– А где у вас можно самовар купить?
Она ни разу в жизни не пробовала самоварного чаю. А сейчас, будучи в Туле с карманными деньгами, захотела попробовать.
Прохожие смотрели на нее, как на чокнутую, а шофер неустанно ныл, что самовары только на барахолке, это в сторону. А ему приказали доставить ее как можно скорее в область. А туда, в деревню Жутки, переть и переть, так он до ночи не вернется в город.
В деревушку с гоголевским названием, подле которой располагалась новая Гелина часть, они попали под вечер.
Войсковое формирование было огорожено колючей проволокой, а по периметру сплошь солдаты с гавкающими собаками.
На КПП долго проверяли документы, а потом дежурный отвел ее в штаб.
Принимал ефрейтора Лебеду капитан по погонам, а вот на лычках отличительные знаки отсутствовали. К какому роду войск принадлежал офицер, понять было совершенно невозможно. На то она и секретность.
Здесь долго не рассусоливались.
Капитан запросто рассказал, что часть – радиолокационная, что ее задача отслеживать всевозможные радиосигналы противника. Часть не самостоятельная, а является приложением к другому формированию.
– Про ракетные батареи слышали?
Она кивнула.
– Вот мы их и бережем от противника… Радиолокация – знаете, что такое?
– Никак нет.
– По физике сколько в школе было?
– Пятерка.
– В школе такого предмета, как радиолокация, нет, – улыбнулся капитан. – Наука почти новая, секретная…
– А я зачем?
– Вы будете приставлены к главному.
Она не поняла.
– Будете обеспечивать его быт и здоровье, – пояснил капитан.
– Он что, болен?
– В бою, если что, вам придется спасать только его!.. Понимаете? Только его!.. Скольких вы там вытащили?
– Я что, одна такая на всю армию?
– Не знаю. Приказ.
– Поняла.
– Отлично… Вас проводят…
Главный появился только через два дня.
Она влюбилась в него тотчас, и, когда их представили, она поздоровалась не по форме – протянула ладошку для пожатия.
– Ефрейтор! – зарычал капитан. – Вы что!
А главный лишь улыбнулся и взял ее пальчики в свою мягкую сухую ладонь и пожал их несильно.
– Полковник Мовчанов. Илья Васильевич. Пойдемте пить чай?
Она готова была с первой секунды на все. Чего там чай пить!.. От его рукопожатия исходило тепло, никакого холода. Никакого!.. А значит, никакой смерти, и наконец ей природа подарила нормальное человеческое счастье!.. Верила, не верила…
Они пили чай со смородиновым листом, она смотрела на него во все глаза и слушала, как он ей докладывал, что совсем не кадровый военный по призванию, просто ученый, что ракетные установки сопровождает уже второй год…
– Мне сорок три года, – зачем-то сказал он, глядя ей прямо в глаза.
– А мне девятнадцать, – ответила Геля.
– Для вас я старик.
– У меня был мужчина старше вас.
– Разошлись?
– Нет, его убили…
– Война…
– Она…
– А у меня жена – почти ваша ровесница.
Ее тряхануло, словно она взялась за оголенные провода под током… Какая жена?..
– И дочка, – добавил он. – Крохотная, еще двух нет…
Она принялась любить его на расстоянии, сосчитав, что нельзя мужика, обреченного на жизнь, с женой разводить… Опыт невзаимности был для нее внове, но не приносил таких ужасных мучений, как ей думалось до войны.
Неразделенная любовь хоть и приносила страдания, но эти были наполнены странной сладостью. Геля впервые за долгое время имела возможность пожалеть себя, а не будущего мертвого солдата. Небо предоставило отпуск от тяжелых обязанностей, кто-то свыше разрешил ей поставить ненадолго свою ношу и выпрямиться. И она ходила пряменько, даже когда бой шел. Норовила все впереди Мовчанова шагать, сделавшись его щитом. А он раздражался от дел таких и кричал после:
– Вы, Лебеда, – не смейте! Я приказываю вам!
– А как эти штуки работают? – не слушала слов полковника Геля и показывала на крутящиеся локаторы.
– Вы понимаете… – Конечно, он был не военным, а ученым. – Вы понимаете, я был в лаборатории Архипа Люльки…
– Смешная фамилия.
– Очень!.. На самом деле, человек – кремень!.. Что я хотел сказать?.. Вам действительно интересно, как они работают?
– Мне нравится ваш голос…
В Мовчанове было наивности столько же, сколько и в малом ребенке, или в ученом, которым он и являлся.
– Хотите, я вам стихи почитаю?
И он читал ей между боев Есенина.
Она слушала.
