я опасаюсь, как бы наша тайна не оказалась раскрытой.
Раннее утро, самое начало восьмого, горничная зашнуровывает на мне то, что станет моим свадебным одеянием, — платье из черного бархата, с квадратным вырезом, в котором хорошо смотрится моя грудь; высокий корсет и широкая, пышная юбка; рукава, отделанные белым шелком; на шее — изящный рюш.
Я беру свой белый французский чепец с усыпанной драгоценными камнями золотой тесьмой и прикидываю, надевать ли его: невеста должна прийти на венчание с открытыми волосами — символом ее невинности, но я не хочу давать и самый малый повод для подозрений касательно моих сегодняшних целей, поэтому протягиваю чепец госпоже Ли, и она надевает его мне на голову. Я решила, что лучше не посвящать горничную в свои планы — чем меньше людей будут о них знать, тем лучше, а вторым свидетелем может стать сам священник, — и потому, когда она заканчивает мой туалет, отпускаю ее.
После церемонии я собираюсь одеваться, как и подобает жене, хотя и смогу делать это только в то короткое время, что буду наедине с Недом, — то время, о котором я столько лет мечтала. Открыв шкатулку, где хранятся драгоценности, я достаю головной убор собственного изобретения — треугольный кусок материи, который я сама подрубила, сложила и подколола булавками так, чтобы было похоже на чепец. Я буду носить его, чтобы показать, что я добродетельная замужняя женщина. Я кладу чепец в карман.