– Все в жизни бывает, Ира! – философски подметил учитель труда, в крови которого происходили благоприятные процессы. Он ухаживал за «француженкой», хотя она об этом не знала.
– Да, – подтвердил директор. – В жизни бывает все!
– Но не настолько! – еще более истерично вскричала Ира. – Не настолько, чтобы эти гадкие звери сожрали ей полмозга!
– Это не звери! – уточнила биологичка. – Это – насекомые!
– Какая разница!
– Огромная!
– Да замолчите вы!
– Возьмите себя в руки! – приказал директор. – Пусть во всем милиция разбирается. А наше дело хоронить. Кто «за», прошу поднять руки!..
С этого места Ромка уже ничего не слушал. Он помчался в туалет, где с удовольствием опорожнил мочевой пузырь, устремляя на радостях струйку мимо унитаза, стреляя то в один угол, то в другой, добиваясь столь впечатляющего эффекта способом пережимания уретры.
«Ах, Северцев! – пела его душа. – Друган ты мой!.. Ведь не обманул же! Сделал все, как обещал, дружище! А я на него напраслину навел! Настучать хотел!»
Ромка до такой степени растрогался от веры в дружбу, что описал ботинок. А еще он себя падлой обозвал за гнусный помысел. В наказание Рыжий Псих шибанул своим лбом о стену. Засвистел от боли, а когда она отступила, пацан еще раз поклялся своему отражению в зеркале, что до конца жизни будет хранить дружескую верность Леньке Северцеву.
– Как он клево с муравьями!..
Конечно, их искали. Правда, розыски начались с некоторым опозданием, так как хоронили математичку и пристально интересовались причинами столь странной смерти. А уж когда следователь сообщил о вине санитарных служб, проглядевших муравьиное гнездо, сведя смерть к банальности, вот тогда и заметили пропажу двоих детей.
Искали с усердием, так как дети – святое понятие для государства. Но след мальчика и девочки не отыскивался ни на одном из направлений поисков. Поговаривали даже, что в области завелся маньяк, который похищает детей, потом убивает младые организмы и прячет их под толщей земной на веки вечные.
Через несколько месяцев поиски хоть и не закончились формально, но милиция рвение на этот случай потеряла, тем более что был пойман маньяк-педофил, который брал на себя всех пропавших за последние годы детей. Правда, прямых доказательств не имелось… А потом, в подтверждение смерти разыскиваемых, недалеко от интерната, в лесу, были обнаружены детские волосы, очень похожие на прядку из косички Машеньки Махаоновой. Ее подружки благодаря ленточке признали находку за подлинную, и на том дело закрыли безо всяких угрызений совести. Маньяка расстреляли, а жизнь в Лосиноостровском интернате потекла прежним чередом…
И только Рыжий Ромка знал, как обстоят дела на самом деле. Но о том он никому не говорил, хранил тайну, как Рихард Зорге…
Через несколько месяцев после бегства Леонид нашел на Казанском вокзале спеца, который за двести рублей справил два новеньких паспорта. Имена в главных документах были сохранены оригинальными, но вот возраст существенно отличался от номинального.
Леониду Северцеву, русскому по национальности, уже исполнилось девятнадцать лет, а Машенька Махаонова оказалась чуть младше, ей определили полное восемнадцатилетие.
Теперь молодые, обвенчанные в церкви, без особого труда оформили в загсе свои отношения на законном основании.
Они продолжали жить у Серафимы, которая на старости лет и не чаяла такого счастья. Старушка, вылеченная от одиночества, даже в церковь стала ходить реже, все баловала своих постояльцев стряпней из добытых ими продуктов. Вернее, добывал пропитание Леонид, и даже Машенька не знала, откуда в их семье берутся деньги.
Иногда девочка спрашивала мужа, чем тот промышляет в жизни, но Леонид лишь загадочно улыбался в ответ, а Серафима учила Машеньку не лезть в мужские дела.
– Добытчик – это хорошо!.. А наше дело маленькое, главное, чтобы добытчику создать семейное тепло, чтобы в семье мир и благость пребывали.
Старушка обучала Машеньку кулинарному искусству, нехитрому шитью, правильной уборке помещения, а в оставшееся время рассказывала молодой про Иисуса Христа…
Леонид и Машенька по-прежнему оставались детьми Платона, хотя раз от разу их постельные игры все более походили на имитацию взрослого полового акта…
А через два года старушка Серафима умерла. Сделала она это тихо, не доставив особых хлопот. Машенька знала, что в комоде преставившейся все собрано для последней дороги и денежки имеются на похороны, упрятанные в свернутый носовой платочек.
– Надо Серафиму отпеть, – произнесла Машенька с уверенностью, утирая слезки со своего прекрасного личика.
