Интерлюдия
Сентябрь 1561 года, Уайтхолл-Палас
Полночь, сэр Уильям Сесил беседует один на один с королевой. Елизавета имеет привычку заниматься государственными делами по ночам и частенько вызывает без всякого предупреждения своих министров, нимало не беспокоясь о том, что поднимает их с кроватей. Но Сесил еще не ложился спать, а потому не менее внимателен, чем Елизавета. Он знает, что им предстоит обсудить дело громадной важности.
В маленькой комнате с деревянными панелями очень душно, открыто лишь маленькое окошко, выходящее на Темзу. Где-то за стенами ухает сова. Ночь сегодня безлунная.
Сесил только что передал Елизавете протоколы допросов лорда Хартфорда и леди Катерины. Она читает их, хмурится.
— Я вижу, никаких расхождений в их показаниях нет. Другие свидетельства совпадают с этими?
— Да, совпадают. Конюх Барнаби подтвердил, что встретил тем утром леди Катерину и леди Джейн в Хартфорд-Хаусе. Видел их и другой конюх, Дженкин, этот — из окна наверху. А еще — повариха, когда они проходили через кухонную дверь. Я отпустил всех этих свидетелей. В Тауэре остается только госпожа Сентлоу. И уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания иметь дело с этой дамой и дальше: она — сущая ведьма! Но я искренне верю, что ей больше нечего нам сказать.
Пламя свечи зажигает искорки в глазах королевы.
— Отправьте Сентлоу домой в Дербишир — пусть ждет наших дальнейших распоряжений. Я не намерена так легко признать ее невиновность, даже если против этой дамы нет никаких доказательств. — Елизавета ненадолго замолкает. — Что еще, Мудрец? Мы уже объявили этот брак несуществующим?
— Пока нет, — задумчиво говорит Сесил. — Видите ли, мадам, леди Катерина на сносях, а, как вы знаете, во время родов нередко умирают и мать, и дитя. Госпожа Природа, может быть, решит проблему за нас.
Елизавета сверлит его взглядом:
— Я надеюсь, Уильям, вы не станете помогать госпоже Природе?
— Я, ваше величество? — Он искренне потрясен. — Я лишь предлагаю положиться на судьбу. Ну а если леди Катерина и ребенок останутся живы, тогда и будем решать, что с ними делать. Я не забываю, что она ваша родственница.
— К великому моему прискорбию! — вспыхивает королева.
Кейт
Октябрь 1485 года, Вестминстерский дворец
Пьетро ушел, и Кейт принялась в одиночестве бродить по дорожкам среди цветочных клумб. Но вскоре поднялся сильный ветер, и она отправилась назад во дворец. Уильям будет в бешенстве, если по возвращении не найдет жену на месте.
Она ступила на тропинку, идущую вдоль часовни, и тут увидела мелькнувшие на миг фалды черного одеяния, исчезнувшие в клуатре. Может быть, это и есть тот самый человек, который шел за ней прежде и которого она сочла игрой воображения? Кейт прибавила шагу, но, когда дошла до клуатра, тот оказался пуст. Она настороженно продолжила путь — мимо стражников в их красных одеждах, вверх по винтовой лестнице и дальше — в свои комнаты, но не заметила ничего необычного. Кейт легла на кровать, ослабив шнуровку на животе, но почему-то никак не могла успокоиться. Неужели у нее настолько разыгралась фантазия? Такое случается с женщинами в ее положении. Кейт почувствовала, как не хватает ей здравого смысла Мэтти. Но верная горничная была далеко, в Раглане: по утрам бедняжку одолевала такая тошнота, что она не могла сопровождать госпожу в Лондон. Кейт пришлось взять с собой одну из своих уэльских горничных — маленькую, похожую на мышку Гвенлиан. Но сегодня ее здесь не было: Кейт разрешила девушке пойти посмотреть на процессию, а теперь Гвенлиан наверняка присоединилась к веселым уличным толпам. Шум, который они издавали, был слышен и здесь — во дворце.
