В некотором отношении он становился похожим на жену — с этим ее стоицизмом и решимостью продолжать задуманное, несмотря ни на что.
Элис, однако, больше не могла продолжать.
— Я всегда думал, что ты угаснешь во сне, — сказал ей Фиц, поправляя кроватку из мягкого ватина, которую он соорудил для нее. — Это было бы так легко, ты даже не заметила бы.
Она еще раз хрипло вздохнула. Глаза ее были закрыты. Одна из ее маленьких лапок время от времени подергивалась. Но в остальном она была слишком слаба, чтобы двигаться.
— Я хочу носить тебя в кармане всю свою жизнь. И готов поспорить, что ты бы не отказалась. Я уверен, что тебе хотелось бы, чтобы просто пришло время тебе уснуть, и когда ты проснешься, чтобы снова была весна, и ты была бы здоровой и сильной и готовой съесть столько, сколько весишь сама. Но никто из нас не может получить того, чего хочет, не правда ли? Ты отправляешься в чудесное место, где всегда царит весна. Меня там не будет, но я буду помнить о тебе здесь. И буду думать, что ты там окружена свежими ростками и орехами, снова юная, по-своему познающая мир.
Она перестала дышать.
Он вытер слезы, невольно навернувшиеся на глаза.
— Прощай, Элис, прощай.
Приглашение на бракосочетание Изабелл Пелем пришло на имя четы Фицхью, но ни Милли, ни лорд Фицхью на него не откликнулись.
Или, вернее, это Милли предположила, что ее супруг туда не пошел. Она была дома, в поместье, а он пропадал неизвестно где. Она не спрашивала о его местонахождении. По правде говоря, она даже не считала, сколько дней он отсутствует. Только знала, что больше семи, но меньше десяти.
Он вернулся спустя два дня после свадьбы. Милли ожидала снова услышать грохот кувалды, но в открытое окно ее комнаты доносились только шум ветра и шаги слуг, отправившихся по своим делам.
Ее любопытство оказалось сильнее решимости не обращать внимания на происходящее с мужем. Она проскользнула в комнату, окно которой выходило на разрушенную стену. Фиц стоял перед стеной, все еще в дорожном костюме, ладонью упираясь в нее. Затем он принялся медленно ходить, скользя по стене ладонью, словно был студентом, изучающим археологию и в первый раз осматривающим развалины Помпеи.
Милли отправилась на обычную дневную прогулку. Когда она вернулась, он все еще был там, прислонившись к каменной стене, с сигаретой, зажатой между пальцами.
Он слегка вздернул подбородок в знак того, что заметил ее приближение. Печальное, полное тоски выражение его лица сказало ей все.
— Вы были на свадьбе, — сказала она без всяких предисловий.
— И да, и нет, — ответил он. — Я не заходил внутрь.
— Вы ждали перед церковью, пока она внутри произносила свои обеты?
Какой жалкий и глупый романтический поступок — еще одна причина разлюбить его. И все же она чувствовала, будто сердце ее разрывается на части.
— Я наблюдал, как они вышли из церкви, сели в ожидавшую карету и уехали прочь.
— Она видела вас?
— Не думаю, — тихо сказал он. — Я был лишь одним из лиц в толпе.
— Должно быть, она была красивой невестой.
— Да, с этим не поспоришь. Ее жених был взволнован. Она выглядела счастливой. — Он закинул голову. — Я с ужасом ожидал дня ее свадьбы. Но сейчас, когда он пришел и все кончилось, я чувствую почти… облегчение. Наконец это свершилось. Она стала женой другого мужчины. Мне больше не нужно этого бояться.
— Значит… вы и вправду рады за нее?
— Хотел бы я, чтобы так было. Я завидую ему. И никогда не перестану завидовать. И все-таки когда я увидел, как она улыбнулась ему, будто тяжесть свалилась с моих плеч.
Он посмотрел на Милли.
— Приятно знать, что я не столь эгоистичен, как я думал.
«Не смей так поступать со мной. Сейчас не время проявлять благородство и великодушие».
Он сунул руку в карман и вытащил сверток, завернутый в шелк и перевязанный лентой.
— Это для вас.
— Вы уже вручили мне подарок ко дню рождения.
— Мы оба знаем, что это Венеция догадалась прислать вам подарок от моего имени. Вы всегда были мне преданным другом. До сих пор я не выразил вам своей признательности должным образом, но, пожалуйста, знайте, что я вам очень благодарен.
«Не надо, — едва не сказала она. — Не надо».
— Вы не позволили мне утонуть в виски. Вы не оставили меня в одиночестве перед лицом полковника Клементса. И вы всегда, всегда добры ко мне. Я надеюсь, что однажды тоже смогу стать вам таким же добрым другом.