А потом их как-то мигом одним потянуло друг к другу, так что они зубами стукнулись в поцелуе. Поцелуй с кровью продолжался почти вечность, такую недолгую…
Они любили радостно и празднично.
Ангелина впервые за долгое время была наполнена счастьем до краев и частенько плакала, так как счастье переливало через эти края, а он понимал, зачем эти слезы, и тоже капал своими мужскими глазами.
Она говорила ему, что впервые видит зеленые глаза, а он отвечал, что впервые целует такие алые губы… Она ему, что он самый сильный мужчина в мире, а он ей, что красивее ее, нежнее и прекрасней никого не встречал!.. Слов у них нарождалось великое множество…
Сопровождая ракетные установки, они двигались от города к городу, от одной ночи любви к другой. Стонали над головами снаряды «Катюш», и их тела вторили тем смертельным стонам. Пищала радиолокационная аппаратура, но они ее преступно не слышали, а когда как-то спохватились…
В общем, она осталась с двумя взводами автоматчиков и снайперов, пока ракетная батарея уходила. Осталась защищать не железо, а его.
Почти всех перестреляли немцы, выжили только шесть человек. Но батарея ушла…
В этом бою Лебеда впервые взяла в руки винтовку с оптическим прицелом… Вырвала из рук убитого.
Когда они догнали батарею, лейтенант Штреков докладывал начальству о небывалой меткости Ангелины Лебеды, уложившей до десяти немцев в одном бою.
– Это медсестра-то так стреляет? – удивился командир прикрытия майор Быстров, сам «Ворошиловский стрелок», снайпер каких поискать.
– Она, – подтвердил Штреков.
– Эта пигалица, которая физика доит?!
Лейтенант Штреков потупился.
– Отвлекает, сука, от боевых задач! Если что, нас с тобой расстреляют, глазом не моргнут!.. Еле ушли, падло!
Майор поглядел на красного физиономией лейтенанта Штрекова, решил, что от мороза.
– Сам решу проблему!..
Ближе к весне батарея оттянулась в тыл, дабы произвести необходимые ремонтные работы.
Маленький поселок Луч накрыло безвоенной ночью, и они впервые любили друг друга под звуки тишины. Было поначалу даже как-то не по себе без локационного писка и воя ракет, а потому приходилось сдерживать крики, дабы не разбудить кого-нибудь.
Наутро Геля проснулась от дверного скрипа и увидела подле кровати молодую красивую женщину с полными удивления глазами.
Мовчанов уже не спал, лежал тихо и смотрел на вошедшую.
– Прости, – вдруг произнес он.
Ангелина не поняла, к кому обращены эти его слова.
– Это ППЖ, – добавил полковник радиолокационных войск. И толкнул ее слегка в бок: – Иди-иди!..
В душе что-то хрустнуло.
Странно, еще недавно она была готова стать походной женой многим, но сейчас его слова казнили ее без предупреждения.
– Не уходите! – твердо сказала молодая женщина.
Здесь было попытался выскочить из кровати полковник, но она тихим, но властным голосом остановила его:
– Не надо движений!.. У Юли будет другой отец!
И вышла.
Он вскочил, в одном исподнем побежал следом, отсутствовал час, а потом вернулся с таким жалким видом, будто его из «катюши» вместо ракеты выпустили.
Долго сидел, уставившись в окно, а потом спросил:
– Как думаешь, простит?
– Нет, – ответила она.
Он завыл в рукав, но ей было его не жаль вовсе. Она вспомнила слова капитана про обеспечение быта и здоровья, а потому жарила яичницу совершенно спокойная, даже удовлетворенная, как человек, полностью выполнивший приказ.
– Ты-то меня не оставишь?
В его обращенных к ней глазах сконцентрировалось столько мольбы, как у старой псины перед последней дверью, в которую она еще не скреблась.
Геля не отвечала, почти не слыша его, даже не заметила, как он подошел к ней и взял за плечи.
Здесь ее шарахнуло невыносимым холодом. Трясло так, словно жидким азотом облили. Даже яичница перестала скворчать, мигом застыла.
«Не может быть! – кричало ее нутро. – Он же был теплым! Я не могла ошибиться!..»
Ее трясло и трясло.
Ему же показалось, что она так сильно переживает, а потому локаторщик обнимал ее все крепче.
– Простишь?
Яичница застыла, хотя в печи со всем жаром пылали сухие березовые поленья.
– Простишь?
– Я – твоя жена, – проговорила она покойно. – Походная…
– Ну, не обижайся, – попросил он, поцеловав в ухо. – Это же не по-настоящему… У меня же там ребенок…
Она обернулась и поцеловала его в губы.
Отпуск Гели Лебеды от дел Высоких окончился, и она приступила к своим, почти забытым, обязанностям…
Она обернулась и поцеловала его в губы.
