Не лишним было бы соблюдение десяти заповедей. С годами они давались Левше все легче. Кроме двух – "не укради и не прелюбодействуй". "Но это тоже вопрос времени" – с сожалением думал он.
Большая голова у него осталась прежней, если не считать небольших лобных залысин. Детские надежды на то, что качество мозгов будет пропорционально количеству, не оправдались. Он не стал Альбертом Эйнштейном и за всю свою не совсем праведную жизнь не сделал ни одного научного открытия. Но это его не сильно огорчало. Видать, не судьба. Он ни о чем не жалел, кроме упущенного времени, которое нельзя повернуть вспять. Годы летели все быстрее, сквозили, как сухой песок между пальцев. Но цвет волос и хороший аппетит свидетельствовали, что седая старость еще очень далеко.
"Работа" на рулетке наладилась с приездом Самвела – влюбчивого, коротконогого, франтоватого, неунывающего армяшки, которого в действительности звали Исраел, а по батюшке Вагинакович. Но он считал, что в русской транскрипции его имя звучит не совсем благозвучно и при знакомстве, протягивал руку, склоняя на бок вихрастую, начинающую седеть голову, как будто к чему-то прислушивался, и застенчиво улыбаясь, представлялся Самвелом. По-русски он разговаривал с акцентом. И Витьку Муравья, юркого рыжеволосого проныру, привезшего Вагинаковича в Город, почему-то называл Муравел. Скорее всего, он делал это из большого уважения, считая, что Муравел должен рифмоваться с Самвелом. Муравел "откопал" кавказца на какой-то ярмарке в Воронеже, куда ездил по коммерческим делам. Пользуясь правовой и политической неразберихой, царившей в 90-е во всех бывших республиках, кавказец с успехом крутил рулетку, чем и зарабатывал себе на пропитание. Пластмассовая рулетка, побывав в умелых руках прохвоста Вагинаковича, вращалась с небольшим перекосом и "Колесо фортуны" склонялось в сторону двух-трех подставных игроков, которых Самвел подбирал из местных жителей, не слишком обремененных моральными принципами. Желающих было хоть отбавляй, и Вагинакович время от времени проводил отбор. Состав подставных менялся, и если в его число попадала молодая, более-менее привлекательная особа женского пола, то "крупье" в конце рабочего дня приглашал ее к себе в номер для "повышения квалификации", стараясь совместить выгодное с приятным. И потому, как человек он был веселый, по-кавказки вежливый, элегантный, обходительный и не жадный, то обе стороны оставались довольны. Зануда Муравел делал ему замечания, указывая на нарушение трудового законодательства и аморальное поведение в быту, на что Самвел, мягко улыбаясь, отвечал:
– Я же холостяк, – и после небольшой паузы добавил, – в этой республике.
Предприимчивый Муравел давно смекнул, что рулетка будет пользоваться спросом в Городе, и обещал закрыть глаза на его безобразия. При условии, что Вагинакович расскажет секрет кособокой рулетки. Армяшка отвечал решительным отказом. Когда Муравел понял, что все его старания бесполезны, он, наобещав золотые горы, сманил гастролера с насиженного места и уже через сутки, с рулеткой под мышкой, Самвел стоял на Городском вокзале.
Левша наскоро натянул камуфляжный костюм и, не обуваясь, вышел во двор. За всю жизнь он никогда не служил в армии, но военная камуфляжная форма, очень ноская, практичная, не требующая частой стирки и не сковывающая движений, была последние годы его любимой одеждой. Особенно английская или бундес. Скорее всего, он подсознательно следовал совету своего старого знакомого Никанора и всю жизнь готовился к войне. "Лучшей одежды для занятий прикладным спортом трудно подыскать", – подумал Левша. Утаптывая босыми ступнями рыхлый нетронутый снег, он выбрался на дорогу и побежал вдоль узкой полоски отживающих свой век кленов и акаций, которые отгораживали Архиерееву дачу от внешнего мира.