Смеркалось. Кейт зажгла свечи и в этот момент услышала какой-то скребущий звук. Что бы это такое могло быть? Звук повторился — он исходил от двери. Кто-то явно пытался ее отпереть! Кейт опасливо вытащила ключ из скважины, радуясь, что по возвращении заперлась изнутри.
Неожиданно за дверью воцарилась полная тишина, а потом Кейт услышала шаги — крадущиеся, тихие, замирающие вдали. Похоже, некий злоумышленник пытался проникнуть в комнату. Незваный гость ушел, как только понял, что внутри кто-то есть.
Потрясенная, Кейт села на кровати и попыталась спокойно все обдумать. Она жалела, что не распахнула дверь и не увидела стоявшего по ту сторону человека. Уж очень она испугалась в тот момент. А хорошо бы взглянуть в лицо незваному гостю. Но теперь, кто бы он ни был, эта возможность была упущена.
Был ли это тот же самый человек, чье черное платье она видела в саду? Что ему было нужно от нее? Хотел ли он обыскать комнату или напугать ее хозяйку? Кейт снова стало не по себе.
Неужели кто-то следил за ней, пока она говорила с Пьетро сегодня? Нет, рядом абсолютно точно никого не было, и подслушать их разговор никто не мог, хотя… Да, сама она действительно не видела поблизости ни одной живой души, но теперь вспомнила, что Пьетро все время оглядывался. Может быть, он заметил кого-то и спешно придумал какой-то предлог, чтобы побыстрее ретироваться?
Ну ладно, если бы тот человек, который шуровал в дверной скважине, проник в комнату, когда Кейт отсутствовала, то что бы он нашел здесь такого, что могло бы изобличить ее… или пролить свет на тайну исчезновения принцев? Абсолютно ничего! Хотя постойте, она ведь хранила тут свои бумаги! Она подбежала к столу и подняла крышку ларца. Слава богу, бумаги лежали на своем месте, никто их не трогал. Кейт стояла, тяжело дыша, — у нее словно гора свалилась с плеч.
Но тот, кто пытался отпереть дверь, вернется — это ясно как божий день. Значит, ей нужно найти для этих бумаг какое-то безопасное место. Они никогда не должны попасть в чужие руки. Кейт посмотрела на дорожный сундук. В нем имелось потайное отделение, но оно легко открывалось — это мог сделать даже ребенок, а уж королевские шпионы и подавно. К тому же они будут искать тщательно. Нет, спрятать бумаги невозможно. Значит, ей придется носить их с собой.
Кейт немедля принялась за работу: сшила два белых платка, чтобы получилась небольшая сумочка, а сверху продела длинную ленточку. Она привязала ленточку себе на пояс под платье, предварительно сунув внутрь бумаги. То, что живот у нее вырос за один день, не имело значения: они с Уильямом так или иначе должны были вскоре уехать.
«Никто ничего и не заподозрит», — подумала Кейт, разглядывая себя в зеркале. Тяжелые складки юбки полностью скрывали небольшую выпуклость.
Теперь ее бумаги были в безопасности. И пусть прихвостни Тюдора сколько угодно обыскивают эту комнату.
Катерина
24 сентября 1561 года, лондонский Тауэр
Роды у меня начались сегодня утром, когда я лежала в постели. Повивальная бабка, плотного сложения деловая женщина, заранее объяснила мне, какие боли я буду испытывать. Я и раньше слышала о муках деторождения, но поначалу решила, что все эти разговоры были явным преувеличением, потому что боли оказались вполне терпимыми. Но по мере приближения к полудню они становились все сильнее и сильнее, и тогда повивальная бабка сказала, что я должна лечь и тужиться, когда мне это будет нужно, упираясь ногами в плотную полосу материи, которую она привязала к столбикам в ногах кровати. Потом она отправила Онор за голландским полотном, горячей водой, хлебом, сыром и вином и сама приготовила батистовые пеленки и бинты, крохотную распашонку и шапочку, расшитые мной еще раньше, курточку из тафты с атласными рукавчиками, маленький слюнявчик, носочки и вязаные рукавички. Старая дубовая колыбелька, которую доставил сэр Эдвард, стояла рядом с моей кроватью, устланная простынями и маленьким стеганым расшитым одеялом. Потом повивальная бабка закрыла окно, задернула занавески и повесила простыню на выцветший гобелен.
