Ее реанимировали почти два часа, а она лежала после мук покойная и светлая ликом. Тело ее было вскрыто поперек, и после извлечения младенца из разверзнутой утробы даже легкий парок шел. Кто-то подумал про себя, что картина похожа на успокоившийся вулкан…
Впрочем, Юлька сделала свое дело.
Мальчишка, вытащенный из нее, после определенных манипуляций зажил человеческой жизнью и противу воли своей задышал. Весу в Юлькином сыне случилось без малого шесть кило, а росту малый оказался обыкновенного – пятьдесят сантиметров.
В роддоме недолго находились в шоке. Попривыкли ко всякому за годы. Надо было работать дальше, а в жизни чего только не случается. Вот только врачу, принимавшему роды, предстояло всю жизнь вспоминать эту нежданную смерть.
Тело роженицы отвезли в мертвецкую, а пока оно замерзало, занимались совершенно живым младенцем.
Против обыкновения младенец после извлечения из материнской утробы не заплакал, не опустошил мочевой пузырь, а лишь внимательно смотрел в глаза медсестры, которая нашла такое состояние ребенка ненормальным и шлепнула его пресильно по мягким местам.
Ему было больно, он хотел сказать гадость этой идиотке, но речевой аппарат еще не сформировался под его зрелые мысли, а потому изо рта вышел огромный слюнявый пузырь, который, лопнув, обдал лицо медички мокрым.
Она подумала, что горло ребенка забито слизью, потому новорожденный не орет, как положено, и засунула ему палец в рот почти до трахеи. Поворочала им, убеждаясь, что путь к легким чист.
Он и это выдержал.
Лишь когда она успокоилась, что жизни ребенка ничего не угрожает, и уложила младенца на животик, чтобы обтереть кожу от всякости и засыпать спинку тальком, тогда он отомстил. Выпустил из себя пожарной струей, что называется, первый детский стул. И попал… И все лицо ей уделал…
Медсестре даже показалось, что она услышала младенческий смех, но, будучи материалисткой, списала свои фантазии на усталость, а потому передала новоявленного миру сиротку другой сестре, сама же отправилась в ординаторскую проверить давление.
Его пеленали по рукам и ногам, словно в смирительную рубашку буйного шизофреника.
Как этим ублюдкам объяснить, что ему больно! Что кожа его физического существа еще не дозрела до стерильных накрахмаленных пеленок! Это как наждаком по голой заднице!.. Ведь до того он проживал девять месяцев в водной среде. Слезы так и рвались наружу, но он терпел, продолжая буравить взглядом всех, кто к нему подходил.
Но ему таки пришлось заплакать.
Когда врач, принимавший роды, пришел поглядеть на него, а заодно рассказать всем, что она умерла от непереносимости наркоза, от аллергии, оправдаться, так сказать, он понял, что речь идет о его матери.
– Этот мальчишка каким-то немыслимым образом перевернулся в животе! – докладывал врач. – Не мог же я перепутать головку с ножкой!
Все-то как раз считали, что он именно это и сделал – перепутал, прятали глаза, но сильно не винили его, так как не его ошибка погубила молодую мать, а наркоз всему виной!
И здесь новорожденный не выдержал. Заплакал, да так горько, что кто-то даже сказал:
– Будто понимает, что сиротой остался!
Он ли не понимал! Он ли не сознавал, что сиротство его столь огромно, что этим недоумкам никогда не уразуметь всей трагедии произошедшего! Он потерял свой Космос! Ему никогда не обрести его вновь! Он – главный сирота этой Вселенной!
Мальчишка плакал несколько часов кряду, пока ему не подмешали в бутылочку с донорским молоком что-то успокаивающее.
А потом кто-то вспомнил, что умершую женщину в роддом привез мужчина, а ему никто не сообщил факта.
Молчаливо определили в худые вестники «врача-убийцу».
В спину напомнили, как бы между прочим, что отец совсем не молод, какая драма!..
За время, в котором развернулась трагедия, в роддом успела приехать Ксанка, вся расфуфыренная, стриженная под мальчика, но все равно – селедка, правда, очень качественная! Она ожидала радостных сообщений, уложив голову на плечо Чармена.
Отчет о Юлькиной смерти занял всего две минуты.
Еще спустя шестьдесят секунд они решили, что усыновят мальчика.
– Ленечка, – произнесла Ксанка. – Леонид…
– Теперь у нас есть сын, – с печальной улыбкой проговорил Чармен.
В век материализма Юльку на третий день после кончины сожгли в Донском крематории. Народу было не так чтобы очень, но все же. Слоновая Катя долго целовала ее в лоб. Се-Се всхлипывал, а однокурсники тихонько плакали, примеривая на себя такую молодую смерть. И сотрудники по музыкальной редакции пришли проститься.
