В такой вот легкой тревоге пошел он с однокурсником Витькой на новогодний вечер в Первый мед, где училась Витькина сестра.
Ни о чем реальном тревожиться, правда, не стоило: первую свою зачетную сессию Арсений сдал полностью, что не многим на курсе удалось. Поэтому странноватые размышления покинули его голову сразу же, как только он оказался в актовом зале мединститутского корпуса на Пироговке.
– Это Арсений Воеводский, мой однокурсник. А это моя сестра Наташа, – сказал Витька, когда они пробрались через толпу танцующих к девушке, которая начала махать им обеими руками, как только они вошли в зал.
– А это моя подруга Марина, – сверкая синими глазами и глядя не на подругу, а на Арсения, сказала та.
Арсений решил не отвлекаться на подруг: у Наташи была яркая внешность, и она ему сразу понравилась.
– А я его знаю! – услышал он вдруг. – Ну-ка дай мне руку. Точно он!
Эта самая подруга Марина бесцеремонно взяла его за руку и засмеялась. Что значат ее жест и смех, Арсений не понял.
– Ты меня совсем не помнишь, что ли? – спросила она.
«А что такого? Будто тебя не помнить невозможно», – подумал он.
И тут же, вглядевшись в ее лицо, понял: так оно и есть, невозможно ее забыть, и он не забыл.
– А я тебя узнала по руке, – сообщила Марина. – Она у тебя ледяная. Я еще тогда, возле колодца заметила: вечер теплый, а руки у тебя как лед. Ты не изменился.
Никто никогда не говорил такого Арсению. Самому же ему в голову не пришло бы обратить внимание на то, какие у него руки.
А когда Марина сказала: «С тобой дико приятно. Как в озере плывешь, так легко, так прохладно!» – его охватило то же самое ощущение, что и пять лет назад у колодца: что он стал необыкновенно сильным и может сделать все что захочет – горы может свернуть.
В этот момент они уже танцевали какой-то не имеющий названия медленный танец. Когда Марина положила руки Арсению на плечи и он обнял ее, ему стало совершенно все равно, как этот танец называется и танец ли это вообще.
Вечер прошел для него как на каруселях: все вокруг сливалось в сплошную пеструю линию, и только лицо Марины было ясным, потому что она одна кружилась на этих каруселях вместе с ним, всех остальных словно и не было.
– Где ты живешь? – спросил Арсений, когда они вышли наконец на улицу.
В окнах зала еще мелькали разноцветные огни, оттуда доносилась музыка, а на Пироговке стояла тишина. Магазинов здесь не было, предновогодняя городская суета поэтому совсем не ощущалась. И старые деревья, под которыми шли Арсений с Мариной, накрывали их чудесной, какой-то лесной тишиной, как волшебным покровом.
– В Чертанове у дяди Коли, – ответила Марина. – У Олейниковых, помнишь?
– Может, ко мне пойдем? – предложил Арсений.
Он даже не удивился тому, как легко предложил ей это. У него не было постоянной девушки – появлялись время от времени увлечения, но ни одно не становилось серьезным. И вдруг «пойдем ко мне», и вот так сразу…
С ней ничто не казалось трудным, в этом было дело.
– А твои родители? – спросила Марина. – Уже ночь, они спят же.
– Они давно развелись.
– И что? Теперь не спят?
– Отец в другой семье спит. А мама… Теперь тоже в другой. Наверное.
С мамой ситуация в самом деле была неопределенная.
Они с отцом разошлись, когда Арсению было десять лет. Конечно, сначала это было для него ударом, но вскоре он привык, потому что люди, даже не очень взрослые, ко всему рано или поздно привыкают, а также потому, что отец ничего плохого ему не делал. Хорошего тоже, правда, делал мало – встречались они редко, а исправно выплачиваемые алименты тогда не казались Арсению чем-то важным. Но вот отец подарил, например, Лиса, это было очень даже важно. Потом стал доставать билеты на дефицитные спектакли и хоккейные матчи. Он работал во Внешторгбанке, и у него была такая возможность. Потом взял для сына путевку в математический летний лагерь в Чехословакии, Арсений подружился там с ребятами из Англии, Америки, Германии и переписывался с ними до сих пор, а в последнее время особенно интенсивно.
Все время его детства мама была только мамой. Арсений не помнил, чтобы у нее появлялись мужчины, во всяком случае, ни один не приходил к ней домой даже просто в гости, не говоря уже о том, чтобы остаться ночевать. В гости приезжали только родственники – бабушка и тетя Лина из Риги, дядя Антон из Юрмалы.