— Что вы делаете? — спросила я. — Здесь и без того душно — мне нужно немного воздуха.
— Воздух Сити тлетворен, он вреден для вашего ребеночка, — ответила она, — и к тому же малыша могут испугать фигуры на гобелене. Осторожность не помешает!
Я задыхаюсь и потею, роды длятся, как мне кажется, уже долгие часы, а боли все усиливаются, и мне приходится признать, что большинство слухов не были ложью. Я изо всех сил стараюсь не закричать. Но потом что-то меняется, я чувствую какое-то всеподавляющее желание поднатужиться, и когда делаю это, боль стихает.
— Еще немного! — говорит повивальная бабка, заглядывая мне между раздвинутых ног. — Головка уже появилась. — И вот появляется он — мой сын. У Англии есть наконец наследник мужского пола и протестантского вероисповедания.
Малыш, слава богу, здоровенький. Я не могу на него наглядеться. Когда он присасывается к моей груди и моргает, глядя на меня своими молочно-голубыми глазками, я совершенно таю, мое сердце замирает от счастья. Это так странно, потому что я никогда не думала, что смогу кого-то полюбить сильнее, чем Неда. Но все же это совершенно другое чувство, и теперь я понимаю, что имеют в виду женщины, когда говорят, что готовы жизнь отдать за своего ребенка. Это такая самоотверженная любовь, которая будет защищать до конца, любовь до полного самозабвения к крохотному существу, которое во всем полностью зависит от тебя. Я сижу на кровати, держа сына на руках, и даю себе клятву, что он никогда не претерпит обиды от родителей. Уж я об этом позабочусь. И я говорю ему:
— Рано или поздно все наши беды обязательно закончатся, и в один прекрасный день, мой маленький, ты станешь королем Англии.
Ко мне приходит сэр Эдвард Уорнер. Когда он видит спеленатого малыша, который с довольным видом лежит рядом со мной в своей колыбельке, на лице его появляется нежная улыбка.
— Примите мои поздравления, миледи. У вас замечательный мальчик. Молю Бога, чтобы он жил долго и счастливо. Я принес малышу подарок, — говорит лейтенант чуть хриплым голосом и кладет на одеяльце серебряную погремушку, которая, вероятно, обошлась ему в немалую сумму.
— Благодарю вас за доброту, сэр Эдвард. — Я тронута до глубины души. — Какая прелесть. Игрушка ему понравится. Вы очень щедры.
Я вижу по морщинистому лицу сэра Эдварда, что ему не удается сдержать эмоций.
— Здоровый ребенок — это Божье благословение, — объявляет он. — Моя покойная жена родила трех сыновей, но все они умерли в младенчестве.
— Какое горе. Примите мое сочувствие, сэр, — отвечаю я, искренне задетая за живое. Теперь, став матерью, я с особой болью воспринимаю слова о несчастьях, случающихся с детьми. Что и говорить, мне теперь невыносимо думать о принцах.
— Я в этом году снова женился, — говорит лейтенант. — И мы с женой не теряем надежды.
— Буду молиться за вас обоих, чтобы ваши надежды сбылись.
— Спасибо, миледи. Мне больно осознавать, что по долгу службы я вынужден относиться к вам более строго, чем мне бы хотелось в этой ситуации. Но я хочу, чтобы вы знали о моем к вам расположении. Я сделаю все возможное, чтобы облегчить ваше пребывание здесь.
— Мне очень приятно это слышать, — улыбаюсь я.
