Но встреча в ресторане тем и хороша, что можно заняться выбором блюд, потом едой, и это избавляет от того, чтобы чрезмерно вслушиваться и вглядываться друг в друга, отмечать такие тонкости поведения, каких и замечать-то не надо. И от того, что ты занят разными приятными мелочами, исчезает ощущение, что жизнь проходит мимо.
– Как твоя работа? – спросил Арсений, когда ужин был заказан.
– Хорошо. До отъезда все успела сдать, – ответила Майя. – А то вечно вместо пляжа приходится сидеть в номере и лихорадочно подправлять обложки.
– Ты на море уезжаешь? – поинтересовался он.
– Сначала в Германию.
И дальше, за ужином, они разговаривали в таком вот духе – ни о чем серьезном, ни о чем значимом, зато разговор получается легкий, а это немало.
Выбранное Майей мясо в рябиновом соусе было обведено на тарелке красивым карамельным узором и выглядело как какой-то необыкновенный десерт; об этом тоже поговорили.
Тюльпаны пахли остро и тонко, лепесток одного из них за время разговора отогнулся от цветка и упал в Майин бокал с вином.
– Мне такой лепесток попался на вступительном экзамене по композиции, – сказала она. – Только не лимонного цвета, а розового. С сиреневыми прожилками.
– Надо было его нарисовать?
– Надо было взять его как мотив и от него перейти к платью.
– Почему к платью? – не понял Арсений.
– Я поступала в Текстильный университет. На моделирование одежды.
– Так вот почему ты так одеваешься!
– Как – так? – не поняла Майя.
– Необычно. В театре ты в такой какой-то юбке была… На тебя все женщины оглядывались.
– Может, думали, что за пугало огородное! – засмеялась она.
– Не знаю, что они думали, но смотрели изучающе и завистливо.
Это он в общем-то правильно подметил. Если смотрели завистливо, то, значит, именно на юбку. Едва ли что-либо, кроме одежды, могло вызвать у женщин зависть к Майиной внешности. И хоть мама уверяла, что какая-нибудь четверть необычной крови всегда придает оригинальности, сама она так не считала. С тем, что она выглядит странно, Майя еще согласилась бы, но оригинальность не состоит ведь из одной только странности, для нее нужна еще и простая составляющая красоты. А кто сказал, что вьющиеся длинными светло-коричневыми спиралями волосы и узкие, тоже длинные черные глаза – это красиво? Странно, странно, не более того.
– Юбка и правда была оригинальная, – сказала Майя. – Кашемир я в Монголии купила, он там чудесный. А покрасила его сама.
– И юбку сама сшила?
– Да.
Арсений недоверчиво покрутил головой.
– Не думал, что ты умеешь шить.
– Почему не думал? – засмеялась Майя.
– Ну… Это какое-то слишком прикладное занятие. Трудно его с тобой связать.
– Вообще-то да, – кивнула она. – Я, когда в университет поступала, даже нитку в швейную машинку не умела заправить. Но на втором курсе уже надо было отшивать собственные коллекции, и пришлось научиться.
Майя вспомнила, как оставалась после занятий в университетской мастерской одна и, сидя за машинкой до ночи, училась шить. Не то чтобы она была как-нибудь особенно бестолкова, но все же это умение далось ей с трудом.
– Зачем же ты поступила в такой университет? Это не очень понятно, – пожал плечами Арсений.
– Просто художница, которая меня к экзаменам готовила, могла подготовить именно туда. Везде же свои требования, – объяснила Майя. – В Текстильный университет надо было на вступительных рисовать неяркими цветами, приглушенными, грязноватой акварелью. В Суриковский я после такой подготовки не поступила бы. А мне важно было поступить, от этого многое зависело.
Майя замолчала. Ей не хотелось рассказывать Арсению, что зависело тогда от ее поступления и почему, и она не знала, как уйти от ответа, если он об этом спросит.
Но он не спросил. Вряд ли из-за какой-нибудь особенной своей чуткости или из-за внимательности к ее чувствам – во взгляде, которым он смотрел на Майю, выражалась лишь обычная воспитанность, сутью которой является равнодушие.
– Но что же мы все обо мне? – сказала она. – Как твои дела, Арсений?
– Как обычно, – пожал плечами он.
«Будто я знаю, как его дела идут обычно», – подумала Майя.
Он, наверное, и сам так подумал, потому что уточнил:
– В бизнесе у всех сейчас дела плохи. Ну и я сражаюсь с действительностью.
Что ж, ему тоже не хочется рассказывать о себе какие-то доверительные подробности. А ей не так важно их о нем знать, чтобы непременно добиваться от него такого рассказа.