К дяде Антону они и сами ездили каждое лето, и воспоминания о Рижском взморье были счастливейшими в Арсениевой жизни. Ему нравилось все – дюны, штранд, маленькие кофейни, копченые миноги и, главное, общее спокойное настроение, которого совсем не было в Москве. Москву он тоже любил – за стремительность и переменчивость, которые чувствовал родными себе так же, как рижскую рассудительность и неторопливость; то и другое было присуще ему в равной мере.
На Рижском взморье мама и встретила Яниса. Это произошло полгода назад, когда Арсений окончил школу и поступал в университет.
Вообще-то Янис тоже жил в Москве. Он преподавал в Бауманском, а в Риге у него, как и у мамы, остались родственники. Поэтому он вошел в мамину жизнь как-то очень просто и естественно: сначала, летом, они проводили вместе время в Юрмале, то есть ходили днем на пляж, а по вечерам на концерты или просто на променад, потом, осенью, стали делать то же самое в Москве, уже без пляжа, разумеется. А потом Арсений с некоторым недоумением обнаружил, что мама проводит большую часть своей жизни с Янисом и практически у него в квартире уже и живет.
Как к этому относиться, Арсений для себя не определил. Когда он понял, что мама больше не принадлежит ему одному, его охватила печаль. Но разум тут же сказал ему, что надо не быть эгоистом, а радоваться, что она встретила такого хорошего, пусть и скучноватого человека, как Янис, который ей скучноватым не кажется, впрочем.
Чувство и разум спорили в нем на эту тему до сих пор. Но вот именно до сих пор – до сегодняшнего вечера. А сегодня Арсений хотел одного: чтобы мама не решила приехать на денек-другой к сыну, как она время от времени делала, считая, что ему одиноко – это было правдой – и что ему надо помочь по хозяйству – в этом нужды не было, так как с мелкими домашними делами Арсений справлялся сам.
– Ты подождешь две минуты? – спросил он.
Марина кивнула. Он обрадовался, что она не отвечает отказом на предложение пойти к нему. Собственно, она вообще ничего на это не сказала.
Арсений заскочил в ближайшую телефонную будку, позвонил маме и выяснил, что они с Янисом только что вернулись из Большого театра, где смотрели «Лебединое озеро». Подробности того, как потрясающе Плисецкая танцевала партию Одиллии, он уже не слышал – ожидал только возможности поскорее закончить разговор.
– Пойдем, – сказал Арсений, вернувшись наконец к Марине. – Ты не замерзла?
Она замерзла, и он стал согревать ее поцелуями сразу же, как только они вошли в квартиру, благо это было рядом с Пироговкой, на Плющихе. Марина смеялась и говорила, что видит такое впервые – чтобы холодные губы согревали. И что с Арсением для нее вообще многое впервые…
К тому, что происходило между ними потом, отнести ее «впервые» было, конечно, нельзя. Но Арсений не чувствовал, чтобы его это уязвляло. Наоборот – он не знал, что было бы, если бы происходящее полностью зависело от его опыта, точнее, от отсутствия такового. Наверное, он волновался бы так, что ничего у них и не получилось бы. Но как только он понял, а вернее, почувствовал, что Марина знает, как все должно быть, и, исходя из этого своего знания, направляет все его движения, – его волнение исчезло совершенно, и в постели все у них произошло так же легко и естественно, как в те первые минуты, когда они еще только целовались в прихожей.
В ее физической умелости не было привычки, не было ничего механического, не было ни тени безразличия. Тот интерес к жизни, который Арсений еще мальчишкой заметил в ней в первую же минуту знакомства, распространялся на всю ее жизнь, и на любовную страсть тоже.
К тому же Маринина страсть была помещена в гибкое и очень красивое тело, это помогало Арсению преодолевать неопытность. В том смысле помогало, что ее красота возбуждала его, и очень сильно, а ее гибкость позволяла мгновенно воплощать любые желания, не беспокоясь о том, что это почему-либо невозможно.
Все оказалось возможно, и все получилось прекрасно.
– Откуда ты знаешь, что прекрасно? – засмеялась Марина, когда Арсений сказал ей об этом. – Тебе же сравнивать не с чем.
Они лежали на кровати рядом, как струны на гитарном грифе. Арсений подумал о гитарных струнах потому, что ясно слышал звон внутри себя и внутри ее. Он обнимал Марину, и ему казалось, если не будет обнимать, то взовьется вверх, как шарик с гелием – таким легким он был сейчас.
– Не обязательно все рукой потрогать, – сказал он. – Кое-что можно и представить.