Отпуск Гели Лебеды от дел Высоких окончился, и она приступила к своим, почти забытым, обязанностям…
А потом ее вызвал Быстров и обозвал швалью.
– Так тебя, кажется, называли?
Она кивнула.
Он напрямую предложил ей за перевод в школу снайперов вторую Славу.
– Оставь его.
Показал наградной лист.
– Вы же майор, – удивилась она. – Вы же не можете…
– Я все могу, я с Берией на прямом звонке!.. Иди думай…
Она ушла, уверенная, что выполнит свою миссию до конца. Она не бросит его, и тело ее, как и душа, будут в распоряжении Мовчанова до его смерти.
Человек полагает…
Мовчанова и Быстрова арестовали в тот же вечер.
Обоих избили при аресте с жестокостью, говорящей о том, что нечего жалеть свиней перед забоем.
Больше Геля его не видела.
Мовчанова расстреляли за шпионаж в пользу американцев. Быстрова за то, что проглядел шпиона…
Новый руководитель спецбатареи нашел на столе Быстрова представление Лебеды за мужество в бою к ордену Славы второй степени и отослал его по инстанциям. Также он прочитал рапорт ефрейтора Лебеды о переводе в школу снайперов, правда, без подписи, отпечатанный на машинке. Обрадовался, поскольку от старого состава необходимо было в таком деле избавляться… А здесь все само складывалось…
Вызвал Лебеду, показал рапорт:
– А где подпись?
Она расписалась.
– Его расстреляли?
По глазам нового начальства все поняла.
– Завтра отбывай к новому месту назначения.
– Есть, – ответила она.
Так Ангелина Лебеда стала снайпером.
5
После смерти капитана КГБ жизнь Юльки потекла по неизведанной части женского бытия, в котором было столько качественно нового, такой прорыв души и духа произошел в ней, что мозг просто заблокировал часть памяти, в которой хранилось о Платоне Антонове. Если Юлька и думала о мужчине, то только о целиннике Северцеве. Не чувственными были ее воспоминания, а слегка печальными, как об отце ребенка, который погиб… И не станет у мальчишки мужского идеала для подражания.
Зародышу, который уже достаточно освоился в материнском организме, было совершеннейшим образом наплевать на расстрелянного родителя. Бездарно проживший, бездарно канул в Лету…
Его клеточная структура продолжала делиться с бешеной скоростью, появились зачатки нервной системы, а мозговое вещество не уступало по объему рыбьему.
Он часто раздражался на свою мать, особенно когда она пыталась вести с ним диалог.
«Сладенький мой, – поглаживала Юлька свой живот, который, как казалось ей, растет не по дням, а по часам. – Ты вырастешь и станешь красивым офицером! Я буду гладить твою форму! У тебя на брюках всегда будет идеальная стрелка!..»
«Вот ведь глупая женщина! – злился он. – Кой черт пьет эти таблетки, выданные Равиковичем! Так бы я с помощью яда прикончил эти ее дурацкие бредни!.. Надо же, офицером меня видит! Какие-то фрейдистские аналогии. Гэбэшник ее пользовал, так теперь и чадо свое мнит агрессором!.. Дед был военным – расстреляли!.. Не буду офицером!»
«Может быть, тебя в балетную школу отдать? – представляла Юлька. – Как красиво на сцене Большого театра…»
«В нашей семье только педераста не хватало, – удрученный материнской глупостью, размышлял зародыш. – Кем быть?.. Самое время об этом размышлять, когда созвездию моих клеток уже три месяца! Именно сейчас нужно решить мою профессиональную принадлежность!.. Вот ведь двойственность какая! Обделил Господь Космос разумом, сделав к нему бездарное приложение, которое может мыслить».
Приложением зародыш считал весь мужской род.
Приложение всегда можно отбросить, как ненужную пачку вермишели, приложенную к баночке икры в продуктовом заказе!.. Сие более всего удручало плод. Осознание собственной ненужности не только Космосу, но и, следовательно, Господу делало деление его клеток абсолютно бессмысленным! Он по-прежнему думал о качественно другом сознании, которое бы определяло смысл…
В четыре месяца ее беременности зародыш даже попытался покончить с собой. Волевым усилием заставил свои клетки отказаться от получения кислорода, но хитрый гинеколог Равикович снабдил Юльку пилюлями с активным кислородом.
– Это чтобы гипоксии не было! – пояснил врач. – Чтобы ребеночку воздуха хватало!.. Кого ждем? – поинтересовался.
– Мальчика, – со стопроцентной уверенностью сообщила она.