Милли прикусила нижнюю губу.
— Что в этом свертке?
— Черенок лаванды для вашего сада. Я спросил у вашей служанки, и она сказала, что вы очень любите лаванду. После свадьбы Изабелл я отправился в Леди-Прайорс-Плейс и попросил несколько черенков. Я понимаю, что лучше их сажать весной, но вполне допустимо и осенью.
Милли развернула сверток и действительно обнаружила там черенок лаванды.
— Еще несколько прибудут завтра, но этот я решил доставить лично.
— Вам не стоило беспокоиться. — Он и вправду не должен был этого делать. Шесть недель упорных стараний разлюбить его — и вот, пожалуйста, он одним-единственным жестом сводит все ее героические усилия на нет.
— Все, что мы здесь делали до сих пор — это что-нибудь разрушали или предотвращали дальнейшую порчу, — усмехнулся он. — Давайте же вырастим что-то. Что-то новое. Что-то свое.
«Ты не знаешь, о чем просишь. Даже не представляешь, какие необычные надежды это пробуждает во мне».
— Благодарю вас, — сказала она. — Это будет чудесно.
Глава 8
1896 год
— «Лавандовый мед», — прочитала Изабелл написанную от руки этикетку на стеклянной банке.
— Вы любите мед, насколько я помню, — сказал Фиц. — Мы получаем этот мед в Хенли-Парке. Очень хороший мед.
И очень красивый, прозрачный, светящийся золотом в накрытой клетчатой тканью банке.
— Боже мой, чтобы получить лавандовый мед, нужно иметь целое поле лаванды.
— Многие акры и акры лаванды. Великолепное зрелище, в особенности после трех месяцев в Лондоне. — Фиц ощутил прилив гордости и теплоты при мысли об этом поле. Он скучал по нему, своему уголку на этой Земле.
— Вы никогда не рассказывали мне об этих акрах лаванды. Я думала, Хенли-Парк всего лишь груда развалин.
— Так и было когда-то. Лавандовые поля заложили уже после того, как я стал владельцем — хотя в основном это заслуга леди Фицхью. Она неутомимый и упорный садовник.
Изабелл держала банку меда в руке, любуясь ею на свету. Она резко поставила ее на стол.
— Вы вручаете мне что-то, полученное в ее саду?
В ее голосе прозвучали одновременно подозрение и недовольство — она увидела слишком много в простом подарке.
— В нашем саду, — решительно возразил Фиц. — Я приобрел первые черенки у леди Прайор.
— Возможно, даже обиднее, что это исходит из чего-то, принадлежащего вам двоим, — сказала Изабелл, надув губы.
— Вы встречаетесь с женатым мужчиной, Изабелл. Часть моей жизни тесно переплетается с жизнью моей жены.
— Я знаю это. — Она шумно, с раздражением, вздохнула. — Но лишние напоминания совсем ни к чему, разве нет?
Фиц увидел мед за завтраком, вспомнил, что Изабелл любит тосты с медом, и спросил экономку, нет ли под рукой неоткрытой банки — вот так просто. Но увы, в жизни все гораздо сложнее.
— Если он вам не подходит, я заберу его назад и найду что-нибудь другое, что вам понравится больше.
— Конечно же, он мне понравился. Я обожаю все, что вы мне дарите. — Уголки ее губ на мгновение опустились вниз. — Просто меня очень расстраивает, что в вашей жизни есть много такого, что я не могу разделить.
— Теперь все изменится. У нас с женой не было ничего общего, когда мы поженились. — Осознав, что привел не лучший пример, он поторопился добавить: — Это займет какое-то время, вот и все. Мы должны наверстать все те годы, что провели в разлуке, а затем строить новую жизнь.
— Вы говорите так, словно между нами существуют всего-навсего определенные расхождения, которые необходимо преодолеть.
Фиц был ошеломлен, что она не согласна с ним в этом вопросе.
— Это неизбежно, разве не так? Мы оба изменились. Потребуется некоторое время, чтобы снова узнать друг друга, как было когда-то.
— Я вовсе не изменилась! — с горячностью воскликнула она. — Да, я познала замужество и материнство. Но осталась все той же, какой была всегда. Если вы знали меня тогда, значит, должны знать и теперь.
— Я знаю вас, но не так хорошо, как мне бы хотелось. — Ему показалось, что он слышит оборонительные нотки в собственном голосе.
— Не так хорошо, как вы знаете свою жену, вы хотите сказать.
Фиц не мог понять, почему разговор постоянно возвращается к его жене.
— Конечно, я знаю ее ежедневные занятия так же хорошо, как свои собственные, и изучил ее характер. Но она непостижимая женщина, леди Фицхью. Никогда невозможно угадать, что она на самом деле думает.
