Сироты небесные - Андрей Лазарчук 17 стр.

Но без меня.

Договаривались на два срока, а я уже тяну четвёртый…

И если не успею соскочить сейчас, в затишье, то будет светить и пятый. Потому что – есть такое спинномозговое ощущение – всё вот-вот закрутится по новому кругу. Не хочу. Устал.

Могу я, в конце концов, себе позволить пару минут тишины… Нет, не тишины. Покапризничать. Дедушка хочет того, дедушка хочет этого. Выключите радио, налейте чаю, нет, слишком горячий, теперь холодный, закройте форточку, прогоните вон ту ворону… Так, стоп. В маразм не впадаем, ещё нельзя, ещё рано. Нужно хорошо провести выборы. Сейчас это главное.

Сидя в Большой гостиной у горящего камина и терпеливо ожидая окончания суеты, президент думал именно так. Он ещё не знал, что в порту Внуково-2 только что сел транспорт «Москва», вернувшийся с Кергелена, а на летающий остров Свободных опустился неуклюжий «Медведь» с экипажем из трёх человек…

В истории всегда есть место несчастному случаю. С удручающей закономерностью он происходит тогда, когда слишком бурная, перспективная и счастливая карьера кому-то на небесах начинает казаться чересчур вызывающей. И тогда тонет Непобедимая Армада, Бонапарт подхватывает насморк, Александр Македонский пьёт не из того бокала, Цезарю брутально не везёт, Иисуса путают с каким-то проходимцем, Линкольну дарят билеты в театр, Магомет запутывается в своих женщинах, Мерилин Монро – в своих мужчинах, а Самсон – в своих волосах… Как правило, это ставит точку в карьере персонажа, а если карьера завязана на государственное управление, то и государству приходится кисло.

Как правило.

Владимир был исключением.

Ему неимоверно, катастрофически не везло. Если какая-то подлость могла произойти, она происходила в самый неподходящий момент: катастрофы природные и технические, кризисы финансовые и национальные, войны внутренние и внешние, не говоря уже о пресловутом "человеческом факторе" и таки да – начавшемся инопланетном вторжении и внезапном глобальном крахе привычной экономики, технологии, да и всего образа жизни и мироустройства…

Он просто обязан был утонуть, сломаться, начать делать глупости.

А он выпутывался.

Попутно и постепенно он научился выбирать рубашки, раскованно шутить и смотреть в лицо собеседнику, выучил шесть языков в дополнение к тем двум, которые знал раньше, перестроил армию, с нуля развернул Космофлот, вывел Россию в число технологических лидеров мира, а в настоящее время уже являлся одним из считанных экспертов по культуре Эрхшшаа. И всё это давным-давно сидело у него в печёнках…

– Кажется, наладили… – Михась вытер пот со лба. – Я платком махну…

– Мотор! – послышалось от киношников. Щёлкнула хлопушка.

Михась махнул. Президент откашлялся (вырежут…), посмотрел в объектив и начал:

– Дорогие россияне. Уважаемые мои соотечественники. Я обращаюсь к вам сегодня, чтобы сказать те слова, которых мы все так долго ждали: мы наконец возвращаемся к мирной жизни. Завершён демонтаж неприятельской базы на орбите Юпитера, и теперь уже точно можно сказать, что в нашей Солнечной системе не осталось ни одного нежелательного, враждебно к нам настроенного инопланетянина. Это победа, сограждане. Наша победа. Победа всей Земли. Мы заплатили за неё немалую, очень страшную цену… Лучшие наши сыны и дочери погибли, защищая свободу и независимость человечества. И они защитили. Защитили не какие-то абстрактные понятия – они защитили нас с вами… Мы никогда не забудем их. В этой борьбе мы обрели новых прекрасных друзей, а главное – мы завоевали новые горизонты. Человек веками мечтал о проникновении во вселенную, и теперь это уже не мечты, это действительность. Вселенная – перед нами…

Он улыбнулся. Чуть переменил позу. Снова стал серьёзным.

– Итак, мы добились мира – или по крайней мере перемирия, – а значит, возвращаются нормы мирной жизни. И в первую очередь это касается государственной власти. Положение, согласно которому полномочия президента как главнокомандующего автоматически продляются на весь срок военных действий, с сегодняшнего дня теряет силу. Указ об этом мною подписан. Также упраздняются все ограничения военного времени. В первую очередь это касается военной цензуры. С сегодняшнего дня цензура отменяется. Указ мною подписан. Через девяносто дней, то есть двадцатого апреля, будет названа точная дата всеобщих прямых выборов нового президента и нового парламента, согласно Конституции. Я от всего сердца поздравляю всех нас, дорогие мои соотечественники, с новым праздником – Днем Мира на Земле.