Бывшая окраина с годами застроилась однообразными пятиэтажками, и Архиерейский дом в ожидании сноса стал напоминать островок, затерянный в море новостроек. Основная часть жильцов, получив квартиры, разъехалась. Только одинокий, полупарализованый художник, горький пьяница по кличке Борода никуда не хотел уезжать и забаррикадировался у себя в каморке. Начальник ЖЭКа умышленно предлагал нетранспортабельному Бороде комнату в общежитии на пятом этаже, куда паралитик мог забраться только теоретически. Дальновидный жековец небезосновательно предполагал, что жить Бороде оставалось не долго и хотел "толкнуть" налево причитающуюся тому квартиру. Но, Борода тянул в таком состоянии уже несколько лет, испытывая терпение управдома, который обещал отключить газ и свет.
Пробежав километра три, Левша скинул куртку, сделал несколько подходов отжиманий на ладонях, на пальцах и кулаках, в промежутках растирая разгоряченное тело снегом. Струйки воды стекали с груди и рук, покрасневшие ступни горели, и откуда-то из глубины живота волной понималась энергия, разливаясь по всему телу. Кровь стала быстрей циркулировать по сосудам, в такт ударам сердца волнообразно приливая к голове и насыщая мозг кислородом. В этом состоянии он не чувствовал ни холода, ни усталости, ни тяжести прожитых лет. Душу наполняло успокоение. А тревоги, заботы и печали уходили на задний план. Хотелось только одного – жить. И жить как можно дольше и радостней. Левша очень ценил эти короткие промежутки, считая их озарением и моментом истины. В эти минуты он находил решения на, казалось бы, неразрешимые задачи. Единственное, чего ему не удавалось сделать на протяжении многих лет, это разгадать судьбу ускользнувших Катовых самоцветов.
Оглядывая, до боли знакомый, поредевший и ставший казаться меньше и запущеней сосновый бор, где он когда-то учился стрелять из пистолета, Левша вспомнил Катсецкого с Золотым, мать, до самой смерти возившую передачи, вспомнил Быкголову и конопатую медсестру, которая окончила мединститут и стала главврачом дальневосточной региональной тюремной больницы. Левше пришлось столкнуться с ней спустя пятнадцать лет в Краслаге во время эпидемии лагерной дизентерии. Лекарств катастрофически не хватало, и конопатая начальница медучреждения стала добавлять в рацион дизентерийных больных цемент. Эпидемия пошла на убыль. Двоих отнесли на погост. Зеки страдали запором и рвались обратно на зоны. В их числе был и Левша. Рыжая узнала старого знакомого и перед этапом приказала сделать ему клизму и дать слабительного. "Разцементированный" Левша вздохнул с облегчением и из этапного помещения, напоследок, послав ей воздушный поцелуй, прокричал:
– Ты пятнадцать лет прожила в моем сердце и ни разу не заплатила за квартиру. Это не справедливо.
Конопатая подошла поближе и поманила его пальцем.
– Значит не судьба. Помнишь, как он говорил: "Готовься к войне". Слишком мы разные. Думаю, что такие как мы обречены воевать между собой. И этому не будет конца.
– Лишь бы быть в ладу с самим собой. Главное – это мир в душе, – ответил Левша.
– А у тебя разве мир в душе? – Спросила главврач.
– Вы задали вопрос, на который ни один человек не ответил однозначно, – переходя на официальный тон, заметил зек. – Хочу поблагодарить за слабительное. Надеюсь, что больше не свидимся. И не забывайте об украшении.
– О каком украшении? – Удивленно поинтересовалась конопатая. – Ты их нашел?
– Вы и так здесь самая красивая и не нуждаетесь в сомнительных украшениях. Я говорю о самом главном украшении женщины. О молчании. Оно и не терялось.
