О том, стал ли для упрямой ведьмы подобным обстоятельством он сам, думать было уже поздно, однако думалось само собою; снова и снова прогоняя в голове собственное поведение и слова, Курт вынужден был признать, что именно так он и действовал, стремясь выманить эту одаренную девицу из ее норы. Возымели ли его попытки хоть какое-то действие, или же, возвратившись в свой одинокий домик, Нессель швырнет написанный им документ в очаг, снабдив его самого очередным проклятьем, можно было лишь догадываться. В конце концов, оставалась и немалая вероятность того, что ее сегодняшняя подавленность и несдержанность есть не более чем следствие утомления; отоспавшись и восстановив силы, она вполне может посмеяться над собою, над своим гостем и, отчитав себя за временную слабость и утрату самообладания, заживет, как прежде, попросту выбросив все произошедшее из головы и приспособив пергамент с печатью в качестве подставки под сковороду.
Глава 5
Спустя четверть часа застоявшийся жеребец затребовал галопа, и препятствовать ему Курт не стал — коря себя за мнительность, во все время пути он преодолевал настойчивое желание обернуться; казалось, за ним наблюдает чей-то неотрывный взгляд, следя за каждым движением. Была ли то в самом деле игра воображения или Нессель и впрямь следит неведомым образом за всем, происходящим в ее лесу, сказать он не мог, однако, когда стена деревьев осталась за спиной, вздохнул с облегчением.
Задерживаться в деревне, где дорогу на Ульм пришлось вызнавать путями окольными, с применением наводящих вопросов и проклятий в адрес оседлости и домоседства, Курт не стал, как не стал и останавливаться на ночлег спустя несколько часов, когда сумерки как-то разом перешагнули в темноту. Холодное небо было безоблачным, половинка луны освещала тракт вполне приемлемо, к тому же, сейчас рядом не было никого, кто взял бы на себя разведение огня, ложиться поблизости от которого, к слову заметить, он все равно бы не стал. Что же касалось безопасности, то в данной ситуации одиноко спящий путник мало (и невыгодно) отличался от одиноко едущего, а кроме того, вывешенный открыто Сигнум должен был предохранить его обладателя от людей благоразумных, а оружейный арсенал при себе — от тех, в ком здравый смысл и осторожность окончательно затмились жаждой наживы либо вконец отчаянным положением. Передохнуть коню Курт позволял, по временам спускаясь с седла и идя рядом, когда начинал откровенно клевать носом или мерзнуть от неподвижности. Ближе к утру попалась еще одна деревенька, где под натиском Знака удалось вытребовать постель и завтрак себе и должную заботу жеребцу. Злоупотребив гостеприимством хозяев не более четырех часов, Курт тронулся в путь снова, подбодренный уведомлением о том, что до Ульма он должен добраться уже этим вечером, если ехать в прежнем темпе, перемежая короткий отдых и шаг с галопом.
Стены города, однако, он увидел лишь ближе к ночи, почти уже укрытые тьмой и пришедшим с Донау[18] туманом; ворота были наглухо заперты, каковая досадность довольно легко была преодолена с помощью все того же Знака. Готовность, с которой охранители спокойствия и безопасности Ульма бросились отпирать засовы и опускать мост, была скорее делом привычным, однако то, с каким радушием приветствовали стражи майстера инквизитора, в рамки обыкновенного поведения уже не укладывалось, ergo, слова Хоффманна о том, что следователя от Конгрегации в этом городе ждут, начинали получать свое зримое подтверждение.
Погружаться в беседу излишне подробную Курт не рискнул, однако на минуту у ворот задержался, пытаясь обиняками и намеками, стараясь не выдать собственной неосведомленности, вызнать у стражей причину столь противоестественной радости. Те говорили охотно и не по делу, многословно сокрушаясь над «этим непотребством»; в иных обстоятельствах вояк можно было бы призвать к порядку и вдумчивости, заставив прекратить пустой треп и доложить обстановку как положено, но сейчас Курт лишь кивал, слушая и тщась вычленить из потока скорби толику полезной информации. И лишь когда, распрощавшись, он двинулся прочь к улицам, плохо освещенным редкими окнами, вслед ему донеслось:
— Бог даст, майстер инквизитор, хоть вы отыщете чертова кровососа.
Курт стиснул пальцы на узде, едва не дернув потертый ремень на себя, едва не заворотив коня, едва удержавшись от того, чтобы, остановившись, обернуться и переспросить, не поверив ушам и вместе с тем понимая, как эта новость логична и в какой-то мере ожидаема. Эрнст Хоффманн, повстречавшийся будущему инструктору зондергрупп, проводя арест оборотня — его ждали в Ульме. Спеца по тварям. Эксперта по оборотням и стригам. И теперь вместо него заниматься этим будет майстер инквизитор Гессе, осведомленный о подобных существах не более любого другого выпускника академии, покинувшего ее стены вчера или год назад, не более любого курсанта, еще не окончившего обучение, лишенный явно немалых знаний своего убитого спутника — опыта, скопленного тем за годы подобной работы.
