— Мистер Уэйнрайт, позвольте задержать вас еще на секунду, — учтиво проговорил Холмс. — Каковы обязанности смотрителей маяка?
— Кто-то из них должен постоянно находиться на дежурстве, чтобы измерять скорость ветра, записывать показания барометра и каждое утро чистить линзы отражателей. Также при необходимости смотритель протирает стекла фонаря. Хотя, конечно, в последнее время наш маяк превратился в простую сигнальную башню для местного населения. Корабли мимо нас проходят редко.
— По замечанию мистера Гилмора, — сказал Холмс, — сейчас это сооружение, как и фонарь на церковной башне, в первую очередь служит ориентиром для тех, кто задержался на берегу после наступления темноты.
Инспектор передал старый маяк в наше распоряжение, оставив внизу, у чугунной лестницы, констебля в форменном мундире. Мы спустились по ступеням и, с трудом преодолев болотистый участок, вышли на широкую песчаную полосу — к тому месту, куда волны выбросили труп Роланда Кастельно. Доктор Риксон окончил осмотр, и теперь тело несли на носилках из беленых досок, выдернутых из ограды овечьего загона. Позади шли двое мужчин — Родерик Гилмор и врач, судя по твидовому костюму и черному медицинскому чемоданчику. Я назвал свое имя. Наверное, мистеру Риксону, живущему на столь опасном участке побережья, нередко приходилось осматривать трупы утопленников. Теперь, хладнокровно выполнив свой долг, он выразил готовность ответить на любые мои вопросы.
— Очевидно, бедняга утонул? — предположил я.
— Да, думаю, заключение будет именно таким, — живо ответил доктор Риксон. — Хотя, разумеется, нужно дождаться результатов вскрытия.
— Не обнаружено ли каких-либо отметин на голове умершего?
— Нет. Правда, грязь налипла, но это произошло уже после наступления смерти, а повреждений, как и следовало ожидать, я не заметил: берег здесь не скалистый, волны прилива накатывают ровно.
— Позвольте спросить, мистер Риксон, есть ли у вас фотография хотя бы одного из братьев? — присоединился к нашему разговору Шерлок Холмс.
— Не думаю… — Риксон озадаченно нахмурился. — Имею честь видеть перед собой мистера Холмса, верно? Я бы удивился, если бы оказалось, что кто-то из них посещал фотографа. Братья, конечно же, были похожи, все-таки родная кровь, но нашли мы именно Роланда, не Абрахама. Тут все их знали.
— А карманы? Нет ли там чего-либо, удостоверяющего личность погибшего?
Холмс похлопал по выцветшей и перепачканной куртке утопленника. Присмотревшись к выражению лица своего друга, я заключил, что его пальцы ничего не нащупали.
— Нет, — ответил доктор Риксон, без возражений наблюдая за тем, как заезжий детектив бесцеремонно обшаривает одежду на трупе. — Нет, мистер Холмс, в Скотленд-Ярде могут придерживаться иного мнения, но при сложившихся обстоятельствах я сказал бы…
— Действительно, ничего, кроме обыкновенной пляжной гальки! Вот, например! — невинно проговорил Холмс, двумя пальцами извлекая из кармана утопленника маленький грязный камешек, как две капли воды похожий на тот, который оставила нам мисс Кастельно. — Или вот! — Мой друг показал нам три или четыре одинаковых голыша и, прежде чем доктор Риксон успел возразить, пожал плечами и произнес: — Это обыкновенное дело. Неудивительно, что после того, как волны несколько дней таскали тело по мелководью и прибрежным пескам, в складках одежды набралось немало гальки.
Камешки исчезли с ладони Холмса, и сперва я решил, будто он их выбросил. Но, поразмыслив, я понял: из куртки погибшего смотрителя маяка они незаметно перекочевали в карман прославленного лондонского сыщика.
5
Я предполагал, что, воспользовавшись отсутствием Альберта Уэйнрайта, мы посвятим большую часть ночи обыску шкафов в каморке смотрителей. Мне и в голову не приходило, будто нам угрожает опасность разделить судьбу несчастного Роланда Кастельно.
Мы пошли к старому маяку. На мокром песке у лестницы по-прежнему стоял констебль. После того как мы поднялись по ступеням, он сообщил нам о своем скором уходе: примерно через час место его дежурства должно было оказаться под водой. Холмс поблагодарил полицейского и направился к деревянной лесенке, ведущей в световую камеру. Через минуту ноги моего друга скрылись из виду и послышался шум, свидетельствующий о его передвижениях наверху. Вскоре Холмс выглянул через потолочное отверстие и проговорил:
— Подымайтесь сюда, Ватсон! Камешки могут подождать. Поглядите, здесь целая страна чудес!