– После Питера был в Америке, – сказал Арсений. – В Вашингтоне. Хорошо там. По городскому парку олени бродят…
– Ты любишь природу?
– Не то чтобы как-то специально природу люблю, но гармонии иной раз хочется, да.
Потом он рассказал, как ходил на концерт в джаз-клуб в Джорджтауне, и что Джорджтаун отличается от других районов Вашингтона – куда более динамичный и молодой, и еще рассказал о музее Хиллвуд, в который не так-то просто попасть, надо заранее записываться.
– Почему? – спросила Майя.
Про музей ей было, конечно, интересно.
– Он небольшой, поэтому, наверное, – ответил Арсений. – Дом и парк. И весь дом русскими картинами, иконами увешан, портретами. Кубок огромный стоит, весь в бриллиантах, Александр Невский вроде бы из него пил перед Чудским озером, венчальная корона царицы, табакерки… Тяжелое ощущение.
– Тяжелое? – удивилась Майя.
– Ну да. Как представишь, что все это на вес большевики распродавали… Неприятно. Хотя все-таки не исчезло, и то хорошо. Могли бы просто переплавить все эти барские штучки, с них бы сталось. А так все выставлено, каждый может посмотреть.
Здравые слова, спокойный тон – это стало теперь такой редкостью, так малоожидаемо это было в общении с незнакомым или едва знакомым человеком, что вполне искупало внутреннюю холодность, которую Майя чувствовала в Арсении.
Стоило ей мысленно произнести это слово, «холодность», как тут же вспомнилось прикосновение его губ, и как ей показалось тогда, что он ел снег с оконного карниза… На фоне его нынешней сдержанной отстраненности такое будоражащее воспоминание было некстати. Майя поскорее отогнала его.
После десерта – крокембуша, из-за карамельных нитей похожего на новогоднюю елку, – выпили ликер на травах, он слегка ударил в голову, еще приятнее стало сидеть вот так над блестящей внизу рекой и разговаривать о красивых и отдаленных вещах.
Но диджестив – это самый очевидный знак окончания вечера, и странно делать вид, будто ты этого не понимаешь.
Майя достала айфон и сказала:
– Удобно, что такси теперь можно через приложение заказывать.
– Куда ты хочешь ехать? – спросил Арсений.
– Домой.
– Может быть, ко мне?
Что следует отвечать на этот вопрос – «ты в самом деле этого хочешь?»? Такой ответ казался Майе верхом пошлости. И потом, она и так видела, что он этого хочет. Впервые за весь вечер она почувствовала в нем желание. Не в разговорах о работе или о путешествиях проявилось его неравнодушие к ней, а вот в этом коротком вопросе и в том, как он смотрел на нее теперь.
– Ты на машине? – спросила Майя.
Ей хотелось сказать что-нибудь необязательное, и спокойным тоном. Ей было это необходимо.
– Такси вызову.
Она кивнула. Встала из-за стола. Вышла, оставив Арсения расплачиваться.
Зеркало в туалетной комнате было искусно состарено на венецианский манер и подсвечено двумя лампочками. От этого Майе показалось, что ее отражение будто из озера смотрит. И, может быть, по той же самой причине, из-за странноватого света, чуть больше волнения она видела в блеске своих глаз, чем чувствовала у себя внутри.
Глава 7
– Быть не может!
Эти слова вырвались у Майи невольно. Вообще-то она не считала правильным открыто выражать свои чувства и тем более выражать их необъяснимым образом. Но когда она вышла из такси на Малой Молчановке, удержаться ей было трудно.
– Чего не может быть? – спросил Арсений.
– Моя бабушка жила в этом доме, – сказала Майя.
Сам по себе такой ответ звучал довольно глупо. Мало ли в каком доме могла жить ее бабушка, почему бы и не в этом? Но сопровождать свой возглас подробным рассказом о причудливой и странной связи бабушкиной жизни с ее собственной было бы сейчас еще более глупо.
– Она так много об этом доме рассказывала, – сказала Майя, – что мне, конечно, странно было увидеть его… именно сейчас.
Арсений ничего на это не ответил. Она поняла, что его это не слишком интересует.
Дом был обнесен высоким решетчатым забором. Они вошли в калитку, поднялись на крыльцо, по обеим сторонам которого стояли львы со щитами. В подъезде все было новое, лифты напоминали космические капсулы, а раньше вообще никаких лифтов не было – бабушка рассказывала, как долго приходилось подниматься на шестой этаж, потому что потолки в квартирах были высокие, и лестничные пролеты из-за этого длинные…
От того, что все здесь теперь по-другому, происходящее перестало казаться Майе странным знаком судьбы. В конце концов, должен же Арсений где-то жить, почему бы и не в Доме со львами на Малой Молчановке?