Даже майор Дронин стоял в церемониальном зале с гвоздичкой. Он был уверен, что ребеночек являлся антоновским отпрыском, а потому расположился неподалеку от гроба и размышлял о бренности всего живого.
Об умершей гражданке Ларцевой он знал не слишком много. Но в его знании содержалась главная информация – эта мертвая молодая женщина сама на своем веку схоронила трех мужчин. Трех!.. Как и от чего они отправились на тот свет, было совершенно неважным. Главное, все преставились во времена сожительства с нею… А майор Дронин мистики не любил. Ему совсем не было жаль усопшей гражданки Ларцевой…
Ксанке с Чарменом усыновить Леонида не дали.
Причин не объясняли, говорили лишь, что государство позаботится о сиротке. Государство – это вам не какая-нибудь семья, это – мощь!
К отказу в усыновлении приложил руку опять же майор Дронин. Ему до дрожи души не хотелось, чтобы сына офицера КГБ воспитывал цыган, которого органы тщетно пытались отловить на контрабанде предметами антиквариата.
Чавеллы поганые!..
Майор Дронин даже пытался собственноручно усыновить мальчика, убеждая в этом свое начальство.
– Внука Антоновой я воспитаю в лучших традициях потомственных разведчиков! Она же орденоносец! – Он вспомнил могучий облик нелегалки и добавил: – Какая женщина!..
Начальство было неглупым и мастерски посеяло в груди офицера сомнения, будто отец ребенка – Платон Антонов. Вероятность того, что зачал сиротку расстрелянный бандит Криницин-Северцев, куда как больше. Волос-то у мальчишки черный, а у Антонова…
– Вырастет у тебя преступничек!.. Ха-ха!..
Сошлись на государственном воспитании.
Уж как переживала Ксанка! Это был ее последний шанс заполучить ребеночка. Да еще звезды так сошлись, что почти родным мальчик оказался. Юлечкиным! Плакала почти месяц…
Роддом выдал им вещички покойницы, среди которых Ксанка обнаружила огромный ключ, на котором было выдавлено; ключъ, 1905 годъ.
Опять плакала. Решили более к Равиковичу не ходить…
А потом навестили ясли, в которые определили сироту.
Там Ксанке удалось убедить директоршу, что покойница мечтала назвать ребеночка Леонидом.
– А отца не знаете, как звали?
– Как же, – ответила, – знаю. Павлом. Павлом Северцевым.
Таким образом и произошел Леонид Павлович Северцев.
Ребенка не крестили, а предоставили младенческой душе возможность на самоопределение. Что душа и сделала по автоматическим настройкам.
К Москве неотвратимо приближалась весна 1964 года…
6
Старшина Хмуров и так-то глядел на военных баб косо, а тут еще девку в снайперы прислали. Да и девка какая-то странная – с потусторонним выражением лица. Глаза сквозь людей смотрят, губы сжаты в два червячка…
Она все торопила:
– Когда стрелять будем?
А он ей рассудительно:
– Успеем. Главное – теория.
Ангелина сидела на теоретических занятиях, и будто не было ее в классе.
Многие среди курсантов, как из молодых пацанов, так и зрелых мужчин, пытались волочиться за ней. Но навстречу напору получали полный злобы взгляд, словно выстрел – с такой степенью точности, что подкатывать к бабе вновь желание отбивало.
Ангелина даже имен своих сокашников по новой работе не знала. Какие-то фамилии бродили в голове, но с определенными лицами не ассоциировались. Только старшина Хмуров, который читал им по пять лекций в день да учил всем премудростям обращения с самозарядной винтовкой Токарева, вызывал в Лебеде некие чувства, сходные с родственными. Может быть, будь у нее дядя лет пятидесяти, столь же коренастый, с простыми мужицкими глазами, она бы к нему так же относилась. Хоть и со скрытым, но доверием.
– Лебеда! Не слушаешь? – каждое занятие спрашивал Хмуров, взбрасывая над правым глазом кустистую бровь. – И сам же отвечал: – Конечно, зачем нам!..
А потом, когда с теорией было совсем покончено, их повезли на полигон.
Начали со ста метров из положения лежа.
Надо сказать, что необстрелянных учеников не было. К Хмурову таких не определяли. Все курсанты были замечены в точности стрельбы при боевых действиях. Но лишь старшина знал, что у Лебеды десять загашенных в одном бою немцев, но тому не верил вовсе. Мало чего в рапорте напишут. Может, поерзала под кем надо!..
Приказал занять исходную позицию.
Все улеглись на еловый лапник и принялись настраивать оружие.
– Еще раз напоминаю, – предупредил старшина, – гляделки свои берегите, к прицелу не присасывайтесь! – Он прошелся вдоль исходной позиции. – Стрелять начинайте без команды. Каждый – десять выстрелов!