Темные улицы, до сего мгновения не вызывавшие никаких вовсе чувств, вдруг стали мниться бездонной пропастью в Преисподнюю, ходами, ведущими из небытия в этот мир, норами, откуда в любое мгновение может вымахнуть одним прыжком неведомой, противоестественной силы и проворства хищник и вцепиться в горло…
Курт встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и двинулся дальше, погружаясь в узкие проходы меж домов, как в воду жарким днем — неспешно и осмотрительно, медлительно, опасливо, осознавая притом, что его предосторожности никчемны и глупы. Не станет тот, кого не могут отыскать без участия следователя Конгрегации, вот так, открыто, словно голодный волк в ущелье, прыгать на спину, не будет вовсе на этих улицах появляться, покуда не разойдется по домам большинство горожан — нежелательные глаза и уши; и ни малейшего внимания не станет он уделять тому, кто, не скрывая этого, вооружен до зубов, и сидит в седле, позвякивая при каждом движении кольчугой под курткой. Такие поджидают припозднившегося работягу или дамочку определенных занятий. Да и вовсе — эти опасения есть лишь въевшиеся в кровь, в нервы, в душу древние страхи, живущие вместе с человечеством и усугубленные свойственными его службе особенностями…
От пронзительного вопля чуть поодаль Курт вздрогнул, схватившись за приклад арбалета мимовольно, не с первой секунды распознав в неразборчивом реве ругань и пожелание собеседнику удалиться по непристойному адресу; в ответ послышалось столь же гневное ответствие, и спор стал стихать, заглушившись иными голосами — надо полагать, приятелей тех двоих. Убрав руку с оружия, Курт тронулся дальше, чувствуя, как уходит возникшая где-то в позвоночнике дрожь и расслабляются напрягшиеся нервы. Ульм, напомнил он себе, объезжая спешащего прохожего. Пограничный с Баварией город, город немаленький, шумный и многолюдный, превосходящий в этом смысле даже недавно покинутый Кельн. Вечерами шумят проезжие дельцы, заводящие нужные знакомства, ночами — молодежь, оные знакомства уже имеющая. В подобных городах появление на улицах после темноты — явление не предосудительное, хотя и не совсем приличное в глазах старшего поколения, каковое в любом городе, деревне и стране вообще является оберегателем устоев едва ли не более действенным и назойливым, нежели какие бы то ни было законы и управители.
Сейчас Курт согласился бы с кем угодно, пожелавшим выпроводить лишний люд с улиц, ибо вот так расхаживать в темноте, прорезанной лишь кое-где светом редких фонарей у домов и низких окон, есть деяние неразумное и небезопасное, если уж даже городские блюстители, судя по услышанному сегодня у ворот, опасаются ходить поодиночке. Расследуя убийства детей в Кельне, о которых он упомянул в разговоре с Нессель, Курт попросту поставил магистрат перед фактом, каковой гласил, что следует объявить комендантский час, и после наступления темноты уже следующей же ночью на улицах нельзя было встретить никого, кроме патрулей и бродячих котов. Явиться поутру в ратушу, разумеется, следует, как ad imperatum[19], так и для того, чтобы выяснить, наконец, подробности дела не только из слухов и пересудов, однако надеяться на то, что в этом городе удастся достичь столь же полного взаимопонимания со светскими властями, навряд ли приходилось; Кельн в этом плане — случай уникальный.
Свое бывшее место службы майстер инквизитор помянул еще не раз, одарив открывшийся ему город недобрым словом. Под копытами коня хрустели выброшенные на улицу осколки костей, чавкали какие-то очистки и ошметки, обращаясь в грязь и грозя при следующем дожде превратиться вовсе в болото; мощеную улицу Курт увидел лишь дважды — перед крыльцами домов довольно богатого облика, кое-где попадались уложенные в ряд доски, а на перекрестке старая балка лежала поперек темного клочка мокрой земли — после вышеупомянутого дождя там наверняка пребывает огромная лужа, переходить которую предлагалось вот таким балансирующим манером. Перед перекрестком с колодцем Курт ненадолго приостановился и, поморщась, пустил коня в сторону, объезжая слякотную мешанину впритирку к близстоящим домам, едва не царапая колено о камень стен. К тому времени, как, руководствуясь пояснениями, полученными от стражей у ворот, он добрался до указанного Хоффманном трактира, уникальность родного города в сравнении с прочими из простого утверждения превратилась в непреложную догму.