— Повивальная бабка сказала, что вам нужны кормилица и качалка, — продолжает сэр Эдвард. — Миледи, я намерен испросить милостивого королевского разрешения перевести вас вместе с ребенком и прислугой в комнаты в моем доме. И еще я попрошу ее величество обеспечить вам все удобства, отвечающие вашему положению. Возможно, за них придется заплатить, но если вам что-то требуется, стоит только попросить. — Я слышала, что тюремщики и надзиратели увеличивают свое жалованье, оказывая услуги заключенным, и что в тюрьме муж может жить с женой, если у них есть на это средства.
— От души благодарю вас, мой добрый сэр Эдвард, — говорю я. — Но хотя у меня и есть кое-какие собственные деньги, я сижу здесь под замком и не знаю, как получить к ним доступ.
— Это, без сомнения, можно поручить Тайному совету, — объясняет лейтенант. — Они все устроят. Вы хотите, чтобы я обратился к ним с этой просьбой?
— Да, конечно! — восклицаю я, одержимая желанием выбраться из этой жалкой камеры: здесь не место для моего ребенка, для моего маленького принца, как я уже про себя его называю. Переселиться в дом к сэру Эдварду! Там содержится Нед. Мы будем рядом.
— Посмотрим, что скажет ее величество, — заключает мой добрый тюремщик.
— Сэр Эдвард! — окликаю я его, когда он собирается уходить. — А мой муж знает о том, что у него родился сын?
— Знает, миледи. Я сам сообщил ему эту хорошую новость, и он тут же отразил это в своей Библии, добавив молитву, в которой умоляет Господа благословить вашего ребенка и подвигнуть королеву к состраданию.
— А он обрадовался, узнав, что стал отцом?
На этот раз сэр Эдвард тщательно обдумывает ответ:
— Я уверен, что внутренне милорд почувствовал радость. Но он выглядел несколько угнетенным, видимо, потому, что не может увидеть вас и ребенка. И еще он заметил, что в делах человеческих ни в чем нельзя быть уверенным.
— Странные слова по случаю рождения сына.
— Все, конечно, определяется обстоятельствами, — мудро замечает лейтенант.
Почему Нед угнетен? Слезы сами по себе наворачиваются мне на глаза. Я лежу, размышляя об этом. Потом беру малыша и крепко прижимаю к груди; дивлюсь его мягкой, нежной коже, покрытой пушком голове, губкам, похожим на бутоны роз, и молочно-голубым глазкам. Ну неужели кто-то может желать вреда такому очаровательному беззащитному существу? Да наоборот, все королевство должно радоваться рождению такого принца! Это та благодать, которую королева Елизавета не даровала своему народу.
Но неожиданно внутри у меня все холодеет. Страшная мысль приходит мне в голову: если я хочу защитить ребенка, то должна отдавать себе отчет в том, что есть люди, которые будут смотреть на моего сына как на опасного соперника, каким бы маленьким тот ни был. Точно так же воспринимал Ричард своих племянников, хотя они были всего лишь детьми. Пусть я и не в силах поверить, что королева смогла бы вынашивать хоть одну враждебную мысль против этого крошечного существа, если бы хоть раз увидела его, не стоит забывать: мы оба — ее пленники и содержимся в Тауэре. Что, если малыша отберут у меня? Что, если я больше никогда не увижу сына и до меня будут доходить только слухи о его судьбе? Подобные примеры уже известны в истории; ужас охватывает меня, когда я думаю, что это может случиться и со мной. Меня не отпускают мысли о судьбе принцев. Мне отчаянно хочется узнать, избежали ли они смерти в Тауэре, как верила в это Катерина Плантагенет. Может быть, она жива до сих пор? Маловероятно. Ведь если в 1487 году она писала взрослым почерком, то теперь должна быть совсем древней старухой.
