– Борджиа! Валенсия! Вот что они кричат! Это правда, тетя? – Лукреция так быстро пробежала последний лестничный пролет, что едва успела затормозить, чтобы не врезаться в тетушку. Ребенком она всегда так приветствовала отца, прыгая с последней ступеньки прямо ему в объятья, а он притворялся, что еле-еле может удержать ее. – Ведь это он, да? Он выиграл!
– Да, с Божьей помощью твой отец избран папой Александром VI. Но это не повод разгуливать по дому полураздетой подобно куртизанке, ничего не слышавшей о хороших манерах. Где твои перчатки? Ты уже молилась? Тебе следует сейчас стоять на коленях и воздавать хвалу Господу нашему Иисусу Христу за ту честь, которой он удостоил нашу семью.
Однако слова тетушки лишь вызвали новый взрыв смеха, и Адриана, уже далеко не молодая телом, но по-прежнему ребенок душой, сдалась. Она горячо обняла племянницу, затем чуть отстранилась и поправила ее каштановые волосы – пусть не такие густые и золотистые, как у Джулии, но и они выглядели необычно в городе, где волосы у красавиц черные как вороново крыло.
– О, ты только посмотри на себя! Дочь папы! – У Адрианы на глаза навернулись слезы радости. «Милостивый Боже, – думала она, – как быстро летит время. Неужели эта девочка совсем выросла? Ей не было и шести, когда меня приставили к ней. Господи, как же она истошно кричала, когда ее забирали от матери». Адриана изо всех сил пыталась успокоить ее, обещая, что они будут часто видеться, и твердила, что теперь ее дом здесь, в этом величественном дворце, а она принадлежит к великому роду. Но Лукреция лишь заливалась слезами пуще прежнего. Утешить ее мог только Чезаре. Она просто боготворила брата: неделями не спускала с него глаз, ходила по пятам и жалобно тянула его имя, пока он не поднимал ее на руки, хотя сам был немногим старше ее. Когда Хуан насмехался над ней, Чезаре дрался с ним, пока младший брат не убегал в слезах. А потом у них появился маленький Джоффре, и в доме начался такой тарарам, что она не знала, как утихомирить детей.
– Ах, мы, Борджиа, всегда плачем так же неистово, как и смеемся, – говаривал Родриго. Он вечно потворствовал детям, позволяя шуметь и хулиганить, а они повисали на отце, стоило ему войти в дом. – В нашей природе остро чувствовать и порицание, и одобрение, гораздо острее, чем это умеют скучные римляне, – кивал он, с удовольствием выслушав рассказы о том, как плохо вели себя сыновья. – Очень скоро они поутихнут. А пока что взгляни на мою дочь, Адриана. Совершенной формы нос, румянец на щеках… Я вижу в ней красоту Ваноццы. Она внешне походит на мать, а характером вся в меня. Ах, что за женщина из нее выйдет!
«И это произойдет очень скоро», – думала Адриана. На будущий год девушке исполнится четырнадцать, а она уже помолвлена с испанским дворянином, владеющим обширными землями в Валенсии. Она засияет ярче, чем золото в ее приданом. К слову, все дети Родриго Борджиа отличались красотой. Своему избранному слуге милосердный Бог охотно прощал плотские аппетиты. Будь Адриана чуть более завистливой женщиной, она бы негодовала, ведь сама она, несмотря на кровь Борджиа, текущую в ее жилах, и замужество за Орсини, произвела на свет лишь одного щупленького косоглазого мальчика, а потом ее скупой нытик-муж умер от удара.
После его смерти жизнь Адрианы заметно изменилась в лучшую сторону. Никакого траура и заключения в монастырь, нет! Ее любимый кузен кардинал Родриго Борджиа предложил ей присматривать за его четырьмя детьми. Ответственность за них и новое положение в обществе вновь вдохнули в Адриану желание жить.
Семья. Только ей она предана да Богу. За эти восемь лет она отдала им себя без остатка. А для своего кузена была готова на все. Абсолютно на все.
– Доброе утро и мои поздравления тебе, невестка!
Прекрасное грациозное создание замерло на верхней ступеньке, и на секунду от красоты девушки у Адрианы перехватило дыханье, как в тот день три года назад, когда она увидела ее впервые. Тогда кардинал предложил Джулию в жены ее сыну.
– Ее зовут Джулия Фарнезе. Красавица, к тому же девственна. Семья ее небогата, но доверься мне, и это вскоре изменится. После свадьбы у моего племянника Орсино ни в чем недостатка не будет. Ни сейчас, ни потом. Он станет состоятельным человеком, будет владеть землей, распоряжаться ею по своему усмотрению и даст фору любому члену семьи. Ты его мать – а в каком-то смысле мать всего нашего рода, – и он послушает тебя. Что скажешь, Адриана?