— Не так хорошо, как вы знаете свою жену, вы хотите сказать.
Фиц не мог понять, почему разговор постоянно возвращается к его жене.
— Конечно, я знаю ее ежедневные занятия так же хорошо, как свои собственные, и изучил ее характер. Но она непостижимая женщина, леди Фицхью. Никогда невозможно угадать, что она на самом деле думает.
— А как насчет меня? Вы можете сказать, что думаю я?
Ему было знакомо это полу-вызывающее, полу-покаянное выражение на ее лице. Она понимала, что погорячилась, но еще не готова была признать свою ошибку. Он улыбнулся с облегчением:
— Я думаю, что вы хотели бы поговорить со мной о чем-нибудь другом. А то мы все время возвращаемся к одному и тому же.
— Возможно, если бы я могла быть уверена, что вашей жене не удалось каким-то образом пробраться к вам в сердце.
— Глупо даже думать об этом. Если я люблю ее, что тогда делаю здесь, с вами?
Его объяснения, очевидно, были приняты. Она застенчиво улыбнулась:
— Может, поговорим о нашем медовом месяце? О том, куда мы отправимся, когда окончатся ваши шесть месяцев?
— Зима будет в самом разгаре, разве нет?
— Да! — воскликнула Изабелл, глаза ее загорелись. — Значит, мы отправимся в теплые края. В Ницце будет прекрасная погода. Но там столько народу зимой, мы случайно можем с кем-нибудь столкнуться. На Майорке будет не хуже — или на Ибице, или даже в Касабланке.
Тоскливое чувство охватило его. Празднование Рождества в Хенли-Парке стало доброй традицией, собиравшей под крышей их дома всех родных и друзей. Фиц в глубине души не хотел сорвать праздник, чтобы отправиться в неизвестные края, — самые его теплые воспоминания последних лет были связаны с этими торжествами. И его больно ранила мысль покинуть жену сразу после Рождества.
Возможно, по-своему он стал таким же непостижимым, как его удивительная супруга. Изабелл увлеченно щебетала о различных вариантах путешествия — очевидно, имелось неиссякаемое количество живописных мест на испанском побережье Средиземного моря, — не замечая при этом, что он относится к обсуждению с гораздо меньшим энтузиазмом, чем она.
Но это ничего, подумал Фиц. Просто он слишком привык к спокойной, упорядоченной мирной жизни. Человеку необходимо время от времени менять свои привычки, чтобы не стать их рабом. Ему бы только хотелось, чтобы Изабелл не поднимала столько шуму вокруг начала их будущей жизни. Ведь он, в конце-то концов, совершал прелюбодеяние, нарушая супружеский долг. И не вызывало сомнений, что им следовало вести себя потише, как можно более скрытно и осторожно.
Изабелл, однако, была все той же Изабелл, неудержимой и пылкой, полной кипучей энергии. Так почему бы не позволить ей немного пофантазировать, помечтать о поездке в места, где растут пальмы и плещется теплый океан?
Если бы только мысль о Милли, проводящей январь в одиночестве, так не расстраивала его. Как будто бы он собирался оставить дверь теплицы открытой в самый холодный день года, а по возвращении обнаружить, что все так заботливо выращенные растения увяли из-за его бездушия и небрежности.
Хелена не могла поверить своим глазам. Эндрю! Он стоял в ожидании на железнодорожной платформе менее чем в двадцати футах от нее.
Она послала свою служанку Сьюзи купить газету и немного жареных орехов у уличных торговцев перед вокзалом. Как только она убедилась, что Сьюзи скрылась в толпе, она подошла к Эндрю и похлопала его по плечу.
Восторженное удивление на его лице почти вознаградило ее за столь долгую разлуку.
— Хелена, — с благоговением произнес он. Его тихий голос едва не затерялся в вокзальном шуме.
Цвет его глаз и волос был размытой версией ее собственного. Рыжие волосы, карие глаза. Это было одной из главных тем их разговоров в самом начале: двое рыжих в двух семьях, полных черноволосых братьев и сестер у нее — и белокурых кузенов у него. Он был немного взъерошенным, с ямочками на щеках, сутулым из-за долгих часов сидения за письменным столом. И только волосы, более короткие, чем у нее, давали ему повод шутить по поводу собственного своеобразия.
Он все делал честно и по-доброму. В циничном мире он был редким созданием, отличающимся одновременно светлым умом и искренним добродушием.
— Эндрю. — Ей очень хотелось взять его ладони в свои. Но она не решалась сделать это на публике. Вместо этого они пожали друг другу руки, удержав их вместе немного дольше, чем было принято. — Вы куда-то направляетесь?
— Да, в Бодли, прочитать кое-какие рукописи. — Он проводил много времени в Бодлианской библиотеке в Оксфорде, даже когда еще был там студентом. — А вы?