– Это зачем? – удивился Леонид.
– Чтобы она пред Господом предстала.
– Перед каким Господом? – удивился Леонид.
– Перед Господом нашим, Иисусом Христом.
– Нет никакого Иисуса Христа, – хмыкнул Леонид. – Пустая трата времени!
И здесь Машенька явила пусть небольшой, но все-таки характер.
– Есть, – настаивала она.
– Глупости!
– Твое дело не верить, а мое поступать так, как мне велит сердце!
– Ты – моя жена и должна поступать так, как велю я! При венчании тебе это батюшка говорил!
– И Серафима так говорила, – подтвердила Машенька.
– Вот, – удовлетворился Леонид.
– Значит, это нужно сделать потому, что так хотела сама Серафима!.. Надо отпевать!
Леониду отчаянно понравилось это внезапное прорастание характера у его жены. Он еще раз с удовольствием подумал, что не ошибся с выбором, что она именно та, которая даст ему возможность устремиться в Космос. Впрочем, довольного виду он не показал, немного подумал и решил:
– Если так хотела Серафима, то пусть. Она была добра к нам.
Машенька так радовалась, так светилось ее личико, что Леонид тоже не удержался и заулыбался глазами, глядя на жену.
Отпел Серафиму Ильиничну старый знакомец, батюшка Иван Самойлович. После похорон старушку помянули ее же сливовой наливочкой, а через три дня обнаружили в комоде завещание на квартирку, в котором говорилось, что две комнатки, оказавшиеся кооперативными, отписываются семье Северцевых…
Так молодые обзавелись своим жильем.
Прошло три года, в которые уложилось их детство, с конфетами и праздничными демонстрациями, наполненное искренней влюбленностью.
В свои номинальные двенадцать лет Леонид выглядел как половозрелый юноша, а Машенька так та просто превратилась в необыкновенную красавицу. Зачатая, вероятно, в любви, она и в детстве была обворожительно прелестной, а теперь девичья красота ее стремилась к совершенству. Не существовало мужчины, который бы, встретив случайно Машеньку на улице, потом долго не глядел ей вслед, обдумывая всю свою жизнь, до истоков, ставя перед собой сентиментальный вопрос, а не ошибся ли он в выборе второй половины! Может быть, сущность его поторопилась выплеснуть бурлящие гормоны в первую встречную, а оттого в жизни не случилось ангела, вот как эта… Еще долго образ необыкновенной красавицы с опущенными к земле глазами, в которых была истинная покорность и ветхозаветная скромность женщины, будоражил воображение всех мужчин, которым она повстречалась когда-то…
Самой же Машеньке не приходило в голову оценивать себя как красавицу, поскольку любила она одного Леонида и ничего в жизни, кроме мужа своего, ее не интересовало, даже мало-мальски. Жили супруги не ссорясь и не хмурясь, и лишь одно беспокоило Машеньку – год назад Леонид переселился в другую комнату, вернее, стал ночевать в ней. Он оставлял ее на ночь одну, и она иногда просыпалась от какой-то странной муки, поселившейся одновременно в голове и животе. Тогда Машенька тяжело дышала, стараясь выгнать из тела некое сосущее чувство, а наутро у нее болела голова.
Леонид часто уезжал, как водится, не объясняя куда, а когда возвращался, то при нем всегда имелись деньги в достатке и новые модные вещи для Машеньки.
Тогда она, счастливая после разлуки, посещавшая в одинокие дни только церковь, бросалась мужу на шею и целовала истово его лицо. Он так же страстно отвечал на ее ласки, иногда сжимая до боли налившуюся девичьей крепостью грудь, и, казалось, вот-вот влюбленные должны были позабыть советы Платона, устремляясь к другому маяку. Тогда трещала по швам одежда… Но в какой-то момент Леонид, словно отчаянно нажимал на тормоз, будто стена перед ним вырастала бетонная. Он отстранял прочь свою жену, некоторое время находился бледным, а потом и вовсе уходил в другую комнату…
Однажды она решилась спросить его о самом страшном для нее:
– Ты меня разлюбил?
Он посмотрел в ответ взором странным, ищущим что-то в ее наполненных печалью огромных глазах. Она еще более испугалась, вдруг вспомнив о Сером Волке из своего детства.
– Я люблю тебя, – ответил он уверенно.
– Может быть, я что-то не так делаю?
– Все так…
Дальше она не знала, о чем еще спросить. Какие-то звуки готовы были сорваться с ее языка, но то были лишь звуки, а не слова… Стиснула зубы…
– Я люблю тебя, – ответил он уверенно.
– Может быть, я что-то не так делаю?