Родриго откинулся в кресле и сложил руки на толстом животе. Он уже знал, что она скажет. А вот она свои чувства умело скрывала. Не делилась своими переживаниями и Джулия Фарнезе. Они никогда не затрагивали в разговоре этой темы. Ни тогда, ни сейчас. В день свадьбы она была не старше Лукреции, однако гораздо миловидней, а может, и опытней. В городе, где мужчины дают обет безбрачия, своей красотой она могла свернуть горы, а теперь, когда Родриго добрался до папского престола, один из ее братьев точно получит кардинальскую шапку. Семья. Важнее ее лишь Бог.
– Джулия, ты хорошо спала?
– Да, пока нас не разбудил шум.
Пожелай кто-нибудь придраться, он сказал бы, что голос Джулии, хоть и сладкозвучный, не дотягивает красотой до ее тела. Она откинула волосы с лица; позади длинные золотистые пряди ниспадали почти до колен. Эти волосы, наряду со скандальной историей ее замужества, стали предметом самых свежих сплетен на улицах Рима: горожане судачили, что в спальне кардинала обретаются Мария Магдалина и Венера в одном лице. Говорили, вице-канцлер распорядился перевесить картину с изображением Богоматери в зал, чтобы святая Мария не видела того, что творится в его покоях.
– К чему мне готовиться? Чего ждут от меня?
– Ах, уверена, его святейшество будет в ближайшие дни сильно занят. Вряд ли мы увидим его скоро. Используй это время, чтобы навести красоту, помой волосы с корнем мирта, услади свое дыхание и тщательно выбери наряд. Мне нет нужды говорить, Джулия, что за невиданная честь выпала всем нам. Возможно, тебе даже в большей степени, чем остальным. Быть любовницей папы – значит находиться на виду у всего мира!
Щеки девушки зарделись румянцем, будто подобная честь потрясла ее.
– Я знаю. Я готова. Но я… – Она запнулась. – Я хотела спросить… А как же Орсино?
Родриго, как всегда, оказался прав – им повезло с Джулией. Девушка была не только красива, но и проста в своей непосредственности, а ведь подобная красота часто порождает в женщине коварство и злобу.
Адриана натянуто улыбнулась – вся семья знала эту улыбку:
– Не беспокойся. Я уже написала ему, и письмо отправлено. С божьей помощью он получит его прежде, чем до него дойдут последние новости.
– Я… даже если так, мне следовало добавить пару слов от себя… Он мой муж… Я хочу сказать, что все было бы проще…
– Все идет так, как должно. В моем сыне не меньше от Борджиа, чем от Орсини, и он будет горд узнать о том, какая честь выпала нашей семье. Равно как и тебе. Скоро этот дом заполнят просители. Нам надо сказать Родриго, чтобы он нанял секретаря, иначе мы не справимся.
В разговор вмешалась Лукреция. Смеясь, она взяла Джулию за руки.
– Не волнуйся, Лиана. Он будет счастлив за тебя, я уверена. – Она поймала ее взгляд и внимательно смотрела в глаза, пока та не улыбнулась. – Иногда мы с тобой будем навещать его и подбадривать, но по большей части проводить время вместе здесь, совещаясь. Тетя Адриана будет встречать посетителей и распечатывать письма, да? А мы с тобой будем их читать и решать, кто достоин его внимания. Папе понравятся наши суждения, мы будем его домашними представителями.
И все три женщины рассмеялись. Нервы у них за последние несколько дней натянулись как струны. Теперь наконец сбылось то, чего они так страстно желали, хоть и немного побаивались.
– И мы не пустим к нему Хуана и Джоффре. Так ведь, тетя? Кстати, где они? Они уже знают? Поверить не могу, что они до сих пор спят!
«А придется», – подумала Адриана, ведь за эти годы она изучила своих подопечных как облупленных. Джоффре свернулся калачиком и сосет во сне палец, как младенец, хотя ему уже исполнилось десять, а Хуан тоже в постели, но не обязательно в своей. Кем бы ни была в этот раз его возлюбленная, она попробует выжать из него побольше, узнав, чей он нынче сын. А может, предложит себя бесплатно… Рим. Город святой церкви, в котором куртизанок не меньше, чем священников. Иногда Адриана задумывалась: неужели Бог так занят усмирением турок, что не замечает других грехов? В любом случае теперь им надо быть осторожней. Она должна повидаться с Родриго… нет, с Александром, его святейшеством, ведь так теперь надлежит обращаться к нему, и посоветовать поговорить с детьми, особенно с Хуаном. Объяснить, какую ответственность накладывает их новое положение в обществе. «Святой Иисусе, – думала Адриана, – как крутится колесо фортуны! Пока мы беспечно спали, оно перевернуло наши жизни – и кто знает, что будет дальше?»