Меня одолевает дремота, и мне снится Катерина Плантагенет, чего не случалось вот уже много лет. Во сне я вижу темноволосую девушку в синем платье — ту самую, чей портрет висел в старом крыле Байнардс-Касла. Я знаю, что это она — дочь короля, молодая и красивая леди. Девушка словно бы опять тянется ко мне, что-то говорит, но я не могу разобрать слова. Она просит меня о чем-то, как и прежде…
Внезапно я просыпаюсь. Сон был необыкновенно реальный, такое чувство, будто бы все происходило наяву. Стоит ночь, за окном высоко в небе я вижу луну. Вокруг тишина.
И тут опять — это странное движение воздуха и далекий крик: «Помоги мне! Помоги нам!»
Я в ужасе съеживаюсь под одеялом. Я так надеялась, что раньше эти крики мне снились, но теперь я точно не сплю. Лает собака. Неужели пес тоже слышал эти голоса? И вот опять: «Помоги мне! Помоги нам!» Снова лает собака. Потом наступает тишина.
Я высовываю голову из-под одеяла, потом сажусь, опасливо оглядываюсь. Все вокруг кажется обычным. Вправду ли я слышала эти голоса? Или заботы и тревоги настолько одолели меня, что разыгралось мое воображение?
Наконец я засыпаю, а утром решаю, что это был не сон.
Лейтенант вновь приходит проведать меня. Мы долго восхищаемся малышом, а затем я спрашиваю:
— Сэр Эдвард, вы верите, что принцы были убиты в Тауэре много лет назад?
Несколько мгновений он смотрит на меня смущенным взглядом, и я понимаю, что даже сегодня говорить о тех делах не очень благоразумно. Потому что если принцы остались живы, то Тюдоры могут быть объявлены узурпаторами. Когда я думаю в связи с этим о королеве Елизавете, у меня поднимается настроение. Но сомнения сэра Эдварда — если у него таковые были — быстро проходят.
— Я и сам часто об этом думал, — признается он. — По правде говоря, меня этот предмет очень интересует, миледи, и уже много лет. Я знаю, весь мир считает, что принцев убили, но ведь тела их так и не были найдены. Хорошо известно, что король Генрих Седьмой приказал тщательно обыскать весь Тауэр. И не один раз. Однако никакого результата эти поиски не дали. А без тел нет и доказательств. И тем не менее абсолютно все историки сходятся на том, что мальчиков по приказу короля Ричарда убил сэр Джеймс Тиррел.
Тиррел! Опять эта фамилия. Теперь я вспомнила. Я читала об этом человеке в сочинении Вергилия — там было написано, что он убил принцев, в надежде получить от Ричарда достойное вознаграждение. Но я уверена, что встречала эту фамилию и где-то еще.
— А известно, как именно принцы были убиты? — интересуюсь я.
— Ну, наверняка этого никто не знает, но предположения высказывались. Одни говорят, что несчастных детей якобы закололи мечами, другие — что их задушили или даже утопили в вине, как герцога Кларенса. Чего только не придумают: утверждают, что сыновья Эдуарда были отравлены, замурованы или похоронены заживо. Знаете, миледи, я читал в одной книге, что их тела упрятали в сундук, погрузили его на корабль и увезли вниз по Темзе в устье реки, где и сбросили за борт. Это вроде бы объясняет, почему трупы так никогда и не были найдены в Тауэре. Но я часто думаю: а не был ли пущен этот слух специально для того, чтобы убедить людей в смерти принцев?
Я признаюсь, что тоже читала эту историю в популярных хрониках.
— Мне любопытно, миледи, почему вы этим интересуетесь, — говорит сэр Эдвард. — Такая мрачная тема вовсе не для благородной дамы.
Я борюсь с собой, не зная, показать ли лейтенанту записки, которые храню тайком. Никакого вреда от этого наверняка не будет, а сэр Эдвард сказал, что его давно волнует эта тема. Я вдруг понимаю, что мы с ним успели подружиться. Я знаю, что, несмотря на свою должность, он добрый человек. К тому же мне хочется отвлечься: нельзя же все время обсуждать причины, по которым я сама оказалась в Тауэре.