Уселся, закурил, задумался о чем-то. Под стрельбу своих подопечных мог бы даже задремать, если бы выстрелов по пятьдесят было.
Но «токаря» отщелкали свое скоро, он разрешил всем подняться и подождать в свободном режиме, пока будет произведен подсчет результатов.
Уже у пятой мишени сердце Хмурова билось радостно, так как вверенные ему курсанты оказались молодцами. Результат был выше среднего. А к десятой мишени, в которую девка метила, он добирался совершенно счастливый. Девять снайперов были готовы для работы уже сегодня.
К мишени Лебеды он подходил без особых надежд, хотя даже полное ее «молоко» не могло испортить общей картины. Десять процентов профнепригодных в таком деле – ерунда! Ничтожность, можно сказать!..
Хмуров вновь позволил себе закурить, вдохнул дым глубоко, до самого пупка, а потом сорвал бумажку с целью ефрейтора.
Глаза зрили, а голова отказывалась верить.
Девяносто восемь из ста… А кучность… Почти все десять в одну…
Дым пошел не тем горлом, и Хмуров долго кашлял, утирая табачные слезы.
«Случайность! – был уверен старшина. – И слепой единожды в жизни в десятку попадает!»
Но здесь, всеми мужскими причиндалами, Хмуров ощутил, что сам себя обманывает, боясь спугнуть то единственное чудо, выпадающее только раз на тысячу лучших снайперов!
Ему удалось сохранить равнодушное выражение лица, когда он распускал отстрелявшихся для чистки оружия. И лишь когда Лебеда направилась отдельно, в отличие от других, не поинтересовавшись результатом, он окрикнул ее негромко:
– Ефрейтор!.. Вы, Лебеда, вы! Останьтесь!..
Она вернулась, подошла к нему, и опять Хмуров при близости подивился ее бледному лицу с глазами, наполненными осенью.
– А вам неинтересен результат?
– Что, не попала?
– Попали.
– Не уложилась в норматив?
– Уложились.
– Тогда что?
«Вот ведь какая странная баба», – подумал старшина.
– Раньше стреляла?
– Стреляла.
– Где?
– Военная тайна…
Хмуров вспомнил туманный рапорт об убиенных фрицах. Далее расспрашивать не стал.
– А с двухсот сможешь?..
– Где это? – Она поглядела вдаль, словно искала горизонт.
– А вон бугор, где елки стоят…
– Могу попробовать.
– А ты попробуй!
– Попробую…
– Попробуй-попробуй!..
Он уже бежал к бугру с чистыми листами мишеней и все приговаривал: «Попробуй, давай!»… Хитрый старшина был. Бугор метров за триста пятьдесят навален. Пусть постреляет баба! Нам жалко, что ли!.. Патроны имеем. Чего-чего, а этого добра достаточно. Это не сто, триста пятьдесят!..
Возвратился взмыленный, как конь старый с колхозного поля. Дышал, словно марафон сбегал.
– Ложись, – предложил он.
Получилось двусмысленно. Но ни он, ни она этой двусмысленности не ощутили, зато собравшиеся вокруг снайперы заржали.
– А можно, товарищ старшина, и я с ней? – схохмил кто-то.
– Лечь-то ты ляжешь, – ответил вскользь Хмуров. – Встанешь ли!.. Свободны все, мать вашу! – заорал. – До обеда свободны! – Когда они остались один на один, старшина присел рядом с нею на корточки и тихонечко стал приговаривать: – Как я учил, поправочку на ветер… Так… Дальность обманчивой может быть… Природа склонна к оптической лжи… Обманчива мать…
Геля не слушала его, пальцы сами делали все, что надо, как будто она всю жизнь из винтовки стреляла.
– Ну, огонь, – тихонько разрешил Хмуров.
Старшина прикрыл глаза, прослушивая размеренные выстрелы «токаря», словно меломан редкую пластинку..
– Пять, шесть, – шептал, наслаждаясь эхом выстрелов. – Восемь…
Она закончила свои десять и еще долго лежала на лапнике, ожидая разрешения старшины встать. Ей было хорошо замереть без действия, лежать так просто под большим небом.
Придя в себя, Хмуров вновь побежал к бугорку, подпрыгивая на ухабах козликом.
Она впервые после смерти Мовчанова улыбнулась вослед дядьке. Поняла, что улыбнулась, а потому вспомнила полковника-локаторщика, а потом полковника Чудова, за ними лейтенанта Володечку, пахнущего «Шипром», и, конечно, Костика… прислонилась щекой к прикладу винтовки и опять смотрела куда-то сквозь все пространства…
Обратно Хмуров шел степенно, неся лист с пробитой мишенью на вытянутой руке. Его походка какому-нибудь психологу показалась бы очень важной, словно человек только что клад нашел.