Глава 3
Улицы Рима все громче гудели от новостей, а в Ватиканском дворце тем временем происходили метаморфозы, достойные пера Овидия: пузатый старик шестидесяти одного года становился одним из влиятельнейших людей христианского мира.
Родриго Борджиа вознес молитву Пресвятой Деве Марии – своему надежному проводнику и единственной женщине, которой хранил верность, – за то, что указала ему правильный путь. Теперь его кардинальские одежды были сброшены на пол, а сам он стоял голым – бочкообразная грудная клетка, провислое брюхо над мощными ногами – и вытирал полотенцем пот с тела. Перед ним лежали выглаженные и полностью готовые три папские ризы, три комплекта белья и три митры, все разного размера – ведь телосложение человека, которому суждено надеть все это, заранее неизвестно. За годы службы в Ватикане Родриго Борджиа довелось увидеть пятерых мужчин, которые покинули комнату, полностью преображенные этим нарядом. Каждый раз он представлял на их месте себя, а между тем его собственное тело становилось все тучнее, увеличиваясь пропорционально желанию стать папой.
Он намазал себя сладким мускусным маслом: лоб, подмышки и вокруг паха, неосознанно копируя крестное знамение, и взял белье самого большого размера.
Снаружи доносился гул толпы. Родриго замурлыкал себе под нос строчки из какой-то песенки фламандского музыканта, весьма популярного в последнее время при папском дворе. Уже несколько дней он не мог отделаться от этой заунывной мелодии. Конечно, теперь ему придется позаботиться, чтобы в Ватикане звучало больше музыки – на мессах, на особых литургиях. Новый папа должен начать новую эру и оставить свой след повсюду, начиная с государственных дел и заканчивая музыкой, которая будет у всех на слуху. И это правильно. Как там звали того композитора-валлонца? Неважно, подойдет и дю Пре.
В нетерпении, не дожидаясь церемониймейстера, Родриго начал натягивать на себя нижнее белье, затем перешел к верхней одежде. Он воевал с морем шелка, поражаясь его невероятной мягкости при таком солидном весе. Вскоре он будет дополнен бархатом и мехом горностая. В молодости у Борджиа был жакет из такого меха, тогда он еще мог себе позволить носить мирскую одежду наряду с церковной. Ах, каким значительным он казался себе тогда, ступая с корабля на итальянскую землю, – молодой мускулистый Геркулес, которого распирало от самодовольства и который кичился своими испанскими манерами. Он прибыл на службу к своему дяде Каликсту III – первому и до сегодняшнего дня единственному испанцу на папском престоле.
Очень скоро начались нападки, обвинения в протекционизме, а потом и откровенные насмешки со стороны старых римских семей. Впервые смех в свой адрес Родриго услышал, едва переступив порог комнаты: изнеженные итальянские церковники подносили к носам флаконы с ароматическим маслом или в отвращении театрально закатывали глаза, будто вот-вот грохнутся в обморок. Хотя Родриго с гораздо большим удовольствием расквасил бы эти носы, он делал все необходимое, чтобы перенять привычку итальянцев к чистоплотности, и теперь без труда мог узнать вновь прибывшего испанца по запаху, который проникал в помещение еще до появления его источника. Давая советы новичку, Борджиа всегда касался вопросов гигиены:
– Страсть к купанию римляне переняли у арабских варваров, но, брат мой, по правде говоря, если ты хочешь преуспеть в этом городе…
Затем, с легким щелчком открыв маленькую коробочку, он предлагал священнику ароматных леденцов, чтобы подсластить переход на чужой, полный грубых открытых гласных язык, который им теперь предстояло использовать. После стольких лет он стал больше походить на итальянца, чем на испанца, хотя кое-кто до сих пор за глаза называл его не иначе как «грязным испашкой». Отныне недоброжелателям придется наглухо запирать двери и окна да следить за тем, чтобы их не подслушивали чужие уши.
И наконец пришел черед папской шапки. На выбритой макушке она смотрелась неуклюже. Родриго недовольно глянул на свое отражение в медной вазе: седые волосы напоминали взбитые сливки по краю пирога, а ниже торчал крупный орлиный нос. Выходит, самая большая шапка ему мала. Ладно, сойдет, пока не изготовят новую. Он сделал шаг назад, поднял правую руку и медленно опустил ее, будто благословляя. Его охватил трепет, и он едва сдержался, чтобы вновь не закричать от радости.
На медной поверхности вазы мелькнула тень, и Родриго обернулся. В дверях стоял Иоганн Буркард. По традиции, он должен помочь новому папе одеться, а также замерить его палец, чтобы ювелир сразу же приступил к работе над папским кольцом. Он знавал пару кардиналов, которые вошли в конклав, уже имея в кармане свои собственные кольца рыбака, просто на всякий случай. Родриго Борджиа ничего подобного не делал. С годами он проникался к Господу все большим уважением, а может, просто не хотел испытывать судьбу.
