Сироты небесные - Андрей Лазарчук 15 стр.

– Пошли.

– За нашими? – вскочил Артурчик.

– За нашими, за нашими. Дорогу-то, кроме тебя, никто не знает.

– А как же суд?

– Отложили суд. До полного выяснения обстоятельств. Почтенный Сугорак – умный человек, он понимает, чем всем нам грозит неправый суд…

Она говорила что-то ещё, а Артурчик в холодном ужасе понимал: сейчас он должен будет признаться матери, что соврал. Что Олег с ребятами не на Свалке, а совсем в другой стороне, что они со Спартаком ничего не видели, а просто хотят выручить пана Ярека… и вдруг сообразил: а зачем? Мы просто пойдём по следам. И догоним. Те с носилками, а мы налегке. Завтра точно догоним.

И, обрадовавшись, он чмокнул мать в щёку и подхватил увесистый мешок на спину:

– Пошли! Только я к Спартаку забегу в больницу.

– Я полчаса как оттуда. Спит он, не надо будить. Док говорит, всё будет в порядке. Вовремя вы успели. Паша странный человек, но сколько от него иной раз пользы…

– А от меня, что ли, нет?

– Ну… иногда и от тебя.

Тейшш очнулась от покачивания. Это было непонятно, но, кажется, безопасно. Главный запах был правильный. Это её корабль. И он движется. Если корабль движется, значит, уцелел кто-то ещё …

Но больше уцелеть никто не мог. Она видела. Она ощутила.

Но корабль движется.

Плен?

Не делая ни малейшего движения, она «ощупала» себя с головы до ног. Голова болела так сильно, что боль казалась чем-то внешним, отделённым перегородкой. Глаза целы, зубы целы. Шея цела. Руки тоже болят, но кости не повреждены. Руки не связаны – значит, не плен. Грудь… не ощущается. Совсем. Будто там ничего нет. Яма. Анестетик? Или выгорели нервы? Выясним позже… Наверное, второе – всё-таки несколько выстрелов в упор. Дальше… Живот – цел. Ноги – целы.

Что же вокруг?

Рядом кто-то тяжело и часто дышит. Тоже раненый? Запах странный. Это не эрхшшаа. Другой. Что же здесь происходит? Кто ведёт корабль?

Она чуть приоткрыла глаза.

Рядом лежал голокожий чужак. Морщинистое тонкогубое лицо, длинный нос, кожа тёмная, серо-коричневая. Это он так дышит, и это от него так пахнет – с оттенком перегретого железа…

Дальше, привалившись к стене, сидели ещё двое похожих на него чужаков, но помельче. Глаза их были закрыты. Возможно, они спали.

Она долго смотрела на них, пытаясь понять, кто из них под что модифицирован. Потом рассмеялась про себя: ведь это, наверное, та самая потерянная планета, которую нашёл командор Утта. Нашёл и…

Закрыть глаза. Подавить вздох.

Ни малейшего движения.

Тихо-спокойно-ровно… тихо-спокойно-ровно…

Затерянная планета. Немодифицированные – базовые – люди. Значит, небольшие – это дети. Дети, которые спят. То есть – эти базовые не враги мне и не считают врагом меня.

Кто же ведёт корабль?

Медленно-медленно она повернула голову так, чтобы боковым зрением дотянуться до пилотов.

Справа тоже сидел ребёнок. Просто сидел и смотрел вперёд.

А слева… Непонятно. Плечи и голова в шлеме.

Не обманывай себя, Тейшш. Это не эрхшшаа. Это тоже базовый. Абориген. И он смог поднять корабль.

Боль вдруг стала такой сильной, что пришлось закрыть глаза. Потом она поняла, что стонет, попыталась остановить, приглушить дурноту, но не смогла. В глазах плыло – тошнотворно текло навстречу – красное с тяжёлыми фиолетовыми звёздами.

Под голову ей подсунули руку, а губами она почувствовала что-то твёрдое и холодное. В рот полилась вода. Она глотнула несколько раз, и её вырвало. Чужие руки бережно придерживали её.

После рвоты стало чуть легче, только неостановимо кружилась голова. "Аптечку, дайте мне аптечку. Пожалуйста…" Как ни странно, её поняли. В обуженном болью поле зрения она увидела знакомую коробку. Дрожащими руками открыла. Помощников не было, наверное, их уже использовали… ну да, эта яма на месте груди, на месте волновых ударов… Она разорвала пакет с активным гелем, вывалила гель на ладонь и стала втирать в голову. Скальп занемел, начала утихать боль – но вдруг пропали все силы. Тейшш упала на пол, рука деревянно стукнула рядом – как мёртвая. Рвотную лужу кто-то из детей подтёр, кажется, снятой с себя одёжкой. Потом другой осторожно дотронулся до головы и лёгкими круговыми движениями продолжил втирать гель. "Благодарна…" – сказала она и куда-то уплыла.