«Риттерхельм» оказался трактиром без гостиничных услуг, а посему коновязь была номинальной и полупустой, и никого, кому можно было препоручить утомленного жеребца, Курт не увидел, однако внутренность заведения была вполне приемлемой для посетителя не средней руки. Шагнув в просторный зал, он не увидел затертых пищей столов, изрезанных и побитых, или скопившихся в кучки отрепышей, покупающих одно блюдо на троих; пол был значительно чище улицы за порогом, столы — оттерты, светильники наполнены, ругань не слышна, невзирая на многолюдье, а снующие в проходах разносчики и разносчицы спокойны и даже опрятны. Не обмолвись Эрнст Хоффманн о том, что скрываться не имеет смысла, пожелай Курт проникнуть сюда потихоньку и встретиться с агентом, не привлекая внимания — и его затея провалилась бы с треском и оглушительным грохотом. Пестрая в буквальном смысле публика, ограниченная не сословным, но финансовым рубежом, была не лучшим фоном для того, чтобы в ней затеряться: закрыв за собою дверь и отойдя от порога на два шага, майстер инквизитор ощутил на себе с десяток взглядов, от пренебрежительных до опасливых, выражающих крайнее недоумение по поводу того, что это делает в таком месте. На фоне разноцветья камзолов последнего писка, ярких плащей и вычурных облачений Курт смотрелся довольно сумрачно и неуместно в дорожной куртке, некогда порезанной и чиненой не раз, в темно-сером шерстяном плаще, плохо скрывающем навешанное на него вооружение, и с туго набитой сумкой на плече. То, как из-за стойки тихо выскользнул распорядитель, он заметил, приблизившись к нужному столу, каковой, по благоволению свыше либо банальной случайности, оказался незанятым; бросив сумку на пол у ноги, Курт расстегнул пряжку плаща, высвободившись из намокшей в тумане шерсти, и уселся, вытянув ноги, ожидая, когда явится потревоженный распорядителем вышибала.
К его удивлению, огромных детин с незначительным словесным набором, но красноречивым взглядом, у стола не появилось — распорядитель приблизился в одиночестве, знаком руки отогнав прочь растерявшегося разносчика, и, многозначительно кашлянув, осторожно подступил, стремясь при том держаться на почтительном расстоянии.
— Доброго вечера, — пожелал тот с обходительным равнодушием, и Курт коротко кивнул, уже зная, что воспоследует далее:
— И вам того же.
— Благодарю, — отозвался распорядитель без особенной любезности. — Позволю себе заметить, однако, что вы нарушаете правила пребывания в стенах этого заведения. Если вы обратили внимание, то снаружи висит нарочитое указание, и для не умеющих прочесть его все разъяснено наглядно; здесь не принято находиться при оружии.
— Я обратил внимание, — кивнул Курт снова, неспешно расстегивая воротник; распорядитель нервно дернул углом рта и, опять кашлянув, продолжил, тщательно складывая слова и косясь на рукояти его клинков:
— В таком случае, я прошу вас либо отдать его на хранение на время вашего ужина, либо подыскать заведение, более соответствующее вашему… роду занятий и образу жизни. Здесь приличное место и достойная публика, и я боюсь, что не сумею подобрать кушанье, соответствующее вашему… уровню дохода. Если желаете, я смогу посоветовать вам заведение, в котором, полагаю, собирается более привычное вам общество.
— Иными словами, «пшел прочь, солдафон»? — уточнил Курт, вытягивая за цепочку тяжелую бляху Знака, и вывесил ее поверх куртки, с удовлетворением пронаблюдав за переменой в лице распорядителя. — Но я все же останусь. Обещаю, что не стану размахивать оружием, буйствовать и бранно лаяться. Мой род занятий подобное поведение не приветствует, а уровень дохода вполне позволяет отужинать там, где мне покажется нужным. Если же изысканные взоры ваших посетителей настолько оскорбляет мое присутствие…
— Простите, — проникновенно выговорил распорядитель, поспешно замахав рукой позади своей спины, подзывая изгнанного ранее разносчика. — Простите, майстер инквизитор; прошу вас понять нашу озабоченность — с нахальством нынешней молодежи… Уже бывали происшествия, доводилось и звать стражу…
— Сочувствую, — прохладно улыбнулся Курт, и тот умолк. — Как нетрудно заметить, я только с дороги, а посему был бы чрезмерно благодарен, если бы ужин появился на этом столе как можно скорее. Что это будет — мне не особенно важно, лишь бы это было быстро.