– Все так…
Дальше она не знала, о чем еще спросить. Какие-то звуки готовы были сорваться с ее языка, но то были лишь звуки, а не слова… Стиснула зубы…
А потом он вновь исчезал и возвращался, а она шла в церковь, где усердно молила Богородицу о счастии для Леонида и, если возможно, для нее… Чуть…
В 1976 году Леонид Северцев посетил психиатрическую больницу имени Кащенко, где сумел всучить взятку заведующему отделением за встречу один на один с пациенткой женского отделения для хронических.
Завотделением был удивлен таким странным желанием молодого человека, так как больная находилась на излечении с незапамятных времен, и с них же никто ее не посещал никогда. Да и вообще посетителей в этом отделении не случалось.
– А зачем она вам? – проявил любопытство психиатр, но встретил жесткий ответ:
– Не ваше дело! Вы деньги получили!
– А ведь я могу и вернуть вам деньги! – обиделся психиатр.
– Не сможете!..
Его оставили одного в комнате для трудотерапии.
– Не вздумайте шпионить! – предупредил Леонид.
Заведующий отделением почти плакал от унижения, но взятка была столь значительной, что успокаивала самолюбие лучше, чем любая месть…
Сначала он ее совсем не узнал.
В комнату впустили худенькую, коротко остриженную женщину с выпученными, совершенно безумными глазами.
Сумасшедшая с нескрываемым ужасом глазела на Леонида. Он же в свою очередь старательно вглядывался в женщину, пытаясь что-то отыскать в ней.
Она, не она? – крутилось у него в мозгу. Не отводя от нее глаз, он вдыхал знакомый запах психиатрической лечебницы. Запах заполнял его, как тугая струя воды из шланга заполняет ведро. Ему нестерпимо хотелось кричать, как когда-то в детстве…
Женщина, укрываясь от этого ищущего взгляда человека из большого мира, подняла костлявое плечо, защищаясь им, и в этом движении он узнал ее всю. Задрожал телом и пошел на нетвердых ногах к ней навстречу.
– Валентина!.. – с великой нежностью проговорил он. – Валентина!
Женщина шарахнулась от незнакомца, вжимаясь всем телом в больничную стену.
– Валентина!..
Он подошел к ней, трясущейся, как в лихорадке, схватил руками и прижал к себе с большой силой. Уткнулся носом в ее волосы, пропитавшиеся запахом карболки и еще чего-то. Опять произнес «Валентина», а она тихонько завыла от ужаса.
– Это же я, Леонид!.. Ты узнаешь меня?
В ответ она продолжала выть по-звериному и бессильно рвалась из его рук.
Тогда Леонид дотронулся до ее ссохшейся груди, жилистой и безжизненной под грубой материей больничного халата.
– Это я, твой маленький Ленчик!
Он принялся целовать ее лицо, стараясь прогнать из вытаращенных глаз безумие, гладил плечи, спину, продолжая повторять:
– Это я, Ленчик! Помнишь меня?! Помнишь?..
На мгновение ему показалось, что в глазах Валентины просветлело, что безумие под натиском его чувства отступило. На самом деле так оно и произошло, но лишь на мгновение одно солнечный луч брызнул светом из-под сумрака ночи. Но и мига озарения оказалось достаточно, чтобы она обмякла в его руках старой матерью, чтобы пролить слезы горя по своей не случившейся жизни, чтобы вспомнить его, признать за дитя и вновь погрузиться во мрак…
– Ленчик… – проговорила она, потянулась было к его лицу всем существом своим, но тут вдруг в ее глазах погасло, будто перегорела лампа, мысль исчезла, а вместе с ней и признание…
Санитары уводили ее с плохо наигранной вежливостью, улыбаясь на прощание по-китайски, а заведующий отделением, разводя руками, приговаривал:
– Я же говорил вам, странная затея… Она уже никогда не придет в себя… И так удивительно, что пациентка столько здесь прожила. По моим расчетам, она должна была умереть лет семь назад… И потом…
Психиатр осекся, нарвавшись на взгляд посетителя. То был взгляд зверя… Ему вдруг показалось, что этот молодой человек сейчас набросится на него и перегрызет горло. Он побледнел и приготовился к смерти.
Но Леонид лишь заскрипел челюстями, часто заморгал, гася неистовое пламя в глазах, а потом, вынув из кармана толстую пачку денег, протянул ее доктору:
– Пусть она живет столько, сколько захочет! Обеспечьте ей это!..
– Да-да! Конечно!
Психиатр проработал в этом отделении еще пятнадцать лет, но более не встречал этого странного посетителя. Он был бы и не против, чтобы его подопечная жила хоть вечность, но она того сама не пожелала, преставившись уже через квартал после необычного визита.
