Лед на ней должен быть тонким, поскольку встала она совсем недавно. И есть искушение рвануть из колонны в сторону, перевалить снежный валик, прыгнуть вниз. А там – как Бог положит. Либо уйдешь в ледяную воду с головой, либо пробежишь по гладкой, скользкой поверхности, чувствуя, как она трещит и расходится за спиной, отрезая тебя от преследователей, пробежишь до соседнего берега. Ну а если к тому же промахнутся стрелки, если ни один из каменных кругляшей в тебя не попадет, то можно на день-два остаться в одиночестве, вновь познать роскошь свободы. Больше не удастся, больше никому не удавалось. И вообще, за свободу придется платить по весьма высокой ставке, но искушение велико. Вот только надо решиться. Либо сейчас, либо никогда…
И тут до него из другого, более реального мира донесся голос адвоката:
– Просыпайся, сейчас на сон время тратить не стоит.
Этого оказалось достаточно. Иван очнулся, но глаза не открыл, продолжал сидеть, слегка покачиваясь в такт движению вагона монорельса. Где именно он находится, не стоило уточнять. И время… Голос адвоката означал, что двенадцать часов еще не наступило. Возможно, до границы, за которой он превратится в нищеброда, осталось лишь несколько минут.
Однако адвокат у него еще есть. Может, стоит с ним поговорить? О чем именно? О пути к спасению? Три «ха-ха» – четыре раза. Если у тебя на счету чуть более десяти единиц, а на часах почти двенадцать, рыпаться не стоит. Все возможные песенки спеты. Осталось лишь сидеть с закрытыми глазами и думать о том, как можно восстановиться хотя бы до уровня сегодняшнего утра.
Трудное, надо сказать, почти невозможное дело. Начинать придется в полном смысле с пустого места и в нулевой зоне. А там жизнь вовсе не сахар. И пока ты карабкаешься с уровня на уровень, пока обзаводишься необходимым оборудованием, много воды утечет. Хороший адвокат – штука дорогая, не говоря уже о неводе…
Он вздохнул, поерзал по сиденью, стараясь сесть поудобнее, но глаза так и не открыл. Не хотелось. Вот не хотелось, и все. У него вообще было чувство, что гибнет не просто его образ жизни, рушится не только достигнутый им уровень, ему казалось, что в двенадцать часов сам он превратится в калеку. Адвокат и невод, а также еще несколько программ давно стали словно бы частями его тела. Кроме них существовало еще с десяток крохотных, но весьма полезных устройств, помогавших ему жить, создававших нечто похожее на комфорт, без которых теперь придется обходиться. К примеру, тот же определитель примесей в пище и воде. Если его не будет, значит, придется питаться, рискуя нарваться на некондицию. А она бывает разная. Запросто можно с непривычки и надуть лапы.
– Ты проснулся? – спросил адвокат.
– Да, – ответил Иван.
– А почему сидишь с закрытыми глазами?
– Вот нравится мне так… Хочешь, чтобы я увидел, как ты выключишься? Нуждаешься в свидетелях своей смерти? Кстати, что ты об этом думаешь? Воспринимаешь выключение как смерть, как конец всего для себя сущего?
– Нет.
– Отчего? Ах да, в твою программу не вложили само понятие загробной жизни.
– Вложили. А ты сейчас пытаешься эмоционально на меня разрядиться. Никакого вреда мне это не принесет, но я бы советовал не тратить время зря.
– Сколько его еще осталось? Когда ты отключишься, когда меня признают банкротом?
– Через полчаса.
– Неплохо, – не без сарказма сказал Иван. – У нас в запасе куча времени.
– За это время можно сделать много. При удаче – пополнить свой счет настолько, что хватит на будущий день. А уж если ты перевалишь через двенадцать часов, не свалившись в минусовой счет, можно что-то придумать, как-то извернуться.
И в словах этих была надежда. Вот только Денисов в нее уже не верил. Он знал, точно вызубрил как «Отче наш»: чудес в этой жизни не бывает. Вот не бывает, и все.
– Что я слышу? – промолвил он. – Ты советуешь мне… Стоп, а не ты ли еще там, на вокзале, сообщил, что время уже упущено и теперь, стоит мне даже попытаться пофармить, стражи порядка будут тут как тут. Они, дескать, теперь станут за мной приглядывать. Не ты ли…
– Да, я, и ты со мной согласился. Помнишь почему?
– Потому что это верно, черт побери.
– Было. А сейчас прошло надлежащее время. И я советую тебе чуть-чуть податься вправо, совсем чуть-чуть. И открой наконец глаза.