— Венеция сегодня официально возвращается после медового месяца. Вот я и подумала, что смогу быть полезна, приняв ее в Лондоне.
— Какое замечательное событие. Я еще не имел случая лично поздравить ее. — Он прикусил губу. — Но полагаю, что она больше не захочет меня видеть.
— О чем вы говорите?
Он снял перчатку с правой руки, когда пожимал Хелене руку, и теперь беспокойно вертел ее.
— Я думал… ваш брат… вы не знали?
— Фиц? — Сердце у нее ушло в пятки. — Какое отношение он имеет ко всему этому? Только не говорите, что он заезжал к вам.
Так вот почему Эндрю написал ей, что следует прекратить их роман, ссылаясь на угрозу для ее репутации и тому подобное.
— Он был весьма учтив. Но ведь он прав, Хелена. То, что мы делали, было очень опасно. Я бы никогда себе не простил, если бы нанес урон вашему доброму имени.
Значит, все это время Фиц знал — как и Венеция, и Милли тоже. Если кто и нес ответственность за этот роман, так это она. И все же брат, вместо того чтобы поговорить с ней, за ее спиной обратился к Эндрю. Они приняли решение за нее, оставляя ее в неведении, словно она малое дитя, хотя она всего лишь на пятнадцать минут младше Фица. И они делали вид перед ней, будто ничего не происходит. Будто одно из самых важных решений в ее жизни было всего лишь мусором, который можно замести под ковер.
— Ах, мое доброе имя! И это все, о чем следует беспокоиться? Я думала, мы уже договорились, что в жизни есть и более важные вещи, чем репутация. Я все-таки полагала, что счастье стоит того, чтобы рискнуть.
— Я по-прежнему согласен с вами. Но так было до того, как нас обнаружили. Слава Богу, это был только ваш брат. Если бы это был кто-то другой… я боюсь даже подумать о последствиях.
Чертов Гастингс. Должно быть, он все же рассказал Фицу.
— Вы действительно больше никогда не хотите меня видеть?
— Хелена! — Голос Эндрю заметно дрожал. — Вы же знаете, что я все бы отдал, чтобы только видеться с вами, но я обещал вашему брату…
— Разве ваше обещание ему важнее, чем ваше обещание мне?
Эндрю вздрогнул.
— Я…
Краем глаза Хелена заметила Сьюзи, возвращавшуюся назад.
— Мы должны встретиться снова. Вы ведь не хотите разочаровать меня и лишить последней надежды?
Она повернулась и поспешила прочь от него, прежде чем Сьюзи успела подойти слишком близко.
Но тут ее взгляд наткнулся на Гастингса, стоявшего в пятнадцати футах от нее с выражением живейшего интереса на лице. Без сомнения, он видел их с Эндрю вместе. Не успев оценить ситуацию, Хелена лишь уведомила Сьюзи, которая как раз подошла к ней, что ей нужно перемолвиться парой слов с лордом Гастингсом наедине.
Однако не успела она обвинить его в нарушении данного слова, как он первый заговорил:
— Я не говорил Фицу, кто ваш любовник. Честно говоря, он заехал мне кулаком в лицо, когда понял, что я не открыл ему всей правды.
— Тогда кто это сделал?
— Проявите чуточку уважения к членам вашей семьи. Думаете, они не помнят, что вы были влюблены в него? Думаете, они не в состоянии сложить два и два? И вспомните все эти любовные письма, приходившие пачками от вашего возлюбленного. Достаточно было наткнуться на одно, чтобы понять, кто его написал.
И правда, она недосчиталась одного письма после возвращения из Америки.
— Почему они ничего не сказали мне?
— Вероятно, потому что знали: вы не станете слушать разумных доводов.
— Это полная чушь.
— Вы бы к ним прислушались?
— Им следовало попытаться убедить меня обычными доводами — не теми, что вы называете «разумными». Не все из нас руководствуются в жизни одинаковой логикой.
— И все же вам приходится подчиняться сложившимся нормам приличия, как и всем остальным. Последствия для вас были бы точно такими же, как для любого другого.
— Вы говорите так, будто бы я не знаю, каковы будут последствия.
— Конечно, вы не можете об этом не думать. Вы просто не верите, что такое может случиться с вами.
— А почему это может случиться? Я неукоснительно соблюдаю осторожность.
— В самом деле? Три ночи в Хантингтоне я наблюдал, как вы уходили и возвращались со своих свиданий, а вы ничего не заметили. В последнюю ночь еще одна пара во время своей тайной встречи направлялась как раз в вашу сторону. Мне пришлось отвлечь их. После этого у меня не осталось выбора, как только поговорить с вашими родными.