Такого психолога старшина бы послал изучать бараньи мозги, так как клад по сравнению с тем, что он обрел, стал бы сущей безделицей.
Девяносто восемь из ста, и все в касание! – пела душа.
– Да ты знаешь, кто ты?! – Всем его существом завладел пафос гениального учителя перед еще более гениальным учеником.
– Знаю, – ответила Ангелина, с удовольствием вдыхая в себя запах остывающих гильз. – Знаю, я – шваль!
Потом Хмуров докладывал начальству о самородке Лебеде, объясняя профессионалам, что за всю свою жизнь не встречал подобного таланта.
– Бриллиант! – кричал он.
– Спокойно! – одергивал начшколы. – Не про Ойстраха говоришь.
– Дайте мне этого Ойстраха, и я посмотрю, как он с трехсот пятидесяти при боковом ветре да девяносто восемь!
– Ойстраха тебе не дадим! Он на всю Россию один!
– А с пятисот оба глаза немцу рисованному повыбила, в рот пулю засунула, в сердце тройку воткнула, еще двумя – яйца отстрелила!.. Как вам?!!
– А десятым?.. – ужаснулся начшколы.
– Да в лобешник, Прокопыч!
«Прокопыч» – было уже серьезно! В истинном экстазе пребывал старшина. Да и так уже было понятно, что дело серьезное!
«Откуда она взялась?» – мучил голову вопросом начшколы. Пытался разузнать, намекнули однозначно – не лезь! Здесь еще Слава второй степени пришла… А у него на кителе только дырки на случай да знаки отличия… Может, эта Лебеда – спортсменка?..
Старшина словно мысли его подслушал и при следующей беседе рассказал. Эротично так поведал…
– Пальчик я ее проверял. Мягонький, даже мозолька натерлась. И щечка ровненькая, с пушинкой… Истинный талант! Первородный!..
– Девственный, – уточнил начшколы. – Остальных что, отпускаем?
– А чего, – развел руками Хмуров, – парни отличные! Завтра готовы в бой. Для прикрытия лучше и не мечтай!.. Выжал из них все способности…
– А Лебеда?
– Мне надо с ней еще! Поработаю, потружусь, подшлифую…
– Секреты мастерства передашь?
– Это как водится! – пообещал старшина.
Прокопыч благословил, но до поры до времени о Лебеде выше не докладывал. Хотел увериться в неслучайности результатов. Так часто бывает, знал по опыту начшколы снайперов, – новичок может месяц показывать высший результат, а потом наступает момент, когда все ломается, глаз косеет, рука кривеет, и бывший вундеркинд всю оставшуюся жизнь стреляет в «молоко». Руководя областным ОСОАВИАХИМом до войны, он навидался всякого, а потому не спешил. Даже вручение ордена ей попридержал.
Хмурову Прокопыч позволил делать с Лебедой все, что старшина сочтет нужным. Безо всякого режима. Кому этот режим, на фиг, нужен, если она в школе одна! А если дело выгорит и из девчонки получится элита, они все на том поимеют!..
До самой осени, через березовую весну и полынное лето, старшина Хмуров работал с Ангелиной Лебедой.
Передал девке все тонкости снайперского искусства, а она их приняла, да такое ощущение сложилось у Хмурова, будто ефрейтор уже родилась с профессиональными повадками снайпера. Хватала науку на лету.
Он научил ее стрелять с корточек. Причем заставлял сидеть в позе зэка по шесть часов не шелохнувшись, лишь тогда пускал зеркальцем солнечный зайчик. Хорошо зеркальце к палке привязывал, а то бы без рук остался…
Хмуров обучил ее лазить по деревьям дикой кошкой и спать на ветвях змеей.
– Подушка твоя – приклад! Оптический прицел – батька, а ствол винтовки – мать родная! – повторял старшина.
Она улыбалась ему, чувствовал, была благодарна за науки, но души своей и странички не открыла. Хмуров был жалостливым мужиком, одновременно с этим понятия имел. Не хочет человек открываться, дело его. Видать, произошло у этой Лебеды в жизни всякое… Ну что ж, улыбается – уже празднично!
Так бок о бок они прожили полгода, и наступило время экзамена.
Лебеда о том не знала, все зашифровано было. А Хмурова обещали расстрелять по-честному, если проговорится.
Ангелину среди ночи подняли, велели приготовиться в пять минут, погрузили в кузов полуторки и отвезли километров за двадцать.
Задание было поставлено туманно. Ожидать в точке «А» противника. Откуда ждать его появления, указано точно не было. Угол обнаружения врага шестьдесят градусов.