Надо отдать должное врачу. Он потратил часть денег на гроб, поролоновые цветы и гримера, приведшего лицо скончавшейся пациентки в приличное состояние.
Ее похоронили на больничном кладбище, а в изголовье укрепили жестяную табличку с надписью: «Кирдяпкина Фаина». Ошиблись и с именем, и с фамилией…
Но на эту могилу никто и никогда не придет…
Восемнадцатого марта семьдесят девятого года Леонид Павлович Северцев, вооруженный пистолетом «ТТ», встретил инкассаторскую машину на подъезде к сберегательной кассе и обстрелял охранников, как только те, тяжелые денежными сумками, выбрались из автомобильного салона.
Молодой человек явил необыкновенную меткость, положив троих мужиков выстрелами в коленные чашечки…
Сумма почти в миллион рублей исчезла с места преступления, унесенная Леонидом Северцевым в неизвестном направлении.
Следственная бригада, прибывшая на место преступления, нашла на циферблате часов одного из раненых отпечаток указательного пальца, принадлежавший предположительно преступнику. Отпечаток прогнали по базе и идентифицировали с отпечатком пальца преступника, приговоренного к расстрелу за аналогичное преступление еще в 1964 году. Фамилия приговоренного была Криницин.
Дело тотчас попало в КГБ к полковнику Дронину.
– Не может быть! – зло вскричал офицер. – Рыкова ко мне!
Капитан не заставил себя ждать, явился тотчас, в отутюженной форме, чисто выбритый.
– Да, товарищ полковник.
Дронин резко поднялся со стула и почти швырнул в Рыкова папкой с делом «О нападении на инкассаторов».
– Что это?!!
Капитан, не теряя самообладания, пролистал тоненькую подшивку и рассудительно доложил самую суть.
– Разбойное нападение со всеми отягчающими обстоятельствами. Подрыв экономической мощи страны. Расстрельная статья.
– Ты не докладывай мне то, что я и без тебя знаю! – с трудом сдерживал гнев Дронин. – Экспертизу смотри!
Капитан еще раз углубился в дело, пошевелил губами, что-то вспоминая.
– Северцев-Криницин… Да ну, ерунда, товарищ полковник!
– Вспомнил?
– На память еще не обижался.
– Ты докладывал, что при попытке к бегству его застрелили как бешеную собаку!
– Так и было.
– А пальчик-то, пальчик откуда, я тебя спрашиваю!..
Здесь мозги капитана замкнуло. Конечно, он знал, что папиллярные узоры на пальцах уникальны. Что в мире не существует ни одной пары одинаковых отпечатков.
– Не может быть! – со странной улыбкой произнес он, как бы оправдываясь.
– Конечно, не может! – подтвердил полковник. – Значит, жив этот сучонок… Что там могло быть?.. Думай, капитан!.. Инсценировка?.. Подкуп?.. Недострелили?..
«Кабы знать», – думал капитан.
– Разрешите, товарищ полковник? – Рыков взялся за телефонную трубку и накрутил три круга местного номера.
– Архив?.. Дело Криницина к полковнику Дронину срочно!
Сел на стул ждать. Оба офицера молчали. Оба были раздражены и обескуражены.
Дронин между тем вспомнил своего застрелившегося друга Платона Антонова. Подумал о том, что не вспоминал о нем уже много лет… А может быть, все же его мальчишка был?.. Сколько ему сейчас?.. Должно быть, лет пятнадцать…
Тем временем запрошенное дело доставили из архива пневматической почтой.
Капитан Рыков пролистывал его быстро, пока не отыскал фотографии.
– Вот, товарищ полковник! – Он протянул снимки руководителю. – Голова надвое развалилась!.. И экспертиза, констатирующая смерть от ранения, не совместимого с жизнью.
Дронин полюбовался на документы, а потом, подойдя к окну и поглядев на памятник Дзержинскому, стал говорить:
– А ты знаешь, что все можно фальсифицировать?.. Этот Криницин мог вместо себя другого барана подставить!.. Мог купить кого угодно, ведь денег так и не нашли! Триста двадцать тысяч советских рублей!.. Знаешь, сколько это?
– Не представляю, – признался капитан.
– Говорят, у Зыкиной дача двадцать тысяч стоит…
– Шестнадцать зыкинских дач, – быстро подсчитал Рыков.
– А сейчас миллион ушел!
– Пятьдесят.
– Что пятьдесят? – не понял Дронин.
– Пятьдесят дач.
– Может быть, тебя счетоводом устроить? Хотя бы мозгами будешь работать, а не…
– Не волнуйтесь, товарищ полковник, – от всей души пообещал капитан. – Я с этим делом разберусь! Я еще никогда лажи не допускал!