Вняв этому призыву, я обнаружил, что световая камера, по сути, состоит из двух помещений. Верхний ярус занимали внушительные рефлекторы. Воздух, скопившийся под куполом из больших стеклянных панелей, сохранил благодаря посеребренному металлу отраженное тепло осеннего солнца. Ниже располагались железные резервуары с керосином, распространявшим едкий запах.
Воздать должное хитроумному строению механизма означает подвергнуть терпение читателей тяжкому испытанию. В нижнем ярусе фонарной камеры мы с Холмсом обнаружили стол, на котором лежал журнал. Сверху свисал тяжелый металлический груз на цепи: под воздействием ее восьмичасового опускания отражатели непрерывно поворачивались. Перед началом цикла цепь наматывалась на большой барабан, закрепленный над нашими головами. Сердце механизма находилось в ящике из простых досок с эмалированным циферблатом и двумя отверстиями для ключа. Левое предназначалось для закручивания цепи с грузом, чье движение вниз запускало часовую и минутную стрелки, а правое — для завода регулятора, обеспечивавшего равномерность работы рефлекторов. С виду устройство и впрямь напоминало «дедушкины» напольные часы.
Фонарь под куполом сиял резким белым светом. Внутри его в стеклянных воронках горело несколько огней, и позади каждой располагалось зеркало, усиливавшее яркость. Медленно вращающиеся параболические отражатели из стекла, покрытого серебром, напоминали ряды перевернутых неглубоких плошек. Маяк работал круглые сутки, но днем его луч можно было видеть лишь в тумане или в ненастную погоду.
Многочисленные стеклянные панели, образовывавшие купол, закрывались черными железными ставнями на полозьях. Благодаря этому вращающийся столб света через равные промежутки времени вспыхивал над морем под одним и тем же углом, в одном и том же месте — так, как было указано на карте Бостонских глубин. После заиливания мелких портов и строительства мостов в Саттон-Кроссе навигация в устье реки прекратилась. Маяк, действовавший некогда на противоположном берегу дельты и пронзавший ее красным лучом, уже упразднили.
— Это, Ватсон, — сказал Холмс, окончив изучение механизма, — диоптрическая система Огюстена Френеля, то есть неподвижный белый светильник, окруженный панелями с посеребренными рефлекторами Бодье Мерсе. Устройство далеко не ново, но по-прежнему отвечает своему назначению. Французские инженеры — первопроходцы в этой области технической науки. Однако маяк, смею предположить, вскорости заменят на другой или же просто закроют.
Механизм, пусть устаревший, был удивительным творением рук человеческих — ведь не зря Холмс назвал его страной чудес. Медленное, непрерывное и почти беззвучное вращение отражателей в теплом воздухе (разве что деревянная ось то и дело издавала тихий скрип) оказывало на зрителя воздействие, сравнимое с гипнотическим.
Холмс открыл дверцу деревянного ящика с циферблатом, расположенного в нижнем ярусе фонарной камеры. Устройство, состоявшее из нескольких маленьких грузов, свисавших на цепочках, обеспечивало, помимо прочего, регулярное поступление керосина в лампы. Для измерения уровня опускания грузиков на внутренней стороне ящика имелась шкала, по которой смотритель определял, когда ему следует снова заводить механизм. Чуть выше ее основания находился колокол: во избежание остановки отражателей он с точностью часов звонил, подавая предупредительный сигнал, прежде чем цепочка полностью разматывалась. По словам инспектора Уэйнрайта, «человек из Фрестона» заводил устройство утром и после полудня, пока мы беседовали с доктором Риксоном.
Я подошел к маленькому деревянному столику и раскрыл журнал. Страницы были разделены на несколько столбцов, куда полагалось вносить дату и время завода, отметку, до которой груз успевал опуститься, прежде чем цепь снова сматывалась, а также примечания для сменщика. Внизу указывалось имя дежурного. Согласно последним записям, Абрахам Кастельно завел механизм в воскресенье около восьми часов вечера. Должно быть, совсем скоро после этого Роланд выстрелил, заставив его выйти на затопляемую песчаную полосу, к месту их смертельной схватки. Смотритель, подоспевший наутро из Фрестона, отметил, что в понедельник, в пять часов двадцать минут, команда углевозного судна сообщила о погасании старого маяка.
Холмс просмотрел записи и закрыл тетрадь.
— Журнал и камешки подождут. Для них у нас в запасе целая ночь. Но до конца дня, пока еще не слишком поздно, нам не мешало бы прогуляться по берегу и осмотреть место последней встречи двух братьев.
Выглянув в окно, я увидел темнеющую ленту серого песка и волны, начавшие стремительную атаку на берег.