"Память избирательна, – подумал Левша, мысленно сворачивая свиток воспоминаний, – она сохраняет только то, что хочет сохранить. Чаще всего это что-нибудь полезное или вызывающее положительные эмоции. Срабатывает защитный механизм, заставляющий забыть все негативное и бесполезное. Если бы этого не происходило, то часть мозга, отвечающая за сохранение информации, вышла бы из строя из-за перегрузки"…
Состояние эйфории, вызваное привычной физической нагрузкой, свежим морозным воздухом и мышечной радостью, неспроста извлекло из дальних уголков памяти старую знакомую по Архиереевой даче. Судя по всему. она знала о существовании бриллиантов и так же, как и Левша, интересовалась их судьбой.
Левша до сих пор в глубине души продолжал теплить бриллиантовую надежду, хотя и понимал, что шансы разбогатеть за счет Никанорового наследства ничтожно малы. Слишком много времени прошло с тех пор. Он видел камни только один раз, да и то при свете керосиновой лампы, но и сейчас мог с уверенностью сказать, что их было не меньше трех десятков. Бриллианты были не большие по величине, имели правильную форму, но несколько самых больших самоцветов были овальными и грушеобразными. По самой скромной оценке Никаноровы брилианты, даже при учете устаревшей огранки, тянули на крупную сумму, которой хватило бы Левше на несколько лет безбедной жизни. А если их рассматривать как историческую ценность, то стоимость увеличивалась на порядок.
По возвращении в Город он, уже не спеша, пядь за пядью обследовал пустующую комнату Катсецкого и, как и следовало ожидать, ничего не нашел. Левша знал наверняка, что в ту ночь Никанор никуда не отлучался и камни покоились на дне графина, а на следующий день, когда напуганные непрекращающимся хриплым мяуканьем Золотого, соседи почуяли неладное и вызвали участкового, комната была опечатана, и в ходе следствия в ней дважды проводили обыск. Как опытный оперативник, Кат это предвидел и, наверняка, принял меры предосторожности. Едва ли он хотел, что бы бриллианты достались ментам.
Остается последний вариант: Катсецкий передал камни в окно кому-то, кто зашел со двора. И этим человеком могла быть, скорее всего, конопатая. "Это только теоретические домыслы. Но в них есть какая-то логика", – размышлял Левша.
Он перешел на шаг, разгоряченное тело начало остывать, по спине снизу вверх мелкой волной прошел озноб и начала побаливать голова. Мысли, как крысы, выпущенные из клетки, натыкаясь друг на друга, стали разбегаться в разные стороны. В этой суматохе, из дальнего и темного уголка подсознания, начало прорисовываться что-то неимоверное и почти мистическое, пока не имеющее четких контуров и очертаний, но с каждой секундой становившееся определеннее.
Увлекшись воспоминаниями, он сбился с дороги, сделал крюк и, обогнув ельник, вышел к Архиереевой даче с другой стороны. Заснеженный двор пустовал и, казалось, что здесь уже многие годы не ступала нога человека. Левша снеговой лопатой расчистил дорожку, сгреб снег с крыльца и дернул на себя тяжелую, давно не крашеную входную дверь. Пружина натянулась, заскрипела радостно, и Левша не поверил своим глазам. На крыльцо вальяжной походкой вышел рыжий, упитанный котяра, точная копия Золотого. Левша подумал, что от долгого бега босиком он все-таки простудился и у него начался жар, но присмотревшись по внимательней, убедился, что все происходит в действительности. Кот важно прошествовал мимо Левши и, не уступая ему дорогу, тиронулся хвостом об покрасневшую ступню.
– Стоп, – одернул себя Левша, – этот котяра с хвостом. Значит, он ничего общего с Золотым не имеет. Это всего лишь совпадение. А, может, это маленькая генеалогическая веточка, оставленная жизнелюбивым Золотым? – Предположил Левша: слишком уж разительным было сходство.