Он выдержал паузу, улыбнулся и с лёгким вздохом откинулся на спинку кресла.

– Камера, стоп! – заорали где-то там, за стеной яркого света.

И свет погас.

– Может быть, всё-таки ещё один дубль? – заискивающе попросил Михась.

– Нет. Отправляйте плёнки в работу. Я подожду.

…Пятый дубль оказался удачным. Видимо, наверху решили всё-таки не упрямиться.

Поляну вокруг ёлки обыскали более чем тщательно. Да, есть следы крови, но тут же валяются обрывки бинта, которым эту кровь с тела аккуратно вытирали, и пузырьки из-под перекиси водорода и сулемы, – то есть кого-то здесь тщательно и неторопливо перевязали. А дальше-то что? Где следы? Где загнутые и обломанные веточки, раздавленные грибы, сбитый мох? Вернулись на соседнюю полянку: вот они сидели, вот тут упаковка от еды в дорогу, перекусили, вот тут, похоже, завалились поспать (и нам бы, и нам бы…), вот тут перешли на поляну соседнюю, основательно перешли, каждый по собственному ходу выломал в кустах… На поляне кого-то перевязали. И – исчезли. Забрав вещи и носилки.

Ушли обратно по своим следам? Или вот по этой протоптанной тропе? Разве что… Но зачем? Почуяли преследование? И, чтобы облегчить преследователям задачу, сами вышли на тропу?

Непонятно. Тупик. Во всех смыслах.

Ещё странность: вдавленные в землю шишки под ёлкой. Будто на них опустили что-то тяжёлое, а потом убрали. Не оставляя при этом никаких сторонних следов.

Всё, нужно возвращаться. Уже ничего не видно, даже с фонарями.

Елена Матвеевна заложила пальцы в рот и пронзительно свистнула – не хуже ракеты. Кто стоял рядом, обернулся. Кто был далеко, двинулся сюда.

Значит, так, сказала она себе. Ничего страшного не произошло. Они куда-то спрятались. Олег и Ярослав – умные люди, Артёмке с ними безопасно. И Вовочке. И Михелю. Жалко, что не встретились, жалко, что не нашли… а с другой стороны, не нашли мы – и другие не найдут. И хорошо, что они вдали от города. Потому что в городе неважно. Плохо, если по правде. Многое будет зависеть от завтрашнего дня…

– Домой, – объявила она всем. Хлопнула Артурчика по плечу: – Ну, извини, не смогла…

Тот очумело кивнул. Потом показал рукой:

– Смотри…

Она долго не могла понять, на что он показывает. Лиловое небо, чёрные на его фоне листья…

– Не туда, ниже.

Это был утерянный след: смятые и надломленные ветки. Но – по самым верхушкам кустов, метрах в трёх от земли.

Исса, кажется, на ходу с кем-то телепатически флиртовал напропалую, морда у него была масляная, миндалевидные глазки полузакрыты, он часто оступался и высоко подпрыгивал. Римма сосредоточенно переговаривалась с роднёй, уцелевшей после той атаки марцалов, и пристально всматривалась под ноги. У её Семьи где-то здесь был складик, а в складике, помимо всяких очень полезных вещей, и ключ от Музея. А Геловани просто брёл за ними следом и смотрел по сторонам.

Остров уже совсем не походил на тот, только что прибывший из неведомых вселенских дебрей и больше всего напоминавший волшебный сон первоклассника: горы игрушек на зелёной траве – и летающие люди в небе. И даже зелёный танк на холме (как позже выяснилось, старый советский БТ-5, найденный Семейкой Свободных где-то в Гоби и вытащенный с Земли просто на себе, на браслетах) – даже танк казался частью сна. Потом в этот сон пустили торпеды…

Сейчас не осталось никаких следов взрывов и пожаров – всё заровняли, засыпали, вырастили новые деревья и кусты. Вот этих исполинских пальм точно не было… и этих фиолетовых деревьев с лопушиными листьями…

Свободные – через своего посла – недавно сообщили, что на этом острове их более трёхсот человек, но пока что Геловани видел только двоих: они пролетели на небольшой высоте, помахали руками и исчезли за холмом. И ещё по дороге видели несколько пустых шатров, лёгких, полупрозрачных, разноцветных. Похоже было на то, что их обитатели отлучились куда-то три минуты назад.