— Мне кажется, Холмс, уже достаточно поздно: солнце почти зашло за горизонт, вот-вот наступят сумерки.
— Тем лучше. Как раз в это время суток и произошла стычка между братьями. Мы же с вами ссориться не станем, а яркий луч маяка поможет нам найти дорогу обратно. Чтобы не заблудиться, достаточно будет смотреть на него.
Как я успел заметить, Холмс прихватил с собой устрашающего вида трость из древесины восточноазиатской пальмы, нередко выручавшую нас при неприятных встречах (недаром в колониях такую палку именуют «пинангским адвокатом»). Мы спустились по чугунной лестнице на мокрый песок. Справа от нас темнело разбухающее от прилива русло реки, спереди наступало море. Похоже, что мои возражения против прогулки имели под собой даже большее основание, нежели я сам мог предположить. С полчаса назад бледно-желтый шар октябрьского вечернего солнца опустился за сосны, чьи силуэты чернели на равнинном горизонте Саттон-Кросса. Низкие дюны, тянувшиеся вдоль берега широкой безлюдной полосой, начали погружаться во тьму. Сумерки казались еще гуще, чем были на самом деле, в сравнении с ослепительной белизной луча, вонзавшегося в небо из окна маяка. Все внезапно тонуло в ночи, когда серебряные отражатели поворачивались и свет фонаря оказывался скрытым за металлическими ставнями в той части стеклянного купола, которая была обращена к суше.
Помахивая тростью, Холмс направился через темнеющую грязь туда, где в воскресенье вечером Родерик Гилмор и его помощник видели фигуры двух борющихся людей. От башни церкви Святого Климента нас отделяло с полмили. Так же как и несколько дней назад, ночной туман надвигался на берег вместе с волнами прилива, окутывая место схватки. Если бы там снова развернулась драма, ее участники точно так же остались бы неопознанными.
Мы уходили от старого маяка все дальше. Его луч освещал волны залива, то исчезая, то снова загораясь. В сравнении с этим сиянием фонарь на церковной башне казался тусклым огоньком, однако и он служил путнику ориентиром среди коварных песков. Со стороны моря горизонт был темным: ни одно судно не стояло на якоре в Бостонских глубинах.
После осмотра места происшествия нам следовало пойти обратно, прямо на маяк, а затем повернуть на сорок пять градусов вправо и подняться по тропе, ведущей к чугунной лестнице. Путь казался нетрудным, хотя ступни все сильнее утопали в песке, сквозь который просачивалась прибывающая вода. В желтом свете своего масляного фонаря я видел, что, стоит мне оторвать ногу от хлюпающей почвы, следы моих туфель тотчас же превращаются в лужицы.
Холмс был настроен весьма решительно.
— Думаю, до арены битвы братьев Кастельно осталось примерно полмили. Я хотел бы найти кратчайший путь от церкви Святого Климента до края наступающей воды.
При этих словах я обратил внимание, что справа от нас в темноте неба и моря невозможно различить ничего, кроме неясно светящейся линии прибоя. Мы молча прошагали еще с четверть часа. Туман принес с собой холод октябрьской ночи. На горизонте, за окраиной деревни, погасли последние лимонные отсветы заката. Над берегом сгустились сумерки, и, в подтверждение рассказа священника, между башней храма Святого Климента и местом, где мы теперь находились, повисла пелена, становившаяся все плотнее.
— Кажется, Холмс, — сказал я с напускной бодростью, — мы поднялись на небольшую возвышенность — почва здесь потверже. На обратном пути будем держаться этой стороны, ориентируясь по сигнальной башне мистера Гилмора, которая будет справа от нас, и тогда вскоре выйдем прямо на свет старого маяка.
— На месте того из братьев, кому довелось выжить, я думал бы так же, — не оборачиваясь, нетерпеливо ответил Холмс.
— Но разве мы не пришли к выводу, что после схватки оба погибли?
— Вовсе нет. Этот вывод необходимо проверить, чем я и намерен заняться.
Между тем меня такое занятие вовсе не привлекало. Уже совсем стемнело, и наша затея нравилась мне все меньше и меньше. На расстоянии каких-нибудь восьми футов я едва различал сухощавую фигуру Холмса, решительно шагавшего впереди, и слабое мерцание его лампы. Словно прочитав мои мысли, он добавил:
— Нам лучше не расходиться. Здесь почва, может быть, и вправду достаточно тверда, но на опасных участках мы должны держаться вместе.
Наконец мы поравнялись с церковной башней. Теперь, когда нас отделяли от нее заливные пески, она казалась очень далекой.
— Нужно следить за тем, чтобы вода не подобралась к нам сзади, — с тайным замиранием сердца произнес я, но Холмс меня не слушал.