Скорее всего, это был любимец Бороды. Как оказалось, кошак выбрался на двор недаром. Левша наблюдал, как он, спрятавшись между деревьев, раскопал передними лапами рыхлый снег, беззастенчиво уселся на выкопанное углубление, и для видимости отгородившись от внешнего мира пушистым хвостом и выпучив круглые золотистые глаза, стал справлять свою большущую кошачью нужду. Левша не стал ему мешать и снова потянул на себя скрипучую дверь.
Пружина мелодично скрипнула, старые ржавые петли запели восторженно, под их аккомпанемент в голове у Левши что-то щелкнуло, и цепь замкнулась. Он мысленно выстроил в одну линию рыжего хвостатого кота, справляющего котячью нужду, старую конопатую знакомую, избавившую его в свое время от запора, чем чуть было не оказала медвежью услугу, и бесследно исчезнувшие драгоценности. Все дело было в том, что когда ему ставили клизму, он уже собрался на этап и, опасаясь неминуемого в этом случае неоднократного обыска, проглотил запаянные в целлофан три сторублевки. Зеки называли это "торпедой", которая была самым проверенным способом перевозки денег у "хозяина". Прошедшая все циклы пищеварения "торпеда" через несколько дней опять оказывалась в руках у своего владельца. Самую конечную фазу этого мероприятия с трудом можно было рассматривать с точки зрения эстета. Но у "хозяина" на это не обращали внимания. Существовал и упрощенный способ "торпедирования", но он был рассчитан на одни сутки. Из скромности автор не станет посвящать в него взыскательного читателя.
Теперь все становилось на свои места. Знавший все зековские ухищрения, Катсецкий мог, запивая водой, поштучно проглотить царские бриллианты и унести их с собой в могилу.
"Камни потеряны навсегда,- решил Левша.- Тревожить покой Никанора было бы большим грехом".
Поразмыслив, Левша пришел к единственно правильному решению: "Бриллианты у Никанора. Пусть все сбудется, как задумал Кат".
С Самвелом Вагинаковичем Левша сошелся на "Магистрали", широком привокзальном тротуаре, усеянном магазинами, киосками и лотками. Большая часть уезжающих и приезжающих, так или иначе, проходила через "Магистраль", с утра до позднего вечера пассажиры экспрессов, скорых и электричек сновали взад-вперед, покупая все необходимое для дороги. В час пик "Магистраль" напоминала муравейник. На это "сладкое" место и притащил Вагинаковича Муравел. Подыскав парочку подставных, так называемых "верховых", Самвел "упал на низ", то есть стал выступать в роли ведущего, громко и с прибаутками зазывая прохожих. К ним сразу же подошел бригадир стоявших рядом наперсточников, отозвал Муравела в сторону и не совсем вежливо попросил сменить место работы.
– Здесь все забито, – объяснил он подошедшему Вагинаковичу, указывая рукой вдаль. – Все до самого Дома быта. Так что теряйтесь и не находитесь.
Муравел, Вагинакович и двое верховых понуро побрели вдоль "Магистрали" и примостились где-то на задворках, за Домом быта. Несмотря на это, рулетка под бойким руководством Самвела Вагинаковича, имела успех, возле нее постоянно толпились зеваки и игроки, делающие ставки. Первый рабочий день прошел удовлетворительно, и коллектив во главе с Муравелом зашел в соседний двор Литерного дома для подведения итогов. Но, видимо, это был не их день. Вслед за ними в Литерку зашли трое на лысо стриженых молодцов и, выпячивая на показ дутые бицепсы, стали в боевые стойки:
– От кого работаете? Кому долю носите? Сколько в общак даете? – Посыпались вопросы.
Самвел стал подальше прятать деньги и получил пинок чуть ниже копчика.
– Это вам что, Нагорный Карабах? – Запальчиво завопил крупье, двумя руками закрывая карман с деньгами. Но это не помогло. Непрошеные гости забрали большую часть денег и на прощанье сказали, что теперь они будут работать на них.
После повторного пересчета кассы оказалось, что бритоголовые прихватили не только выручку, но и часть денег, которые Самвел раздал для работы подставным. Такое распределение средств очень не понравилось Самвелу, и он три дня сидел в номере и пил горькую.