И даже то, что сразу показалось ей странным в его квартире, тоже имело простое объяснение: здесь шел ремонт. Обои были ободраны, паркет снят, с потолка в прихожей свисала голая лампочка-времянка, а у стен стояли мешки со строительным мусором.
– Извини, что так все неустроенно. Я здесь новосел, – объяснил Арсений. – Хотел, пока ремонт, квартиру снять, но потом понял, что мне все это в общем-то не очень мешает. И зачем в таком случае лишние переезды? Ремонт прежняя хозяйка затеяла, – зачем-то добавил он. – Я бы не стал.
Подробности ремонта были Майе неважны, но это была хорошая тема для непринужденных расспросов. Все, что связано с ремонтом, всегда и всем интересно, каждый ведь хотя бы раз в жизни ввязывался в эту невыносимую историю.
– Почему не стал бы? Не любишь со всем этим возиться? – спросила она.
– Что значит, люблю, не люблю? Если надо, сделаю, – пожал плечами Арсений. – Но здесь в этом необходимости не было никакой. Хозяйка в квартире почти не жила, отделка была дизайнерская, хороша ли, плоха ли, но новая.
– Тогда зачем ей понадобилось все переделывать? – удивилась Майя.
– Она мне казала, что любит делать ремонт. Чувствуешь, сказала, что жизнь не стоит на месте.
– О господи! – Майя засмеялась. – Каким же болотом должна быть ее жизнь, если она такую мороку невыносимую считает движением!
– Жизнь у нее как раз довольно бурная, – сказал Арсений. – Она какая-то крупная чиновница, и ее прихватили на взятках. Видимо, неправильно поделилась. Хотя эти подробности меня интересовали только потому, что квартиру она продавала срочно, прямо в разгар ремонта, и на ее спешке мне удалось прилично сбить цену.
Разговаривая таким образом, они прошли по ободранному коридору в дальнюю комнату. Здесь стены уже были оклеены новыми обоями – такими, поверх которых наносится краска, – и висела минималистская люстра из блестящего металла и прозрачного стекла. Из мебели в комнате была только узкая, напоминающая раскладушку кровать.
– Надо было пригласить тебя в гостиницу, – сказал Арсений. – Но я не решился.
– Почему?
Кровать стояла у самого окна – высокого, полукруглой формы. Майя подошла к нему, остановилась. Арсений стоял у нее за спиной, она не оборачивалась. Он был для нее сейчас только голосом.
– Подумал, что ты неправильно меня поймешь и откажешься. А этого мне не хотелось.
Он замолчал. Потом шагнул к Майе. Она по-прежнему не оборачивалась, но теперь он был уже не только голосом, но и руками на ее плечах, и губами, прикоснувшимися к ее затылку.
– Никогда не видел, чтобы женщины закалывали волосы шпильками, – сказал он. – Я думал, это осталось в девятнадцатом веке.
– Нет, почему же? Моя бабушка тоже шпильками закалывала. А это был уже вполне двадцатый век. И шпильки это ее.
Трудно было вот так разговаривать, когда его дыхание касалось ее шеи, а его руки – ее груди, и особенно когда он прихватил и сжал губами мочку ее уха. Он не изменился – его желание по-прежнему было направлено на нее, и холод его губ не изменился тоже, и так же этот холод будоражил Майю, все у нее внутри переворачивал.
В ее коктейльном платье спина была открыта очень глубоко. На плечи при этом набрасывалась накидка из органзы бургундского цвета, модного в этом сезоне. Она постаралась выглядеть сегодня наилучшим образом.
– Не знаю, умела ты нитку заправлять или нет, но одежда у тебя потрясающая, – сказал Арсений.
Слова были обычные, но произнес он их так, как можно было, в Майином представлении, сказать только «я тебя хочу».
– Почему? – так и не обернувшись, спросила она.
– Ткань эта… Прозрачная, а под ней спина голая. Возбуждает страшно. И подол еще. Когда ты шла… Я очень тебя хотел весь вечер.
Все-таки она правильно почувствовала, что он хочет сказать на самом деле. И странно, что не почувствовала этого сразу, когда шла через ресторанный зал к столику, а он смотрел на ассиметричный подол над ее коленями.
Арсений снял с Майи накидку и стал целовать ее голую спину. Она всегда боялась щекотки, но сейчас чувствовала такое возбуждение, что все ее привычки и обыкновения перестали что-либо значить.
Кровать была узкая, это должно было сковывать их, но неожиданно оказалось, что именно это дает такую свободу, какой, может, и не было бы, если бы им не приходилось соединяться, сплетаться в тесноте самым причудливым образом.