Был ли худосочный немец рад тому, что в выборах победил испанец, или нет, вида он не показал. Его работа требовала недюжинного таланта все подмечать, оставаясь бесстрастным. У этих двоих было нечто общее: оба иностранцы при папском дворе, оба знали, кому и сколько платить, чтобы получить желанное место (десять лет назад за должность церемониймейстера требовалось отдать четыреста дукатов, сейчас она обошлась бы втрое дороже). Но за пятнадцать лет знакомства они едва ли обмолвились друг с другом и словом, если это не касалось их прямых обязанностей. Теперь они связаны до конца жизни. Не успел папа заговорить, как немец упал на колени и простерся вперед – безошибочно прикинув расстояние, – чтобы поцеловать голую и, к счастью, чистую ногу Родриго. Вот она, работа церемониймейстера.
Кардинала Валенсии – в эти последние минуты, когда кто-то еще мог назвать его так – охватила радость. Он приподнял подол и пошел к балкону.
Шестьдесят один год. Сколько лет ему будет отведено? К этому возрасту четыре из пяти лично знакомых ему пап уже гнили в могиле. Но Борджиа живучи. Его дядя, Каликст III, дожил почти до восьмидесяти. Шестьдесят один. Три сына, подрастающая дочь и красивая молодая любовница, которая тоже может родить. Сколько времени ему надо? Дайте еще десять, нет, пятнадцать лет, и половина Италии окажется под геральдическим быком.
Он вышел на балкон. Занимался новый день. Толпа кричала приветствия. Однако стоило Александру VI поднять руки в традиционном благословении, как наступила тишина. Рим принял нового папу.
* * *Конь из конюшен Борджиа, привезенный из Мантуи, где выращенные герцогами Гонзага турецкие жеребцы, по слухам, были лучше, чем у самих турок, и оседлавший его гонец отлично справились с задачей.
Путешествие из Рима в Сиену тяжелое, хоть и не дальнее. Сразу за городскими стенами дорога становится опасной как для человека, так и для животного. Во времена, когда люди не знали еще Господа нашего, они поклонялись языческим божкам, а местность вокруг Рима была знаменита плодородными землями и хорошими дорогами, по которым тут и там проезжали телеги, везя товар на городские рынки. За века господства истинной веры дорога пришла в упадок, став дикой и полной разбойников, и теперь была поделена между семьями знатных римских вельмож: людей, которые прятались в замках и крепостях и предпочитали истреблять друг друга, а не вступать в союзы ради общего блага.
Но чтобы ограбить и убить, жертву нужно сначала поймать. А наездник, молодой человек, будто рожденный в седле, на протяжении всего пути ни разу не остановился. Он изнемогал от жары, но ветер сдувал с него пот. Чем больше он потел, тем дольше мог ехать, не задерживаясь по малой нужде. В начале одиннадцатого он достиг Витербо. Тут располагалась крупная почтовая станция, которой уже много лет пользовались кардиналы, и с момента созыва конклава она стояла в полной готовности. Так что лошадей поменял сам старший конюх. Он понимал, какого рода новости несет гонец, хотя сути не знал. А прочесть что-то по лицу вестника и пытаться не стоило, там виднелась лишь дорожная грязь да следы усталости: когда ему отдавали запечатанное письмо, то ни о чем не рассказывали. Негоже старшему сыну кардинала оставаться в неведенье, когда другие празднуют победу или сопереживают поражению, и те, кто давно работает на семью Борджиа, за много лет уяснили, что делать именно то, что велят, в их же собственных интересах.
И вновь дорога; свежий конь поначалу капризничал, но вскоре они с всадником нашли нужный ритм. Гонец скакал, изнемогая от жары, весь день и после обеда достиг ворот Сиены. Лес и сельская местность неожиданно сменились темными улицами, полными лошадей. На каких-то ехали верхом, других вели под уздцы. В августе Сиена превращалась в огромную конюшню. Куда ни кинь взгляд, везде вышагивали чистокровные жеребцы. Пофыркивая, они направлялись к тренировочным дорожкам. Телеги, торговцы, даже самые зажиточные горожане всегда уступали им дорогу. Повсюду пахло лошадиным потом и навозом. Менее чем через неделю лучшие тосканские жеребцы понесутся сломя голову по пыльной площади, сметая все на своем пути. В переулках уже вовсю делали ставки, и деньги перекочевывали из одного кармана в другой. На улицах творилось нечто невообразимое. Чезаре Борджиа, который вообще-то должен был в эти дни находиться на учебе в Пизе, но как любой молодой богатей, был без ума от охоты и спорта, выставил на скачки двух лошадок с неплохими шансами на победу.