Глядя на эту рыжую женщину с чистыми глазами, которые, казалось, только что промыли живой водой, Равикович ничуть не сомневался, что у пациентки произойдет особь мужеского пола. У таких Женщин с большой буквы пренатальное общение начинается чуть ли не с момента оплодотворения яйцеклетки. Они наверняка знают пол будущего отпрыска… Будь он помоложе, на пару голов выше, без своей Доры и мальчика Фимы, непременно бы женился на этой русской девочке… Гинеколог пофантазировал, но Дора и Фима были ему чрезвычайно дороги… Как там было написано на воротах Бухенвальда? «Jedem das Seine» Каждому – свое?.. «Пускай мне Дора с Фимой, чем прекрасная Юлия! Это – мое!.. Каждому еврею – по собственной газовой печке!» – почему-то подумал Равикович… Оба его дядьки были утоплены в общественном сортире Майданека. И Рафаил, и Зиновий являлись гениальными сифилидологами. Они первые и единственные в тридцать четвертом году вылечили у пациента вторую стадию сифилиса. Как это было выяснено? Очень просто. Пациент через год пришел к ним на прием, где у него вновь выявили первую стадию люэса…
«Но все-таки – какая прекрасная женщина!» – напоследок подумал Равикович, хотел было не брать с Юльки денег за прием, но, руководствуясь все теми же святыми понятиями Доры и Фимы, опустив глаза, принял десять рублей и поцеловал руку дающей…
Ее беременность протекала абсолютно счастливо. На работе все ладилось, она ела фрукты с рынка и дружила с Ксанкой, женщиной Чармена.
Компания часто собиралась в его квартире – с предметами антиквариата, причем не аж бы лишь бы, а тщательно подобранного, в восточном стиле. На резных, украшенных слоновой костью столиках стояли диковинные кофейники, из которых тоннами хлебала кофе Ксанка, с чудесных серебряных ваз свисали гроздья мясистого винограда, прозрачного в лучах солнца, так что можно было в каждой ягоде косточки посчитать. На стенах, полах, всюду в избытке имелись ковры, где-то украшенные коллекцией холодного оружия, а где-то висели старинные пистолеты.
Ксанка шептала, что из одного Пушкина жизни лишили, а из другого – Лермонтова.
– Что ты?! – всплескивала от исторического ужаса руками Юлька.
– Ага, – подтверждала подруга. – А вон той саблей Грибоедова зарубили!
– Не может быть! – потом спохватывалась, вспоминая истфак МГУ. – Грибоедов… Он же сам…
Ксанка хохотала баском, объясняя Чармену, что беременные женщины частенько глупеют.
Вместе смеялись, но не вместе пили вино. Юльке выжимали сок.
Потом она с восторгом смотрела за тем, как Чармен с Ксанкой целуются. Если бы она была циничной, то наверняка подумала, что так целуется селедка с верблюдом. Но в ее сердце место отводилось только для счастья, а потому они казались ей Тристаном и Изольдой.
Юлька так радовалась за свою подругу, что, когда Чармен сделал паузу между поцелуями, чтобы принести с кухни сочную баранину, она зашептала Ксанке искусительные слова, мол, почему бы и ей не понести в жизнь ребеночка. Чармен такой замечательный, столько мужественности в нем, а потому младенец получится восхитительный!..
Она не скоро заметила, что Ксанка вовсе не внимает ее словам, что радостное состояние духа покинуло душу подруги, а принесший с кухни пахучее мясо Чармен, хоть и продолжает улыбаться, но печальна его восточная улыбка…
Потом они срывали молодыми зубами мясо с бараньих ребрышек, Ксанка поднапилась, и веселое расположение духа вернулось к ней. Чармен хоть и пил много, оставался совершенно трезвым, лишь глаза его становились все более похожими на оливки в тумане.
Позже, когда Юлька выбралась из-за столика, чтобы посетить санузел, так он в этом доме назывался по причине полного совершенства, с биде, с ароматизированными палочками, медленно тлевшими, Чармен догнал ее и прошептал:
– Она не может…
– Что не может? – не поняла Юлька.
– Тихо! – попросил Чармен, приложив к губам палец с красивым кольцом, блеснувшим золотой ящеркой. – У нее не будет детей!
Он более ничего не говорил, прошел в комнату, а Юлька после посещения санузла нашла их вновь целующимися.
Ее организму не требовалось драмы, а потому она решила сильно не расстраиваться, уверенная, что такой человек, как Равикович, непременно поможет… Как это не будет детей!.. Разве такое может быть! Глупость!..
К седьмому месяцу ее живот стал огромен, как курган, в котором запрятаны сокровища, а потому Юльку едва ли не насильно спровадили в декрет. Она почти все время проводила в своей коммунальной комнате, ведя содержательные беседы с будущим сыном.