Страсть без преград и без стыда – вот что их охватило. Майя, во всяком случае, чувствовала в себе именно это, и это же было сейчас в Арсении, она знала.
Ей не нравилось, что он под нею, это сковывало ее, но он был так настойчив, что она подчинилась его желанию. И как только она сжала коленями его плечи, желание пронзило ее саму – пронзило буквально, так мгновенно и остро, что она вскрикнула. Она не ожидала, что это может произойти так быстро, и ей стало страшно жаль, что все уже кончилось. Вот так, сразу!.. Она чуть не заплакала. Но Арсений потянул ее за руки, заставил наклониться, выгнуться, и она поняла, что ничего не кончилось, все продолжается, и она чувствует его в себе теперь совсем иначе – будоражаще, томительно.
Все это было странно, необычно, и такое новое открывало ей в себе самой, что она отдалась этому открытию полностью, забыв обо всем, что могло бы ее сковывать.
Непонятно, как не развалилась под ними эта то ли кушетка, то ли раскладушка. Оба они не сдерживали себя, и выглядело это, наверное, сокрушительно, но кто же мог видеть их сейчас?..
В абсолютном самозабвении слились они друг с другом и вздрагивали, и трепетали… И замерли наконец без сил.
– Хорошо, что не поехали в отель, – сказал Арсений. – Кровать неудобная, зато от тесноты открылись новые возможности.
Он произнес ровно то, что и Майя понимала, но его слова покоробили ее. Не все она готова была произносить вслух сама или слышать от мужчины.
Майя перекинула через него ногу и встала на пол. Ее прическа снова рассыпалась, все-таки шпильки не были предназначены для таких, в буквальном смысле, потрясений. Они лежали возле кровати, и на одну она даже наступила, уколовшись золотым глазком, которым шпилька была украшена. Это было египетское украшение – Око Уджат.
Арсений тоже поднялся с кровати.
– Ложись, отдохни, – сказал он.
«А ты?» – чуть не спросила Майя.
Но вовремя сообразила, что в таком вопросе нет смысла. Узкая раскладушка не предназначена для того, чтобы отдыхать на ней вдвоем и тем более вместе спать.
– Сварить тебе кофе? – предложил Арсений.
– Мы только что выпили кофе, – ответила Майя.
Они выпили кофе, и вина, и ликера, они сыты, секс произошел, спать вместе невозможно… Двойного решения такая ситуация не предполагает, и обоим это ясно. А ему и с самого начала было ясно.
Но это слишком тонкая материя для упрека, да и к чему высказывать упрек?
– У меня вещи не собраны, – сказала Майя.
– Какие вещи? – удивился Арсений.
– Я завтра уезжаю. А вещи не собраны. И мне в самом деле надо отдохнуть.
Она достала айфон. Свободное такси высветилось на экране сразу, машина была совсем рядом, на Новом Арбате.
Майя оделась. Пока она закалывала свои шпильки, Арсений оделся тоже.
– А куда ты шел тогда, ночью? – спросила она.
– Какой ночью? – не понял он.
– Когда у меня ключ сломался. Меня Нина Цезаревна поселила в свободную комнату, я в окно увидела, как ты из гостиницы выходишь и к Невскому идешь.
– А!.. – вспомнил он. – Да, пошел на Невский. Есть захотелось, а ночные кафе только там.
Объяснение простое, оказывается. А какие у нее были основания ожидать сложного? Майя вспомнила, как он шел по ночной улице, исчезая в весеннем тумане. Чтобы выстроить на этом образе целую картину мира, надо обладать непомерной фантазией. И стоит ли удивляться, что непомерная фантазия не имеет отношения к действительности?
Арсений проводил Майю до такси. Он молчал, и она видела, что он чувствует неловкость. Но теперь она понимала, что в связи с этим не надо огород городить. Ну да, действительно неловко получилось, слишком явно дал понять женщине, что ее присутствие в его квартире имеет четкие временные рамки. Точно такую же неловкость ощущал бы любой сколько-нибудь умный и воспитанный человек, и это именно его характеристики – умный и воспитанный. Только ей-то что от его воспитания и ума?
Садясь в такси, Майя еще раз взглянула на фасад Дома со львами. Бабушка Серафима рассказывала о нем всегда только по внучкиной просьбе, самой ей неприятно было его вспоминать, хотя она и родилась в этом доме, и жила в нем много лет.
– Слишком много здесь было отчаяния, – объяснила она однажды. – Хорошего тоже было много, конечно, молодость сама собою хороша. Но отчаяние сильнее помнится.