Деньги, как всегда, стали заканчиваться в самый неподходящий момент и, пересчитав остаток наличности, армяшка показался на свет Божий. Он заплатил за номер, и решил перекусить в "Экспрессе", рядом с вокзалом. Самвел был человеком общительным и хлебосольным, вдобавок ему надоело пить одному, поэтому он пригласил к себе за столик одиноко сидевшего за чашкой чая посетителя. Тот от угощения отказался, но внимательно выслушал собеседника и обещал помочь с трудоустройством.
– Завтра глянем на этих жуков навозных. И посмотрим, чей козырь старше. Сиди в номере и жди.
Так Самвел схлестнулся с Левшой.
Левша был уверен, что без особых усилий сможет отвоевать для Самвела место на "Магистрали". Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что отвоевывал жизненное пространство. Тех, что на виду, в расчет он не брал. Это были работяги, "верхние" и "низовые", плюс бригадиры. Серьезное противостояние могли составить люди, организовавшие этот вид бизнеса. Те, кто делал "крышу" и кому, в конце дня, бригадиры возили долю.
Для начала они "упали" возле Дома быта. Место пустовало и, как Левша и предполагал, никто не пришел выяснять отношения. От Муравеловского коллектива остался один Самвел. Прежних подставных Левша уволил за неряшливый вид и запах алкоголя, а Муравел не вышел на роботу, сославшись на недомогание. В качестве "верхних" Левша пригласил двух старых проходимцев, живших по принципу "люблю блатную жизнь, но воровать боюсь". Они вполне подходили на эту роль. А бригадиром поставил своего старого кореша Кольку Генерала. В его обязанности входило "подымать" "станок" при появлении патруля и вести бухгалтерию.
Повеселевший Самвел уверенно руководил игрой. Ротозеи плотным кольцом окружили рулетку, от желающих проверить свое счастье не было отбоя. Самвел принимал ставки и сплавлял их верховым. Когда они пошли на перерыв и подсчитали прибыль, то оказалось, что заработок больше пятисот рублей.
Наперсточники искоса поглядывали на новый "станок", но подойти не решались. И только в конце смены, столкнувшись в дверях "Экспресса", один из бригадиров поинтересовался у Левши:
– Ты от кого работаешь, братан?
– Разбуй очи, земляк. Я могу работать только на себя. И авторитетнее себя лица не знаю.
На следующий день Самвел узнал одного из тех, кто отнял у них выручку. Левша поманил его пальцем, но смельчак предусмотрительно растворился в толпе.
Через неделю Левша объявил территорию Дома быта своей собственностью и, подобрав людей, поставил второй "станок". В качестве крупье в новом коллективе выступал отставной "комитетчик" по прозвищу Шифоньер. Братва считала, что кличка Шифоньер звучит слишком напыщенно, и его называли сокращенно Шифером. В свое время он закончил технический ВУЗ, работал мастером на военном заводе, где и был завербован в "комитет". На заводе был особый отдел, сотрудники которого отвечали за безопасность производства и следили за благонадежность рабочего коллектива. Они сразу приметили молодого, перспективного специалиста и настоятельно посоветовали сотрудничать. Шифер с радостью согласился, через год из внештатных сотрудников был переведен в штат и получил звание. Все шло как нельзя лучше, но подвела маленькая слабость. На производстве в обороте был чистый спирт. И Шифер время от времени "закладывал за воротник". Дармовое пилось легко и он не заметил, как втянулся. К его огорчению, на завод с проверкой особо важного государственного заказа приезжал член политбюро Пельше. От коллектива завода на вокзал для торжественной встречи была отправлена делегация, и Шифоньера, как человека благонадежного и проверенного, поставили руководить оцеплением. Поезд задержался на три часа, и не было ничего удивительного, что, простояв на лютом морозе, Шифоньер до дна опустошил плоскую флягу со спиртом, которую он предусмотрительно захватил с собой.