– Ага, вот, – сказала Римма вслух и стала счищать лишайник с плоского серого камня размером с небольшую столешницу. Камень почти утонул в песке. Под лишайником оказался рельефный рисунок: круг, молния, четыре стрелы… Она что-то нажала четырьмя пальцами одновременно, и камень дрогнул и чуть-чуть сдвинулся. – Помогайте, мужчины…

– Ага, вот, – сказала Римма вслух и стала счищать лишайник с плоского серого камня размером с небольшую столешницу. Камень почти утонул в песке. Под лишайником оказался рельефный рисунок: круг, молния, четыре стрелы… Она что-то нажала четырьмя пальцами одновременно, и камень дрогнул и чуть-чуть сдвинулся. – Помогайте, мужчины…

Исса помахал рукой невидимой собеседнице, очень уверенно отодвинул Геловани в сторону и сам поднял камень. Он вообще за полгода стал широкий и сильный.

Под камнем открылся тёмный проход.

– Я знаю, где они все, – сказал Исса, вытирая рукавом морду. – Бутусуются. Он вон там – концерт даёт. Может, потом сбегаем?

– Что? – не понял Геловани.

– Никита опять Бутусова приволок, – пояснила Римма. – Нет, Исса, дружок, не успеем…

Ход был короткий – метра четыре. Дальше он чуть расширялся, получалась коморочка. Коморочка была доверху чем-то завалена. Римма хлопнула в ладоши, и загорелся свет. Она обвела взглядом штабеля коробочек, пакетов, тючков…

– Не нашли! – сказала она удовлетворённо.

– Это и есть музей? – спросил Геловани.

– Лапусечка, – ядовито сказала Римма, – если это похоже на музей, то я – инфузория в туфельках. Музеи – они большие. А это – секретик. Ты маленький был – играл в секретики?

Геловани набрал воздух, чтобы ответить. Выпустил воздух. Набрал снова…

– Пацанам это западло, – авторитетно сказал Исса. – Секретики девчонки делали. Да и то – которые совсем мелкие и мамины дочки.

– Ах, вот так? – подбоченилась Римма. – Совсем мелкие? Понятненько…

Она рывком выдернула из кучи яркий пузатенький пакет с носиком, направила от себя и что-то нажала. Исса – и отчасти Геловани – немедленно покрылся разноцветными пятнами. Геловани ещё раз набрал воздух и очень тихо спросил:

– Это вообще отстирывается?

– Не помню! – отрубила Римма. – А за маменькину дочку…

Она, прищурившись, повела взглядом по залежам сюрпризов.

– Римма! – рявкнул Геловани. – Мы зачем сюда прилетели?

– Ах, да, – она встряхнулась. – Вот.

В руках её оказалась большая коробка. Из коробки она вынула несколько пар тёмных металлических браслетов.

– Руки, – приказала Римма, и мужчины немедленно вскинули руки. – Вперёд, а не вверх, – терпеливо уточнила она. – Так… Теперь ноги.

– Ноги – тоже вперёд?

– Ну да. Кланяться мне перед вами?

Исса, держась руками за воздух, сделал уголок. Пара браслетов защёлкнулась на его лодыжках. Геловани просто подлетел под потолок и повис.

– Наконец-то, – засмеялась Римма. – Это берём с собой, это тоже, и вот это… И – ключ, ключ… ах, да. Вот он, хорошенький мой…

Она покопалась в большой у входа коробке и выудила с самого дна что-то наподобие очень толстой авторучки. Сжала её в пальцах. «Ручка» издала протяжный крякающий звук.

– Вот теперь – в музей. Исса, зайчик, прихвати-ка ещё вот это…

Музей оказался в трёх минутах неторопливого солидного полёта.

– И попрошу не смеяться, – сказала Римма. – Это и есть музей.

"Это" – металлическая арка, похожая на большой аэропортовский металлоискатель, но установленная в кустах на краю округлой зелёной поляны в половинку футбольного поля размером. Можно пройти совсем рядом и не обратить внимания. Можно пройти насквозь…

– Коробки здесь не кладите, зайчики, несите пока с собой, а то повалит народ с Бутусовки – и аля-улю…

«Авторучка» в руках Риммы крякнула, и Геловани, как раз в этот момент проходивший сквозь арку, обомлел: перед ним сгустилась туманная стена, а потом в тумане появились набирающие объём изображения. Он отшатнулся, и туман пропал – опять была видна трава, деревья на холме…

– Пошли, пошли, а то кто меня в секретике торопил? – в спину ему ткнулся острый ноготок. – На это можно не смотреть, нашли что-то вроде выставки костюмов, поприкалывались, а потом всё так и оставили…

Но не смотреть на это было нельзя.