– Не буду, – промолвил Иван. – Нет в этом смысла. А за соломинку хвататься…
– Хватайся, я приказываю тебе! – гаркнул адвокат. – Двинься, козел, чуть-чуть вправо! Совсем чуть-чуть, говорю тебе.
И это возымело действие, именно то, какое и должно было. Иван машинально подался в указанном направлении и вдруг услышал тихий щелчок. Тот самый, с легким, словно бы металлическим, эхом, который он не мог перепутать ни с каким другим.
Этот щелчок, который он давно научился не замечать, сейчас прозвучал громче пушечного выстрела, ибо означал, что его счет увеличился на одну единицу. Всего лишь. Однако там, где снята одна единица, почти наверняка можно разжиться еще некоторым их количеством. И значит…
Он открыл глаза.
Пьяный. Одетый как офисный работник не менее чем четвертого уровня, возможно, нахлеставшийся в зюзю на какой-нибудь корпоративный вечеринке, которого судьба каким-то чудесным образом занесла в эту электричку и опустила на соседнее сиденье.
– Что же ты раньше мне, сукин ты сын… – прошипел Иван. – Почему не сказал?
– Потому что раньше он сидел в другой позе. А сейчас ее сменил, подвинулся ближе, и с него стало возможно кое-что снять. Скажи я тебе раньше, и ты, кинувшись в бой, мог попасться.
– А сейчас можно?
– Да. Только – осторожно, очень осторожно.
– Насколько я еще могу к нему приблизиться?
– Сантиметров на десять, но не больше. Поверни в его сторону голову и немного наклонись. Этого будет достаточно. Более всего с него можно снять за запах, так называемый выхлоп. Остальное – мелочевка, которая тоже сплюсуется, но всего не ухватишь.
Это он, адвокат, верно сказал, подумал Иван, осторожно, по чуть-чуть придвигаясь к пьяному, всего не ухватишь. И значит, бить надо на главное. А времени осталось – всего ничего. И если набрать, если нафармить нужное количество единиц, до полуночи перевалить через сотню, да потом…
Он придвигался, слушая ленивые щелчки, с которыми на его счет падали единицы, ощущая, как его все сильнее охватывает надежда на возможность вывернуться. Только бы до полуночи набрать нужное количество денег. Только бы пьяный не проснулся, не ушел, не сменил позу на менее выгодную.
И адвокат был прав, что до нужного момента его не будил. А вот сейчас этот момент наступил, и тут главное – не сплоховать, нет у него на это такого права.
А пьяный в это время безмятежно храпел и даже потихоньку пускал слюну, что Ивана, видавшего на нулевом уровне и не такое, совсем не беспокоило. И да, что там с его адвокатом?
– Почему его не разбудит адвокат? – спросил он у своего защитника. – Он что, настолько сильно перебрал?
– Похоже, этот идиот ему запретил любую деятельность. Видимо, мешал предупреждениями.
Действительно, идиот. Подобный поступок равен попытке искупаться в реке, кишащей крокодилами. Впрочем, как раз на подобное пьяные и горазды.
– Значит, он совсем без защиты? – уточнил Иван.
– Мы в вагоне, – напомнил адвокат. – Здесь он под защитой стражей порядка. И это еще вторая зона.
О да, так оно и было.
– Много у него на счету?
– Точно сказать не могу, но немало. Работает он в очень солидной фирме и не на низшей должности.
– Надо же…
Иван окинул пьяницу оценивающим взглядом.
Да, одет тот был очень добротно. И значит, дело в шляпе. Лишь бы только…
Как раз в этот момент пьяный и пошевелился. Храп его оборвался на бесконечно долгое мгновение, в течение которого Иван почувствовал, как у него в груди оборвалось и рухнуло куда-то вниз сердце, пьяный даже открыл глаза, но тут же вновь забылся, опять захрапел. А Иван, чувствуя себя человеком, чудом увернувшимся от мчащегося на него автомобиля, с трудом перевел дыхание.
Мир несправедлив, думал он, и единственным благом, бескорыстным подарком, который ты от него получаешь, является самая жизнь. Все остальное зависит лишь от тебя, и ни на чью помощь рассчитывать не стоит. Только на свои силы и на собственную удачу. Если она повернется к тебе задом… Что ж, значит, так легли карты. Нечего жаловаться. Надо сжать зубы и идти дальше, не оглядываясь, не пытаясь переиграть уже сыгранную игру, ибо это бесполезно. Только время и силы зря потеряешь. Идти дальше… работать лапками, сбивать сметану. Рано или поздно под ними окажется твердь.
А пока ее еще нет, пока ему остается лишь фарм. А значит, надо терпеть и еще раз терпеть. Слушать, как звякают падающие на его счет единицы, и воспринимать это мерзкое дыхание так, словно оно являлось амброзией, не смея даже поморщиться, дышать и радоваться своему невероятному везению, тому, что судьба дала еще один шанс, возможность остаться на плаву и вновь попытать удачу. После двенадцати часов. Когда начнется новый день.
Андрей Балабуха
Спасти Спасителя, или Евангелие от Измаила
Нет ни одного доброго дела, которое осталось бы безнаказанным.
АнонимЗовите меня Измаил.
Не ищите тут ни злокозненного плагиата, ни даже невинного подражания. В конце концов, как-то называться надо. А за последние три десятка лет я сменил столько имен, что и сам уже путаю, где, когда и как назывался. Да и что вам, как зовут меня сейчас? К тому же, когда и если вы будете это читать, меня, скорее всего, уже будут звать совсем иначе. Зато классическая фраза намертво застряла в извилинах – даже при моем, прямо скажем, не слишком гуманитарном образовании. Может, и не всяк ее помнит, но уж многие – точно. А имя? Что ж, не хуже других. И даже некоторая ирония в этом ощущается, особенно ежели учесть, кто рыщет по моим следам. А к иронии я питал слабость всегда. Ну да этого добра в моей истории на десятерых хватит.
Началось все ровно тридцать три года назад. Кстати, как меня звали тогда, тоже не имеет значения. По крайней мере, для вас. Куда существеннее – чем я занимался. А ремесло у меня было преувлекательнейшее. Веселое ремесло. Но об этом чуть позже.
Раз уж я с классики начал, к ней и вернемся. Кто из вас в детстве «Тома Сойера» не читал? Поднимите руку. Помните, там пассаж есть: всякий, мол, человек, а уж мальчишка особенно, рано или поздно испытывает непреодолимое желание искать спрятанные сокровища? Сдается мне, правды в этом куда больше, чем сам Марк Твен думал. Фокус только в одном. Пиратские сундуки искать да клады заговоренные или там испанские галеоны с золотишком мечтают-то многие, да решаются не все. Как говорится, много званых, но мало избранных. Да и галеоны с сундуками не на каждом шагу встречаются. А вот сокровищ – не перечесть. Руку протяни. Денежные мешки так рядами и стоят. Только убедить их надо, чтоб раскрылись. И к каждому свой подходец нужен. Тут универсального «Сезам, откройся!» в заводе нет. Каждый раз новое петушиное слово искать приходится. Оно-то и интересно.
Чем я и занимался. Искал солидные деньги на серьезные дела. И, как правило, находил. Проще говоря, привлекал инвестиции. Да так, чтобы все были довольны и свой профит получили. Натурально, и я в том числе. Меня это с детства интересовало, как только прочитал про Джорджа Фрэнсиса Трейна и первую трансамериканскую железную дорогу. Оно ведь как получается? Какой-нибудь там звездолет придумать-сконструировать всякий дурак может. Если достаточно грамотный, конечно. И полететь к альфе Центавра, скажем, или, скажем, Тау-Кита. И тем имя свое обессмертить. А вот денежки-то на славную затею откуда возьмутся? Времена велосипедных мастерских – древняя легенда. Нынешним райтам даже не миллиарды нужны. Миллиард – это так, расхожая монета. А кто эти монетки найдет? Кто всю землю истопчет, отыскивая источники, что золотишком бьют? Проследит, куда от них ручейки текут, а потом сумеет все ручейки в нужное русло свести? Только тогда из русла этого звездолет-то и вынырнет. Так оно в наш век делается. И такими, как я.
Правда, одного желания мало. Два университета понадобилось, две диссертации. Но к двадцати пяти я с этим управился. И не оттого, что вундеркиндом каким-нибудь был: просто, когда уж очень сильно хочется, так оно и получается. Ну а потом за дело взялся всерьез. И подхватило. И понесло. Это же вроде серфинга. Главное – нужную волну поймать, а потом на ней удержаться. И восемь лет удерживался. Пока однажды не ту волну оседлал.
Тут-то моя история и начинается. Как сейчас помню, в Хельсинки это было. Есть там на Эспланаде заведеньице одно, где хорошее темное пиво подают. А я к нему, надо сказать, неравнодушен. Что и сгубило.
Местечко я выбрал не на юру, не на проходе, а у стеночки. Время было не самое лучшее, народу много, а потому пришлось рукой махнуть, что за этим столиком один тип уже устроился. Ну сидит себе и сидит, пиво пьет, тоже темное, кстати. После третьей кружки разговорились потихоньку. Век себе не прощу. Вот сейчас я тут тоже пью пиво, текст этот набираючи, а в двух кварталах отсюда возносится в небеса башня вавилонская, скребонеб чертов, какие вы сейчас в каждой столице или там в любом мегалополисе увидите – взметнувшиеся плоскости, и под каждой надпись, чтобы хоть за милю, хоть за версту видно было, днем и ночью: «Айка-Матка ОЮ». И любой встречный-поперечный про эту компанию знает и кто и когда ее основал… А кто денежки на это добыл? Догадались? Правильно догадались.
Не тот бы разговор на Эспланаде – и никто бы про эту «Айка-Матку» слыхом не слыхал. Не знаю, стало бы от этого лучше человечеству, нет ли, но уж мне-то точно имена менять да пластические операции делать не пришлось бы.
Ну да ладно, туда, на Эспланаду, и вернемся. Собеседник мой забавным парнем оказался. Чистопородный финн из Нантали, решил он по молодости лет бизнесом заняться. Дело-то, конечно, благое, только выбрал он занятие самое неподходящее: удумал поставлять бульдозеры производства собственной маленькой фирмы в Конфедерацию. Да не куда-нибудь, а на самый что ни на есть Дальний Восток, в Православно-Коммунистическую республику Колыма. Я, признаться, так и не понял, с чего бы это. То ли ему в слове «Колыма» удвоенное «а» померещилось и решил он отыскивать там прародину всех финно-угров, то ли, что куда вероятнее, просто большими барышами кто-то поманил, но обернулось печально: отсидел мужик восемь лет в лагере как финский шпион. Причем бульдозеры его все это время исправно пахали. Что, кстати, говорит о качестве продукции. Отсидел, вернулся; фирма лопнула, денег нет. На пиво, правда, еще осталось. А еще осталась идея. Набрел он на эту идею с тоски в лагере. Я, конечно, не знаток ни российской истории, ни истории Конфедерации, но знаю: есть в этой стране такая традиция – великие открытия в тюрягах совершать; были там всякие кибальчичи, морозовы, а потом уже пошли целые шарашки, художественной литературой воспетые.
– Что же, – спрашиваю, – за идея такая? Если вроде бульдозеров твоих, так смотри, как бы снова плохо не кончилось.
Но ему после пятой кружки моя ирония побоку. А может, просто темперамент у него такой, финский.
– Я-то скажу, я из этого тайны не делаю, только ты же все равно не поверишь.
– Поверить я во что угодно могу. Покуда проверять не надо.
– Понимаешь, – говорит он мне, хрустя соленой соломкой, как бульдог мозговой костью, – я там, пока в бараке нары грел, каждую ночь все думал: вот было бы здорово, не начни я с этими паскилайненами техникой своей торговать. Ведь можно ж было иначе. Были варианты. И знаешь, что самое смешное? Придумал.
– Что?
– Да я ж тебе говорю, не поверишь. Как в прошлое вернуться. И послать их с этим предложением туда, откуда не возвращаются. А еще лучше – где и не живут долго.
– Хочешь сказать, машину времени придумал?
– Называть по-разному можно. Но, в общем, да.
– Так с чего ты решил, будто я тебе не поверю? Вот ты мне покажи, кто про сотовый телефон хоть за год до его появления написал? Не сыщешь. А про машину времени уже полтораста лет все кому не лень пишут. Значит, кто-то изобрести должен был. Почему не ты? Ну как? Еще по одной?
Заказали, но сидельца моего заело.
– Ты, – говорит, – друг, не отшучивайся. Я действительно придумал. И штука эта простая, как саамский сортир. Только, понимаешь, простота, она всего дороже стоит. А кто мне на такое дело денег даст? Даже не лопни моя фирма, у меня бы и сотой доли не хватило, и тысячной. Тут, друг, такие деньжищи нужны…
Когда о деньгах речь, я себя в своей стихии чувствую. Врет мужик, не врет – проверим. А ну как правда? Это же таким пахнет!
– Ну, – говорю, – считай, что оказался в нужное время в нужном месте. Деньги я тебе любые достану. Моя головная боль. Но сперва ты докажи, что не под фу-фу я тебе капиталы добываю. Это во-первых. А во-вторых, двадцать процентов всех прибылей – мои. Согласен – контракт прямо сейчас составим.
– Двадцать процентов? Это же чистый грабеж!
Только я собрался было завестись, а он продолжает:
– Бери пятьдесят, партнерами будем.
– Нет, – говорю, – я девушка честная и поступиться принципами не могу. Моя ставка – двадцать процентов. И в партнеры к тебе не набиваюсь. Я, знаешь ли, независимость ценю.