Когда она снова пришла в себя, то обнаружила, что лежит на траве. Открыла глаза, попыталась сесть. Села. Тут же повело, но подскочил ребёнок, подхватил, стал что-то говорить, легонько нажимая ей на плечо и поддерживая под спину. Она поняла, что её просят лечь, и легла. Корабль стоял рядом, открытый. Её спасители сидели вокруг маленького костра. Над всеми ними нависала почти непроницаемая крона какого-то исполинского дерева.

Солнце стояло низко. Наверное, был вечер. Или утро.

Я жива, наконец-то сказала она себе. Я жива…

Оставалась самая малость – вернуться домой. И как можно быстрее.

За ними прислали не катер и даже не эсминец – чего Некрон в тайне ожидал, имея в виду важность своей миссии. Пригнали эту здоровенную дурищу «Москву» – в сущности, старый транспортный «Руслан», переделанный с реактивной тяги на гравигенную. Выходить в пустоту он не мог, но на пятьдесят километров поднимался свободно и там выжимал четыре маха, имея в огромном брюхе более ста тонн груза. Сейчас и этого не было: побитый «Аист» весил чуть больше двадцати пяти тонн. Плюс два «Портоса» и «Медведь», в разное время застрявшие на Кергелене – их, пользуясь случаем, не стали перегонять своим ходом, а погрузили в этот летающий ангар – ещё тридцать пять тонн…

То, что в «Москве» называлось пассажирскими салонами, на самом деле было спасательными капсулами на двенадцать человек каждая, связанными между собой и с кабиной экипажа воздушными коридорами из гибкого прозрачного пластика. В одной из них разместились Антон, засыпающий на ходу Петька и бригада врачей из флотского госпиталя; в другой развернулся полевой штаб: Некрон, Римма, Исса – и прилетевшие этим же бортом Геловани и Мартынов.

Простых вопросов не задавали – Геловани с задачей прослушивания справился блестяще, и Мартынов уже знал начало этой истории и её действующих лиц. Поэтому Некрон очень сжато рассказал о своей беседе с Бэром с глазу на глаз и выдал резюме: с одной стороны, мы пока не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть всё то, что сообщил Бэр; с другой, он продемонстрировал уровень своего влияния на текущие события и, одновременно, свою добрую волю; с третьей, какое бы решение принято ни было, риск оказывается чрезвычайно велик: в случае неудачи планету Земля можно будет просто вычеркнуть… А в случае удачи? – спросил Мартынов. От статус-кво до неба в алмазах, мрачно сказал Некрон. Как там выражаются наши китайские друзья? Оседлав тигра, крепче держи его за уши? Или за усы?.. Ты хочешь сказать, пробурчал Мартынов, что нам следует поддержать этого мудозвона? Не знаю, потёр лицо Некрон, не знаю… Наверное, да.

Римма осторожно выбралась из плотного сплетения рук Геловани и встала в проходе, держась за подголовники кресел.

– Лично я ему верю, – заявила она. – Не знаю, что у них там происходило, в этой их драной Империи – но вот то, что он сейчас не врёт, это точно. И он нам не враг и не друг. Просто мы ему очень нужны.

– Ну, это-то я как раз понял, – сказал Мартынов. – Нужны, да… Иной раз и пипифакс так нужен, так нужен – полцарства за пипифакс… А использовал – и ага.

– Слушайте! – почти закричала Римма. – У нас же есть музей! А там наверняка что-то найдётся и про Бэра, и про его дядьку…

– Какой ещё музей? – привстал Геловани.

– Ты забыл, я тебе говорила. Мы с ребятами – ещё давно, ещё в Большом Дворе – обменяли наш линкор на музей Старых. Ну, у нас линкор был, мы его у имперцев спёрли. А потом обменяли… Ну? Вспомнил?

– Что я могу вспомнить, меня же с вами не было… – начал Геловани и замолчал. Потому что действительно вспомнил. Вспомнил то, было совсем не с ним, очень далеко от него. Такова теперь его память…

Большой Двор – это планетная система звезды тэта Волос Вероники, облюбованная Свободными из-за несметного количества удобных для жилья астероидов. Свободных там всегда очень много, тысячи и десятки тысяч. В Большом Дворе практически постоянно обитают их старейшины – называются иначе, воспроизвести правильно невозможно, адекватного понятия в земных языках нет, приходится применять более или менее близкое определение. Вообще трудно переносить в звучащий язык то, что существует только в языке образно-ментальном… Ещё в Большом Дворе идёт постоянная торговля и обмен всего на всё. В том числе угнанных кораблей и украденного оружия на неизвестного назначения артефакты с покинутых планет…

Музей Старых…

Да-да. Был такой случай: выменяли. Поделили – "на несколько половинок". Как сейчас помню. И находится одна такая "половинка"…

На летающем острове Риммы. А летающий остров – завис над Питером на высоте пятисот кэмэ. Болтается там вопреки всем законам небесной механики… но к этому уже почти привыкли.

На острове последние несколько месяцев тусовались сотни три Свободных. Это была их временная столица.

– Музей… – повторил Геловани. – Конечно, музей! Риммочка, солнышко мое ясное, побежали к пилотам! Исса!..

Через десять минут огромные, как заводские ворота, створки кормового люка раскрылись, и оттуда толстой задницей вперёд вывалился «Медведь». Геловани не слишком любил эти устаревшие и достаточно нелепые корабли, но выбирать не приходилось: именно «Медведя» загрузили последним. Несколько секунд он кувыркался, отставая и падая, потом выровнялся, задрал нос – и ушёл резко вверх, оставив далеко позади и внизу огромный медленный транспорт.

"…И когда судья поднялся на кафедру и вперил грозный взгляд в бедную маленькую Каролинку, ей стало очень страшно…"

Пан Ярек театрально понизил голос.

"Но она знала, что ни в чём не виновата, и храбро вышла вперёд.

И судья спросил:

– Кто свидетельствует в пользу этой женщины?

Люди зашептались, но промолчали – ведь никто не знал, что же случилось ночью, и только помнили, что у Каролинки всегда был добрый нрав, – и покачали головами.

– И ещё раз спрошу, – провозгласил судья, – кто свидетельствует в пользу этой женщины?

И снова ни один человек не осмелился возвысить свой голос в защиту маленькой Каролинки, ведь все подумали: нас там не было, а ребёнок куда-то исчез, значит, что-то нечисто.

И судья спросил в третий раз и последний:

– Найдётся ли кто, желающий свидетельствовать в пользу этой женщины.

И вновь никто не вышел, но тут в небе над площадью появилось множество белых и серебряных голубей, и белые голуби летали слева от Каролинки, а серебряные – справа.

"Чудо! Чудо!" – шептались люди, но ни один не посмел сказать об этом громко, и судья продолжил.

– Кто свидетельствует против этой женщины? – строго спросил он.

И тут вышла вперёд злая старшая сестра Каролинки и сказала:

– Я свидетельствую, ваша честь.

Громко зашептались люди, и громко забили крыльями голуби, но она продолжала:

– Вчера ночью я своими глазами видела, как Каролинка взяла нож и вошла к ребёнку.

Ахнули люди, застыв от ужаса, а белые голуби ринулись вниз и выклевали злой сестре левый глаз. Но слишком чёрствым было её сердце, и она, пересилив боль, солгала ещё раз:

– А потом видела я, как вынесла Каролинка окровавленное тело ребёнка из комнаты и вышла с ним в сад.

"Смерть ей! Смерть ей!" – стали повторять люди, но тут ринулись вниз серебряные голуби и выклевали злой сестре правый глаз.

Но слишком велико было её желание погубить младшую сестру, и, закрыв лицо руками, закричала она из последних сил:

– И зарыла Каролинка ребёнка в саду, под яблоней, и там вы найдёте его тело, завёрнутое в её подвенечную фату!

И люди подступили к Каролинке, потрясая в ярости кулаками, но тут дружно налетели с небес белые и серебряные голуби и выклевали злой сестре её безжалостное сердце.

И в тот же миг ожил невинный младенец, и выбежал из сада, и бросился к матери.

И все увидели, что она ни в чём не виновата…"

Пан Ярослав шумно вздохнул и удовлетворённо сложил руки на пузе.

– А?

– Бред собачий! – с чувством сказал Олег.

– Не бред, а суровая готика, – наставительно поправил Михель.

– И много ли ты о готике знаешь?

Михель был человек честный.

– Не много, – признался он. – То, что бабушка рассказывала. Но я так понимаю: в готике хорошим людям до того тошно приходится, что плохим надо впендюрить вдесятеро больше, чем хорошим. Чтобы проняло и чтобы неповадно. Поэтому она суровая. Такова была мораль в Средние века.

– Пан Ярек, – нерешительно начал Вовочка. – А горные духи из-под земли выходят?

– В сказках?

– Нет, которые настоящие.

– Я с ними дела не имел, – сказал Дворжак. – И просто не знаю, что про них говорят вправду, а что – так, с перепугу. Нет, не знаю.

Лежащий на носилках чужак потянулся, вздохнул и повернулся на другой бок.

– Оклемается, – сказал Олег уверенно.

– Хорошо бы поскорее, – поскрёб пан Ярослав щетину на щеке. – Устаю я всё-таки за этим управлением, как на себе её прёшь, эту колымагу… Ладно, хватит трепаться: по машинам.

Дворжак и Артём подхватили носилки с чужаком, Олег закряхтел и поднялся на четвереньки. Михель за спинами у всех толкнул Вовочку локтем, бровями изобразил вопрос. И Вовочка незаметно для остальных вытащил из кармана и показал ему два металлических шарика: светлый и тёмный, почти фиолетовый.

– Слушай, – сказал немного погодя Олег, – а зимовье-то через реку должно быть?

– Ага, – согласился Ярослав.

– Так мы не туда?

– Какой же козёл будет прятаться там, куда его наверняка придут искать?

– Хорошо. Скажи просто: куда мы?

– В партизанский лагерь, – сказал Ярослав.

– Куда?!

– Ну чего ты кудахтаешь? В партизанский лагерь. Я, понимаешь, уже лет двадцать готовлюсь, чтобы чуть что – и сразу в партизаны. Место нашёл, обустроил, харчей завёз… В общем, там отсидимся.

– Ну ни фига себе… И мне ничего не сказал?

– Что значит не сказал? Я тебе намекал много раз. А ты – просвещение, просвещение…

Часа через три небыстрой, со скоростью бегущего человека, езды они достигли цели – речной поймы, испещрённой множеством проток, болот и озёр. Там, окружённый непроходимым болотом, поросшим живоедкой, и лишь в одном месте выходящий к открытой воде, да и то старице, по которой никто никогда не плавал, был отличный сухой остров. Ярослав – вряд ли один, с кем-то из старших ребятишек, – поработал здесь на славу: частокол, наблюдательная вышка на дереве, жилой дом, которого с десяти шагов не заметишь – так хитро заплетены стены лианкой, а на крыше растут кусты в больших корытах с землей. И запасы, запасы, запасы!..

– Да-а… – уважительно протянул Олег. – Не ожидал…

– Ну, значит, и другие не ожидали. Всё, народ. Выгружайся. Большой привал.

Артурчик и представить себе не мог, что мать – такой классный следопыт. Сейчас с ней и Артурчиком шли ещё четверо, и все вроде бы по-настоящему знающие лес люди, – а вела всё равно мать; остальной отряд она пустила меленькими партиями обыскивать территорию вокруг фермы пана Ярека. Возле Жерла она задержалась минуты на три, не больше, посмотрела вокруг, посмотрела на импровизированный подъёмник, на брошенные верёвки, на обрубленные ветки там, где сочиняли носилки, потом уверенно махнула рукой: туда. Неужели мы так наследили, с ужасом думал Артурчик, ничего совершенно не замечая ни под ногами, ни на кустах – нигде.

– Похоже, что Олег провалился, – говорила она на ходу. – Кто-то сбегал, надо полагать, к Ярославу, привёл помощь. Их сейчас не четверо, больше. Четверо только носилки тащат, а кто-то ещё впереди бежит. Значит, думаю, поволокли Олежку, беднягу, туда же – то ли на ферму, то ли в кузню. И тут – эта напасть… Твои действия, мушкетёр?

– Если они с паном Яреком встретились, то дальше пошли вместе, – задыхаясь (десять минут шаг, десять минут бег; пять минут отдыха каждый час; тяжело), сказал Артурчик. – Не знаю, куда, у него много норок, чтобы залечь. Если не встретились… но раз на ферме их нет и не было, значит – встретились…

– Или напоролись на охотников. Которые как раз были в самом бешенстве…

– Тогда будут следы.

– Да. Тогда будут следы…

На лесистом косогорчике, откуда открывался вид на всё хозяйство Дворжака (совсем рядом с тем местом, где Спартак признался в болячке и где всё решилось), мать остановилась, попила воды, позволила попить Артурчику. Достала из рюкзака сигнальную ракету, воткнула её хвостом в землю, подожгла фитиль, отошла. Ракета взвилась с диким пронзительным свистом и на высоте оглушительно разорвалась, оставив висеть в воздухе белое растрёпанное облачко.

– Небольшой привал, – сказала мать.

Вскоре начали собираться остальные спасатели. Лес и поля вокруг были истоптаны, но никаких следов, говоривших хотя бы о драке, никто не нашёл. Последними вернулись бабушка Наталья и сапожник Вазген. Они встретились в распадке с Табищикаем, одним из Ярославовых тестей. Ну, отцом его младшей жены. Он тоже ищет своего зятя – для того, чтобы взять под защиту. А Табищикай – не последний человек в городе; кроме того, он, как многие старики, осуждает эти новомодные обычаи. Так что для Ярослава не всё так плохо… Так вот, Табищикай видел след: четверо, по двое в ряд, несли что-то тяжёлое – скорее всего, носилки. Он не пошёл по этому следу, продолжал искать одного, но большого. След вёл точно на Иглу…