Вправо и влево уходил широкий загибающийся коридор, и понятно было, что потом концы его сойдутся, и кольцо замкнётся. Стены коридора целиком состояли из ярко освещённых застеклённых витрин, и за витринами двигались высокие, в полтора, а то и в два нормальных роста, люди с голубоватой кожей и совершенно синими волосами. Одеты они были во что-то облегающее и блестящее. На заднем плане в дымке угадывались футуристические замки и купола…

Над головой зазвучала мерная звучная речь с придыханиями, это было похоже на стихи, но Римма махнула рукой, и голос изменился, стал высокий и тонкий, и Геловани не сразу понял, что говорят по-русски – или на чём-то вроде русского.

– …ни свяжете с появлением на мажоге трищепотной подковырницы, кторая-де бестрепетно потеснила собой прежнее лапидарное знаточение костюмицы. Гайдоха светлица, кторую вы рящете одесную, приоболоклась, в полном вероятии, из статнего пузогревца, доселе служавшего претокмо на воинском шляху. Иде. Поддуперезные мокроходы из лазоревой пятнанной шхиры…

– Рот закрой, – сказала Римма. – Исса, солнышко, вещи можно сложить вот сюда, тут их не найдут…

Она открыла почти незаметный стенной шкафчик.

– Слушай… – Геловани тронул рукой стекло. Оно было твёрдое и холодное. – Что это? Как это?..

– Не знаю, – махнула рукой Римма. – Какая разница? Снаружи нас видно. Мы бродим с разинутыми ртами. Всё остальное не видно. Пошли дальше.

И они пошли дальше. Вскоре в выпуклой стене обнаружилась дверь в центральный круглый зал, точно так же состоящий из огромных витрин. В самом же центре центрального зала стояла толстенная молочно-белая колонна с прямой вертикальной щелью от пола до потолка.

– Нам туда, – кивнула головой Римма.

– Ага, – сказал Исса отсутствующим голосом. Он смотрел на витрину, за которой медленно танцевали три разноцветные девушки в высоких ажурных сапожках и белых ленточках на шеях. Больше на них не было ничего. Что интересно, шеи выше ленточек и лица девушек были обычного телесного цвета, разве что тронутые загаром. Тела же отливали металлом с переливом таких оттенков, которым ещё не придумано было имя. Одна была в красноватых тонах, другая в светло-зелёных, третья – в бронзовых.

– …взлепетнуть, молекульной толщаницы, – пояснил голос сверху. – Никдахо допережь не восходило мыслии обречь телёсо в металльный костюмец…

Римма провела рукой сверху вниз, и щель в колонне разошлась, открыв маленькое помещение со светящимся квадратом на стене.

– Заходим, дорогие мои, – продолжала командовать Римма, – уплотняемся…

Она приложила руку к квадрату. Дверь закрылась – как в самом обычном лифте. Стало темнее. Квадрат переменил цвет: из белого стал красным. Потом пол дрогнул под ногами и ушёл вниз.

Тейшш проснулась, вся дрожа. Было светло, но почему-то очень холодно. Все спали и, спящие, издавали во сне какие-то бессмысленные звуки. А может быть, звуки только ей казались бессмысленными.

Опять приснилось всё: и пришедшее подозрение-знание, и само решение идти против замысла командора Утта, и бой-прорыв, и ранения, и невыносимая боль, и гибель её Второго, Ар-Чешш… и гибель остальных эрхшшаа, и полёт в беспамятстве, и снова бой – уже в атмосфере планеты с догнавшим её десантным катером…

Она опять умирала, умирала, умирала… и всё равно она здесь. Теперь она здесь. И нужно выжить. Выжить, вернуться, рассказать.

И тогда, наверное, начнётся война. Потому что такое вероломство непростительно.

Она поднялась и тихо вышла из домика.

Это утро, подумала она. Это раннее-раннее утро.

Костёр всё ещё горел, и возле костра сидел один из её спутников, взрослый-тонкий. Он улыбнулся и похлопал рукой по земле рядом с собой, и Тейшш поняла, что он приглашает её сесть.

Она подошла и села.

Взрослый-тонкий болел-мучался-умирал. Она ощутила это вчера, но ей самой было слишком плохо, чтобы понять по-настоящему. Организм тратил все силы на то, чтобы вылечить себя – правильный эгоизм. Организм должен быть силён, чтобы иметь возможность помочь другому. Ещё день или два он будет сопротивляться этому желанию: помочь. А потом…

Он взял её руку в свою, осторожно погладил пальцы. Ладонь. Подушечки. Кончики когтей. Покачал головой – наверное, не верил тому, что видит. Потом ткнул себя пальцем в грудь и сказал:

– Олехх.

Перевёл палец на неё и выжидательно замолчал.

– Тейшш, – сказала Тейшш. Она поняла. Он искал способ общаться. – Олехх, – она показала на него, – Тейшш, – на себя. Потом направила палец вниз, на землю и тоже выжидательно замолчала.

Он понял: