— Я ничего не боюсь, — рявкнул Цу’ган.
Колдун презрительно фыркнул.
— Ты боишься всего, Саламандра.
Цу’ган почувствовал, как его ботинки заскребли по полу, когда психическая сила потянула его к краю парапета.
— Хватит разговоров, — выплюнул он. — Сбрось меня. Если тебе так хочется, переломай мое тело. Орден выследит тебя, отступник, и в следующий раз не дадут шанс на искупление.
Нигилан взглянул на него так, как взрослый смотрит на несмышленого ребенка.
— Ты все еще не понимаешь, нет?
Тело Цу’гана медленно развернулось так, чтобы он смог увидеть происходившую внизу битву.
Культисты падали толпами, сожженные из огнемета Шен’кара или же выпотрошенные цепным мечом Дак’ира. Его братья сражались на пределе своих сил, сдерживая орду, пока их возлюбленный капитан сражался за свою жизнь.
Доспехи ручной работы Кадая были пробиты в десятке мест от нападений демонического существа, облаченного в плоть Говорящего. Когти, подобные длинным прорезям, в которых виднелась сама ночь, градом ударов сыпались на капитана, но он выдерживал их, проводя ответные атаки громовым молотом. В его устах звучало имя Вулкана, когда из навершия выкованного в кузне молота с треском вырвалась молния и опалила заимствованную плоть демона.
— Я был предан Ушораку, прямо как ты своему капитану… — сказал Нигилан на ухо Цу’гану, пока тот смотрел на разворачивающуюся внизу битву с порождением ада.
Кадай ударил демона в плечо, сокрушив кость, и конечность того безвольно повисла.
— … Кадай убил его, — продолжил Нигилан. — Он заставил нас искать утешение в Оке. Мы бежали и оставались там на протяжении десятилетий…
В прорехах приземистой фигуры демона зашипел ихор, он цеплялся за реальность все слабее, пока Кадай неутомимо разил его кулаком и молотом.
— … В той реальности время течет по-другому. Нам казалось, будто прошли столетия, прежде чем мы нашли выход оттуда.
Из раздувшегося горла демонического существа вырвался хор воплей, когда Кадай сокрушил его череп и изгнал обратно в варп, вместе с поглощенными им душами, молившими о помощи.
— Он изменил меня. Открыл мне глаза. Теперь я вижу многое. Цу’ган, тебя ожидает великая судьба, но ее омрачает некто другой, — Нигилан слегка кивнул в сторону Дак’ира.
Игнеец сражался с отвагой, рубя последних культистов на пути к Кадаю.
— Даже сейчас он мчится к твоему капитану… — коварно сказал Нигилан, — надеясь получить его расположение.
Цу’ган знал, что лживому языку предателя нельзя было верить, но сказанные им слова повторяли его давно зародившиеся подозрения.
И так, без ведома Саламандры, Нигилан посадил семя. Но суть его была не демонической. Нет, оно исходило из мелочной ревности и амбиций, именно из того, против чего у Цу‘гана не было защиты.
— Этот культ, — продолжил давить Воин Дракона, — Он — ничто. Стратос ничто. Даже сам город бессмысленный. Все это было ради него!
Кадай тяжело опирался на громовой молот, устав после убийства демона.
Нигилан улыбнулся, и покрытая шрамами кожа его лица заскрипела.
Капитан за капитана.
Понимание поразило Цу’гана подобно холодному клинку.
Слишком поздно он заметил приблизившуюся сзади тень. Воины Дракона, наконец, захлопнули ловушку. Бросив пост, он позволил им проникнуть мимо стражей Саламандр. Культисты служили лишь в качестве отвлечения, истинный же враг появился лишь сейчас.
Каким же он был дураком.
— Нет!
Одной лишь силой воли он сломил психическую хватку Нигилана. Проревев имя капитана, Цу’ган соскочил с парапета. Хриплый смех следовал за ним весь путь вниз.
Дак’ир почти достиг Кадая, когда отступник поднял мультимелту. Выкрикнув предупреждение, он метнулся к капитану. Кадай повернулся к нему, в то же время услышав доносившийся сверху крик Цу’гана, а затем проследил за наполненными ужасом глазами Дак’ира.
Темноту прорезал сверкающий луч.
Он попал в Кадая, и его тело испарилось в актинической вспышке.
Интенсивный порыв жара сбил Дак’ира с ног — ударная волна ужасного взрыва мельты. Он почувствовал запах опаленной плоти. В его чувства ворвался раскаленный шип агонии. Его лицо горело, как во сне…
Дак’ир понял, что сейчас потеряет сознание, его тело готовилось выключиться, когда анабиозная мембрана отметила перенесенные воином обширные травмы. Смутно, как если бы он был похоронен заживо и слушая из под слоя земли, он услышал голос сержанта Н’келна и его боевых братьев. Дак’ир сумел повернуть голову. Последнее, что он увидел, прежде чем сознание покинуло его, был Цу’ган, бросившийся на колени перед обугленными останками их капитана.
Проснувшись, Дак’ир обнаружил, что лежит в апотекарионе «Гнева Вулкана». Внутри аскетичного зала было холодно как в могиле, мрак рассеивался светящимися символами на медицинской аппаратуре вокруг него.
С пробуждением пришли воспоминания, а с ними — горе и отчаяние.
Кадай был мертв.
— Добро пожаловать обратно, брат, — произнес тихий голос. Лицо Фугиса было более тонким и изможденным чем когда-либо, когда он возник над Дак’иром.
Душевная мука дополнялась физической болью, и Дак’ир потянулся к лицу, когда оно начало печь.
Фугис схватил его запястье, прежде чем он успел прикоснуться к нему.
— Я бы этого не делал, — предупредил он сержанта. — Твоя кожа очень сильно обгорела. Ты исцеляешься, но плоть все еще чрезмерно нежная.
Фугис отпустил руку, и Дак’ир убрал ее. Чтобы ослабить боль, апотекарий ввел ему порцию наркотиков через внутривенную капельницу.
Дак’ир расслабился, когда болеутоляющие начало действовать, катализируя естественные регенеративные процессы его тела.
— Что случилось? — его горло казалось шершавым и воспаленным, и ему приходилось выдавливать из себя слова. Фугис отступил от медицинского стола Дак’ира чтобы проверить контрольные приборы. При ходьбе он прихрамывал — на его ноге была закреплена временная аугметическая шина для заживления перелома, полученного во время падения. Фугис был упрямым до жестокосердия, и ничто не могло помешать ему продолжать свою работу.
— Стратос спасен, — просто сказал он, стоя спиной к Саламандре. — Когда Говорящий погиб и наши огнеметы снова смогли работать, повстанцы были быстро уничтожены. Бури прекратились через час после того, как мы вернулись на площадь Аереона. Библиарий Пириил прибыл спустя двадцать минут с остальными силами роты для поддержки войск Н’келна, который захватил стену и уже был на пути к Ауре Иерону…
— Но не успел спасти Кадая, — закончил вместо него Дак’ир.
Фугис прекратил работать и сжал приборную панель, которую он отлаживал.
— Да, даже его генное семя не удалось спасти.
Комната погрузилась в продолжительную наполненную горем тишину, прежде чем апотекарий продолжил.
— Корабль, тип «Буревестник», покинул планету, но мы слишком опоздали, чтобы начинать преследование.
Злоба в голосе Дак’ира могла покорежить металл.
— Нигилан и остальные отступники сбежали.
— Одному Вулкану известно куда, — ответил Фугис, повернувшись к пациенту лицом. — Третьей ротой командует библиарий Пириил, до тех пор как Магистр Ордена Ту’Шан не назначит кого-то на постоянной основе.
Дак’ир нахмурился.
— Мы летим домой?
— Наше дежурство в Поясе Адрона закончено. Мы возвращаемся на Прометей, чтобы восстановить силы и зализать раны.
— Мое лицо… — отважился сказать Дак’ир после долгой паузы, — я хочу увидеть его.
— Конечно, — произнес Фугис и показал Саламандре зеркало.
Часть лица Дак‘ира была обожжена. Почти половина его ониксово-черной кожи стала практически белой из-за сильного жара от выстрела мельты. Грубое и злое, оно, тем не менее, выглядело почти человеческим.
— Реакция на интенсивное излучение, — начал объяснять Фугис. — Повреждение привело к регрессии клеток, вернувшись к форме, предшествующей генетическому почернению кожи, когда ты стал Астартес. Я пока не могу сказать наверняка, но она не показывает признаков немедленной регенерации.
Дак’ир продолжал смотреть, затерявшись в глубинах собственного отражения и подобии человечности в нем. Фугис прервал размышления Саламандры.
— Я тебя оставлю в покое, а это — унесу, — произнес он, забирая зеркало. — Твое состояние стабильно, и сейчас я больше ничем не могу тебе помочь. Я вернусь через пару часов. Твоему телу нужно время для исцеления, прежде чем ты снова сможешь сражаться. Отдыхай, — сказал ему апотекарий. — Надеюсь, когда я вернусь, ты все еще будешь здесь.
Апотекарий вышел и похромал в какую-то другую часть корабля. Но когда дверь за ним закрылась с шипением стравливаемого воздуха, Дак’ир понял, что был здесь не один.
— Цу’ган?
Он почувствовал присутствие брата даже до того, как увидел его выходящим из теней.
— Брат, — тепло прохрипел Дак’ир, вспоминая момент близости между ними, когда они вместе сражались в храме.
Сердечность испарилась, подобно украденному холодным ветром теплу огня, когда Дак’ир увидел мрачное лицо Цу’гана.
— Ты непригоден быть Астартес, — без обиняков сказал он. — Смерть Кадая на твоих руках, игнеец. Если бы ты не послал меня за отступником, если бы ты был достаточно быстрым, чтобы отреагировать на возникшую опасность, мы бы не потеряли капитана.
Горящие глаза Цу’гана были холодными как лед.
— Я этого не забуду.
Дак’ир был настолько ошеломлен и даже не нашелся, что ответить, прежде чем Цу’ган повернулся к нему спиной и вышел из апотекариона.
Сердце и душа Дак’ира наполнилась мукой, пока он пытался отбросить ужасные обвинения брата, но затем усталость взяла верх, и он погрузился в глубокий прерывистый сон.
Впервые за сорок лет сон изменился…
Сидя в десантном отсеке «Буревестника», Нигилан вновь и вновь крутил в руке устройство, украденное из хранилища в глубинах Кирриона. Вокруг колдуна находились другие Воины Дракона — великан Рамлек, выдыхавший из воздухораспределительной решетки крошечные кусочки пепла и золы в попытке совладать с бесконечным гневом; Гор’ган, его чешуйчатая кожа опадала, когда он снял боевой шлем, баюкающий мульти-мельту подобно домашнему любимцу; Нор‘хак, привередливо и методично собиравший и разбиравший свое оружие. Еще был Экрин, его пилот, оставшийся охранять «Буревестник», чьи кости-лезвия на предплечьях были тщательно спрятаны под силовыми доспехами, пока он вел корабль к конечной точке назначения.
Воины Дракона пошли на огромный риск, пытаясь добыть устройство, им даже пришлось разжечь настоящее восстание ради отвлечения внимания от своих передвижений. Смерть Кадая в результате уловки особенно удовлетворяла, это был неожиданный, хотя и приятный сюрприз для Нигилана.
«Буревестник» находился в полной готовности даже прежде, чем ловушка в Ауре Иероне захлопнулась. Пока рвущиеся толпы самоубийственных культистов обеспечивали им прикрытие, отступники быстро покинули атмосферу Стратоса.
— Как мало они понимают… — проскрежетал Нигилан, внимательно изучая каждую грань позолоченного предмета на ладони. Казалось бы, такой безвредный кусочек загадки, внутри двенадцати пятиугольных поверхностей, вдоль ортодромов эзотерического писания, обволакивавшего его двенадцатигранную поверхность, там был способ раскрыть тайны.
В этом и состояла цель дешифрекса — открывать то, что было скрыто. Нигилан столкнулся с этой загадкой в свитках Келока, древних пергаментах, которые он и Ушорак сорок лет назад забрали из могилы Келока на Морибаре. Тот был технократом и недооцененным гением. Он создал нечто — оружие, намного превосходившее все то, что могла предоставить убогая наука текущего века распада. Нигилан хотел воссоздать его работу.
Более тысячи лет внутри Глаза Ужаса он терпеливо вынашивал свою месть, и теперь, наконец, начал получать то, что ему нужно было для уничтожения своих врагов.
— Приближаемся к «Адскому ловчему», — по воксу прозвучал загробный голос Экрина.
Нигилан застегнул гравиподвески. Когда они сомкнулись над его бронированными плечами, удерживая его на месте во время посадки, он уставился в смотровую щель «Буревестника». Там, на фоне успокоившегося кобальтового моря, виднелся стоявший на якоре корабль цвета расплавленного металла. Это был древний корабль со старыми ранами и еще более старыми призраками. Его нос имел форму зазубренного лезвия, будто бы пробившего в пустоте дыру. По его бортам располагались батареи орудий, чья пушечная бронха была серой и почерневшей от пороха. Десятки башен и антенн тянулись вверх подобно скрюченным пальцам.
Корабль вошел в Глаз Ужаса обычной боевой баржей, но вышел оттуда уже чем-то совершенно иным. Это было судно Нигилана, и на борту колдуна уже ждали его воины — отступники, наемники и перебежчики; пираты, налетчики и грабители. Они собрались здесь, чтобы стать свидетелями его победы и медленного воплощения в жизнь его желания — тотального и полного уничтожения Ноктюрна, а вместе с ним и смерти Саламандр.
Адская ночь
Дождь не может идти все время…
Настроение солдата, помогавшего тащить через болото взятую на передок лазпушку, было подавленным.
«Сотрясатели» начали артобстрел. Неторопливое и размеренное бам-бам — пауза — бам-бам в глубоком тылу — в окрестностях штабного бастиона заставляло солдата инстинктивно вздрагивать каждый раз, когда снаряд завывал над головой.
Это было глупо: смертельный груз, выстреливаемый осадными орудиями, был, по крайней мере, в тридцати метрах от земли на апексе своей траектории, и, тем не менее, он по-прежнему пригибался.
Выживание стояло высоко в списке приоритетов солдата, выживание и, конечно же, служба Императору.
Аве Император.
Его внимание привлек вопль справа от него, хоть и приглушенный гулом дождя. Он повернулся, из его носа текли ручейки, и увидел, что лазпушка провалилась. Одно из задних колес ее лафета погрузилось в грязь, засасываемое невидимым болотом. — Босток, дай мне руку. — Старик Генк, кадровый солдат скорчил рожу Бостоку, пытаясь загнать приклад лазгана под застрявшее колесо и использовать его как рычаг.
Трассирующий огонь хлестнул над головой, полосы магния разрезали темноту. Они шипели, пронзая пелену дождя.
Босток заворчал. Пригнувшись, он с трудом заковылял на помощь товарищу-канониру. Присоединив свое оружие к обнадеживающему рытью, он толкнул его вниз и попытался запихнуть под колесо.
— Засунь его поглубже, — посоветовал Генк, морщины на его обветренном лице становились темными трещинами с каждой далекой вспышкой осадных снарядов, ударяющих в пустотный щит.
Хотя каждое попадание приносило новый всплеск энергии, расходящейся по щиту, оборона города держалась. Если 135-я фаланга собирается пробить ее — ради славы Императора и праведного желания — тогда им надо добавить огневой мощи.
— Перегрузить генераторы, — сказал сержант Харвер.
— Подвести наши орудия ближе, — распорядился он. — Приказ полковника Тенча.
Не очень изысканно, но они были Гвардией — Молотом Императора: прямолинейность делала простых солдат лучше.
Генк начал паниковать: они отставали.
Группы солдат фаланги тянули тяжелое оружие и быстро маршировали в боевых порядках по полю боя, изрытому брошенными траншеями, утыканному пучками колючей проволоки, торчащими как дикая трава в некой пустынной прерии.
Понадобится много людей, чтобы снять осаду; еще больше, да еще с артиллерийской поддержкой, чтобы полностью разрушить действующий пустотный щит. У людей фаланги было приблизительно десять тысяч душ, готовых пожертвовать свои жизни ради славы Трона; больших пушек, во всяком случае, снарядов для них, у них не было. Канцелярская ошибка Департаменто Муниторум стоила боевой группе нехватки около пятидесяти тысяч противотанковых снарядов. Меньше снарядов означало больше пушечного мяса. Немедленно была принята более агрессивная стратегия: все лазпушки и тяжелое оружие подтянуть на пятьсот метров и открыть огонь по пустотному щиту.
Фаланге не повезло: войны легче вести через далекое перекрестие прицела. И безопаснее. Бостоку тоже не повезло.
Хотя они с Генком старались изо всех сил, вытаскивая орудие, он заметил, как несколько его товарищей упали от ответного огня мятежников, удобно устроившихся позади своего щита, в своей броне и фраговых огневых позициях.
Ублюдки.
Готов поспорить, что и сухие при этом, подумал уныло Босток. Его плащ расстегнулся, зацепившись за ручку вертикальной наводки, и он громко выругался, когда ливень промочил его красно-коричневую стандартную униформу.
Когда он застегнул плащ и натянул сильнее шлем с широкими полями, впереди раздался приглушенный крик — расчет тяжелого болтера и половина пехотного отделения исчезли из поля зрения, словно проглоченные землей. Некоторые из старых огневых позиций и траншей оставались пустыми, исключая того, что сейчас они были заполнены грязной водой и жижей и представляли такую же смертельную опасность, что и зыбучие пески.
Босток пробормотал молитву, сотворив знак аквилы. По крайней мере, это был не он и не Генк.
— Будь проклято Око, вы чего застряли, солдаты?
Это был сержант Харвер. Шум был оглушительным, шум и артиллерийский обстрел. Он должен был орать, чтобы его просто услышали. Не то, чтобы Харвер всегда только орал, когда обращался к отделению.
— Тащите эту фрагову штуковину, болотные крысы, — подбодрил он. — Вы еле тащитесь, солдаты.