При этом он, правда, вот именно потрогал ее, и даже обеими руками – ее плечи, живот, сведенные, но от его прикосновения послушно раздвинувшиеся ноги…
При этом он, правда, вот именно потрогал ее, и даже обеими руками – ее плечи, живот, сведенные, но от его прикосновения послушно раздвинувшиеся ноги…
– Все правда замечательно вышло, – уже без смеха сказала она. – Ты если чего и не умеешь, то все равно чувствуешь, как надо. Мне с тобой хорошо.
Вряд ли она имела в виду что-нибудь, кроме того, что произошло между ними сейчас в постели. Но для Арсения и это было немало.
Марина стала приходить к нему часто, в выходные почти всегда, кроме тех дней, когда приходила мама. Она не выражала недовольства от того, что они не увидятся из-за маминого появления, но Арсений сам чувствовал себя из-за этого неловко, и уже через месяц не стал предупреждать Марину заранее, а просто представил ее, когда мама вошла в квартиру.
Тем вечером Марина у него все-таки не осталась. Они посидели втроем, поужинали – мама принесла в судках луковые клопсы, которые Арсений любил с детства, – потом Марина простилась и ушла. Она сказала, чтобы Арсений ее не провожал, и сказала так, что ее невозможно было заподозрить в обиде; да, он точно знал, что обиды с ее стороны нет.
– У вас серьезные отношения? – спросила мама.
Она не старалась быть с сыном как-то особенно деликатной из-за того, что у него появилась девушка. Деликатность присутствовала в их отношениях всегда и подразумевалась сама собою.
– Да, – кивнул Арсений.
– Вы любите друг друга?
Такой вопрос удивил его. Разве стал бы он говорить, что отношения серьезные, если бы они с Мариной не любили друг друга?
– Да, – повторил он. И уточнил справедливости ради: – Я ее точно люблю.
– Этого мало, Сенька, – сказала мама.
– Чего мало? И для чего мало? – не понял он.
– Любить самому мало для того, чтобы получилась семья. Не сердись, что я вмешиваюсь, – добавила она, хотя Арсений и не сердился. – Просто мне не хотелось бы, чтобы ты повторил мою ошибку. С твоим отцом. Я очень сильно была в него влюблена, а когда поняла, что этого мало и равная мера чувств нужна с обеих сторон, у нас уже был ты и мне казалось, я не имею права что-либо менять.
– А почему ты решила, что мы с Мариной собираемся жениться? – спросил он.
– Ты, может быть, не собираешься, а Марина собирается. Она ведь постарше тебя, правда?
– На три года всего.
– В вашем возрасте это имеет значение. Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, у нее на твой счет серьезные планы. Потому я сразу об этом и спросила. Не подумай, что она мне не понравилась, – оговорилась мама. – Марина энергичная девушка. Это хорошо – целеустремленности тебе недостает.
Глава 2
Правильно ли мама оценивает нехватку у него целеустремленности, Арсений не понимал, но что она не ошиблась насчет Марининой энергии, понял очень скоро.
Марина вошла во все уголки его жизни всего за месяц, не более.
Она легко разобралась, какие учебники ему необходимы, и однажды купила самый дефицитный из них в «Академкниге», в которую Арсений безуспешно заходил много раз, а она заглянула всего однажды и лишь потому, что проходила мимо.
Она готовила из примитивных рыбных консервов такой суп, вкуснее которого невозможно было себе представить, и требовалось ей на это пятнадцать минут, да и то – суп готовился словно бы сам собою, а Марина тем временем расспрашивала Арсения, как прошел его день, и ее стрельчатые глаза горели неизменным любопытством.
Она не очень любила театр, вернее, совсем не любила, как и книги, но могла достать сборник стихов Цветаевой или билеты на Таганку, а после спектакля они с Арсением шли в закрытый для посторонних ресторан Дома актера на Тверской, их проводил туда тот же человек, который помогал с билетами, и Марина чувствовала себя в этом богемном месте так же естественно, как и в любом другом месте на белом свете.
Она тратила на уборку квартиры час в неделю, и всю неделю после этого квартира сияла чистотой так, будто над ней потрудилась фирма «Заря» в полном составе.
По выходным она вытаскивала Арсения на каток в парке Горького и на лыжный спуск в Крылатском, и через месяц он уже удивлялся, как обходился без этого раньше.
И при всем этом она училась в Первом меде, то есть целые дни проводила в институте и в клиниках, а ночами что-то читала, учила наизусть или выписывала из своих медицинских книг, потому что намерена была стать не просто врачом, а хирургом, и намерена была сделаться лучшей в этой специальности, в которую женщин вообще не очень-то допускали.
Она в самом деле фонтанировала энергией, в нее словно моторчик был вставлен.