— Остановитесь на секунду, — сказал он. — Давайте представим себе тот вечер. Мы братья Кастельно. Допустим, один из нас решил прикончить другого. Убийца мог действовать по заранее продуманному плану. Или же трагедия разыгралась из-за внезапного прилива ярости. Так или иначе, что предпринял бы выживший?
— Вернулся бы на старый маяк! Куда же еще ему было идти?
— Прекрасно, Ватсон. Вы совершили убийство (пусть даже и непредумышленное) и теперь возвращаетесь к месту своего дежурства. Прошу вас, указывайте путь.
Не будучи слишком доволен своей ролью, я все же испытал некоторое облегчение оттого, что мы пойдем назад, прежде чем море разольется еще шире. Хотя мне, солдату, было не привыкать к подобным испытаниям. Все вокруг уже погрузилось во тьму: ни огня на западном горизонте, ни луны на небе. Окна деревенских домов горели не ярче булавочных головок. Рокот разыгравшейся стихии стал гораздо громче, чем в тот момент, когда мы покинули маяк. Вдруг в спину подул резкий северо-восточный ветер. Упало несколько холодных дождевых капель. Стоял сезон штормов, и с приближением ночи непогода давала о себе знать даже после теплого и ясного дня.
Около десятка лет назад я стал военным врачом и, поступив в Нортумберлендский фузилерный полк, отправился в Афганистан. Даже нас, медиков, перед зарубежными походами обучали чтению по карте, обращению с компасом, определению расстояний и ориентированию на местности. Поэтому теперь я мысленно начертил план, в правом верхнем углу которого помещалась церковная башня, а в левом верхнем — располагался старый маяк. Вдоль нижнего края тянулась береговая линия. Холмс и я были в правом нижнем углу и двигались влево.
Мы шли по песчаному гребню дюймов шести высотой, не успевшему пропитаться водой прилива. Я хотел было срезать путь по диагонали и пройти к старому маяку по прямой, но, к счастью, днем оглядел окрестности сверху: кратчайшая дорога завела бы нас в низину, которая теперь, вероятно, уже была затоплена. К тому же там нас могли подстерегать зыбучие пески. Поэтому нам оставалось идти вдоль берега до тех пор, пока мы не окажемся в луче маяка, а затем повернуть направо к лестнице и скрыться от наступающей стихии в каморке братьев Кастельно.
Песок под нашими ногами стал мягче, но мы по-прежнему шагали по небольшому возвышению. Я мысленно вернулся к заданию Холмса. Допустим, я убил собственного брата и бегу с места преступления. Вне всякого сомнения, старый маяк был единственным местом, куда я мог направиться. Предположим, покидая свой пост, я не замышлял убийства. Значит, бегства я также не планировал и теперь вряд ли готов покинуть родные края, не заглянув в свою комнату.
Холмс следовал за мной, ничего не говоря и как будто бы со всем соглашаясь. Огонек фонаря на церкви Святого Климента, видневшийся справа и позади нас, медленно таял вдали. Впереди сиял наш путеводный луч, направленный под углом к морю в сторону, противоположную нам, меж тем как неподалеку от маячной башни начинались топи и зыбучие пески, представлявшие для нас серьезную угрозу. Я заблаговременно обратил на них внимание, и мне казалось, что их легко обогнуть, взяв немного влево: это приближало нас к воде и удлиняло нашу дорогу, зато позволяло выйти на свет маяка по более или менее твердой почве. Опасность минует, как только мы пересечем траекторию луча.
Я уже начинал думать, будто заливные пески не так страшны, как о них говорят, но вдруг сделал неосторожный шаг и моя правая нога до середины голени увязла в леденящей грязи.
— Стойте, Холмс! Стойте!
Огонь маяка был совсем близко, однако случилось то, чего я так боялся, — мы оказались на краю бездонной жижи с маленькими островками мокрой травы. Обилие пресной воды могло свидетельствовать лишь о том, что рядом река, к которой мы вовсе не собирались приближаться. Холмс и я очутились возле нее, не достигнув своей цели. Неужели мы зашли слишком далеко? Как такое могло произойти? Много веков назад те, кто сопровождал обоз с драгоценностями короля Иоанна, поначалу тоже не чаяли беды. Вдруг мы повторили их ошибку? На память пришли книги, которые Холмс привез с собой из Лондона. Средневековые хронисты предупреждали: путников, сбившихся с дороги, ждет гибель в зыбучих песках речной дельты, потеря ориентира — первое предвестие неминуемого конца. Так когда-то и было. По выражению Роджера Вендоверского, земля разверзлась и водный вихрь унес коней и всадников.