— Да, майстер инквизитор, — с готовностью отозвался распорядитель, отступив на шаг назад. — Смею предложить наше особое блюдо — невозможно сказать, что вы видели Ульм, если не отведали его. Позволите?
— Я жду, — милостиво согласился Курт, и разносчик испарился вместе с распорядителем, оставив его наедине с достойной публикой, сменившей опасливость и презрительность во взглядах на настороженность и замешательство.
Особое блюдо было принесено практически немедленно, и он, прикипев взглядом к глубокой тарелке, окаменел в молчании, пытаясь решить для себя, есть ли повод возмутиться и обвинить обслугу в не слишком изощренном глумлении над гостем. Разносчик уже удалился, а Курт все сидел недвижимо, глядя на то, что было перед ним; выпятив кверху голые животы, на блюде ровной горкой расположились усыпанные укропом и петрушкой виноградные улитки монструозных величин, исходя паром и странным, непривычным ароматом.
Наконец, справившись с некоторой оторопью, Курт осторожно обозрел зал, с удивлением обнаружив несколько подобных блюд у своих соседей, причем кое-где уже высились горки пустотелых улиточных панцирей, распотрошенных и смятых. Некстати размышляя над тем, где хозяин сумел раздобыть эту мерзость в таком количестве и таких размеров в середине марта, он перевел взгляд на свое блюдо, чувствуя, как голод сменяется неприятием даже мысли о какой-либо пище вообще. В сложившейся ситуации была лишь одна положительная сторона: выдержать четверть часа, в течение коих он должен сидеть над кушаньем, не прикасаясь к нему, будет легко и отдавать его назад непочатым — не жаль.
Зал тем временем постепенно погружался в ровный гул стихнувших с его появлением разговоров, направленные на него взгляды частью отвратились в сторону столов и собеседников, и Курт, отодвинув тарелку с печеными созданиями Хаоса, исподволь косился вокруг, пытаясь предугадать, кто из присутствующих спустя оговоренное время подойдет к его столу.
Ничему не удивляться, предупредил Хоффманн… Удивляться в этом зале, собственно говоря, было некому, посему вполне могло статься, что сегодня нужного человека нет вовсе, и этот вечер Курт потратит зря. Если же он явится в сие заведение еще несколько раз, при каждом посещении требуя унести заказ несъеденным, хозяин, чего доброго, начнет на него коситься и задавать вполне понятные, но крайне ненужные вопросы.
Или все же…
Но кто?
В его сторону все еще смотрели или посматривали, посматривали многие, однако это как раз и не являлось признаком того, что один из любопытствующих и есть агент Конгрегации в этом городе; человек, работающий с Эрнстом Хоффманном, работающий в таком нешуточном деле — тот не станет вести себя подобным образом, разглядывая связного в упор. С другой стороны — именно так ведут себя почти все здесь, и такое поведение не будет заметным…
Кто?
Двое горожан в дальнем углу отводят глаза всякий раз, как на них падает его взгляд; однако это понятно — судя по довольно сдержанному покрою и цвету одежды, эти — не кутилы, люди степенные и солидные, да и в трактире до такого часа задержались, судя по лицам, обсуждая что-то деловое, явление инквизитора им понятно, но неприятно, а внимание — тем паче. Не удивляться… Делец-агент — ерунда. Ничего удивительного. Мастера, купцы, ремесленники — всех их среди агентурного сонмища не перечесть, явление рядовое. Кто из присутствующих, оказавшись нужным человеком, может вызвать удивление этим фактом?
Сам хозяин? Тоже неудивительно. Типично, даже можно сказать.
Несколько молодых повес за двумя столами, но явно одной группой — навеселе, поглощены игрой, однако ведут себя довольно тихо; при установленных здесь порядках и выставленном к задней стене (ненавязчиво, но показательно) большом парне с большими кулаками, особенно не пошумишь. А заведение, похоже, и впрямь благопристойное — не для всякого встречного; возможно, днем здесь можно повстречать даже мамаш с детьми, которые проголодались за время долгих походов по лавкам. В таком месте смело можно появляться всей семьей, не опасаясь за нравственную безопасность любимого чада…
Кто?
В углу, за столом у очага, в таком же одиночестве, как и он сам — еще один представитель молодой поросли от местной знати; платье в обжимку, согласно последней моде, уйма золотого шитья на камзоле и внушительный кинжал у пояса. Либо он имеет законное право пребывать здесь с оружием, вопреки установленному правилу, либо папаша из особенно заметных граждан ульмского общества, либо он просто постоянный посетитель, желанный гость для держателя этого заведения. Наверняка оставляет здесь немало. Агент из знати… Не столь типично, однако не так странно, чтобы предупреждать об этом намеренно, тем паче собирая для этого силы на пороге смерти.