– И совсем не моторчик! – засмеялась Марина, когда Арсений сказал ей об этом. – Просто у меня такой гормональный состав организма. Переизбыток тестостерона. Все на самом деле физиологически объясняется.
Что ж, ее физиология ему нравилась – когда они оказывались в постели, моторчик лишь увеличивал обороты. Ему вообще все нравилось в ней – стоило ей появиться на пороге, у него внутри будто бы свет включался.
Через месяц Арсений уже не представлял, как жил без нее до сих пор. И уж точно не хотел представлять, как станет жить без нее. И вообще, что значит, как станет? А зачем ему, собственно, жить без нее?
Может быть, мама тревожилась о том, как бы Марина не оказалась обычной охотницей за московской пропиской. Но сыну она своих опасений не высказывала, а сам он об этом не тревожился ничуть.
Арсений не был сильно изощрен в психологии и в мотивах человеческого поведения, но даже он понимал, что для Марины главное – не пристроиться к теплому местечку, а доказать себе и окружающим, что она может добиться всего, чего захочет. И что значила такая внешняя вещь, как московская прописка, в ее грандиозном стремлении вперед и вверх? Да ничего не значила. Мир отвечал на ее собственные усилия, отвечал открыто, мощно, как она того и заслуживала.
А Арсения она любила. Когда мама сказала, что одной его любви будет мало, он насторожился: а правда, любит ли его Марина? Но, насторожившись, сразу же и понял: да, любит.
Отношения с ним составляли единственную область ее жизни, в которой не было соревнования, азарта, преодоления. С ним она отдыхала, и, как Арсений вскоре понял, никакая другая возможность отдохнуть не была ей доступна вообще.
Даже в Юрмале, куда они поехали летом, Марина увлеченно исследовала окрестности и завязывала полезные связи, вместо того чтобы лежать на песке у моря или хотя бы плавать. К концу каникул она была знакома со всеми, кто мог доставить утром домой парное молоко, продать свежую рыбу или отвести к ювелиру, делающему самые лучшие украшения из янтаря. Она и по возвращении домой не прервала знакомство со всеми этими людьми. Юрмальское парное молоко или свежая рыба никаким образом не могли ей понадобиться в Москве, но Марина время от времени созванивалась с Лаймой или Валдисом, получала от них открытки к праздникам и даже, к полному удивлению Арсения, писала им поздравления сама.
Он же… Его жизнь после встречи с ней переменилась совершенно. Мама оказалась права: Марина в самом деле наполнила его своей энергией, притом так щедро и безоглядно, что все, казавшееся прежде неясным, даже тревожным, сделалось простым и само собой разумеющимся.
Он вдруг понял, к чему его влечет, что вызывает у него интерес – это оказалось программирование. В меняющейся, вовсю перестраивающейся жизни открылись для этого занятия такие возможности, каких Арсений еще год назад и представить себе не мог.
Энтони Уильямс, с которым он переписывался много лет после чешского математического лагеря, приехал в Москву – вот этого уж точно невозможно было раньше представить, потому что Энтони жил в Калифорнии, в прежних представлениях почти на другой планете, – и предложил Арсению поучаствовать в международном проекте, который заключался в написании компьютерных программ. Знания Арсения о компьютерах были тогда весьма приблизительными, зато у него был отличный английский – спасибо папе, устроившему когда-то на курсы при МИДе, – а значит, он мог разобраться в специальной литературе, которой, оказывается, по компьютерным программам имелось уже немало.
Марина в это время переходила на последний, шестой курс, бои за хирургию были у нее в самом разгаре, но рассказы Арсения о сияющих далях компьютерного программирования она воспринимала с обычным своим интересом и давала ему советы, которые касались внешних вроде бы вещей – например, общения с Энтони и его друзьями, жившими в городке Пало Альто, – но оказались едва ли не самыми дельными советами из всех, которые он тогда от кого-либо получал.
За год они привыкли друг к другу так, будто прожили вместе лет десять. И все-таки когда Марина сообщила, что беременна, Арсений слегка растерялся.
– Но тебе ведь еще госы сдавать, – сказал он.
Надо же было что-нибудь сказать, чтобы эту свою растерянность скрыть.
– Госы будут раньше, чем роды.
– А как же ты…
– Сенька, все равно мне когда-нибудь придется рожать! – весело сказала она. – И всегда это будет некстати, всегда придется от чего-то отвлечься. Ну так лучше уж отрожаться сейчас. И здоровье еще не подводит, и в работу толком не вошла, терять особо нечего покамест. А ты не переживай. Если бы я в тебе не была уверена, то и рожать бы от тебя не стала.