Он сшил Лоре безрукавку из кусков меха, сшил художественно, любовно, чисто, с врожденной аккуратностью, затем сшил Лориной матери очень быстро юбку и затем оказался принят в семью как студент со справкой.
Его поженили и прописали, но шить ему больше не хотелось.
От него ждали чудес, слава его разнеслась по всем знакомым родителей Лоры, уже порывались нести ему отрезы и отрезы, но тут Владимир нашел себе Лорину подружку, девушку из захолустного города, Жанна по кличке «Ванна-с-Тольятти» (она рассказывала всем присутствующим, что в детстве называла себя не Жанна а Ванна, и, самое смешное, когда ее спрашивали как тебя зовут, отвечала: «фами внаете».
Ванна стала в Москве дорогой проституткой, как-то так извернулась, сняла квартиру, носила шубки, брюлики, имела косметику от Диора-с-Парижа (произносить слитно), а все дело было в том, что ее главный сожитель и покровитель жил между двумя странами, скажем Италия—Россия, и налаживал именно в Тольятти производство каких-то пламенных моторов, и ему там встретилась Ванна, семнадцатилетняя выпускница в белом платье, волжская блондинка, роза с крепко взбитыми сливками. И дело завертелось, начавшись с уличного знакомства, т.е. Ванна села в машину к итальянцу.
Дело завертелось, но: Ванна не желала жить в родном Тольятти, где часть людей относилась к ней как к вражеской подстилке, т.е. с завистью (бабы, подруги и мальчики), а меньшую часть составляли те самые враги, кому якобы и предназначалась подстилка.
Короче, Серджио снял Ванне апартаменты в Москве и сам туда наезжал на уик-энды, а в остальное время Ванна принимала других богатых бизнесменов, завела знакомства в верхних эшелонах искусства, но: каковы истинные истоки человека, таков и его неизбежный путь, и Ванна нехотя увела мужа (Владимира) у якобы подруги Лоры.
Лора с интеллектуальными друзьями ходила к Ванне посмеяться над ней, над ее выговором, они потешались над Ванной-с-Тольятти, повторяли друг другу ее словечки, но исправно пили и ели за ее столом.
Все это с хохотом рассказывалось Владимиру. И Владимир был однажды приведен к Ванне. Они познакомились.
После чего Владимир исчез.
Они с Ванной залегли в берлогу, вкусно ели, сладко пили, хорошо спали, тем более что Серджио фирма вызвала на родину на два месяца, он звонил ежедневно, ежедневно звонили и бывшие папики-друзья, но Ванна держала оборону.
Владимир жил теперь именно в тех условиях, для которых каждый человек предназначен,— любовь, ласка, еда и питье, фильмы типа «Эммануэль», дорогие магазины.
Однако же и от Ванны-с-Тольятти у него находились потайные пути, и иногда он исчезал, прорезая в толще богатства свои ходы, ходил по старым местам, носил деньги и подарки, посещал детские дни рождения и встречался с Лорой (романтически, в кафе), по ее просьбе, она рыскала всюду, ища своего мужа, ее родители окаменели от горя, и в результате с инфарктом слег еще совсем не старый ее отец, бац — и умер.
Владимир тут же приехал с деньгами, все взял на себя, отхоронился и снова исчез.
Приближался срок возвращения из Италии «Сержика», приближалась свадьба Ванны-с-Тольятти, Серджио собирался увозить свое сокровище на родину, и Владимир однажды вечером ушел из объятий плачущей Ванны никуда, в темную ночь; а во дворе уже разгружалось такси Серджио, прибывшее из аэропорта с огромным грузом.
Владимир ушел не плача, все в той же куртке и в том же состоянии.
Идти к Лоре было нельзя, идти к Сашке пришлось, в гущу тараканов, однако Сашка уже погиб к тому времени, как выяснилось, но и там уже болото заросло, и место оказалось занято, новые морды повернулись к Владимиру от плиты, где варилась маковая соломка, морды бледные, подвальные, мокрые как вареные пельмени.
Владимир, однако, заготовил себе еще раньше один детский день рождения — и пошел туда с подарком, купил бутылку, причем дорогую.
Его приняли приветливо, все знали, что он щедр и обеспечен, он помог вымыть посуду и как-то так и остался.
Хозяйка, одинокая мать, добрая и безалаберная актриска, постелила ему на раскладушке, и Владимир переспал ночку среди остальных оставшихся, но другие ушли назавтра к вечеру, а Владимир еще раз остался, причем вымыл всю посуду, подмел и утром даже отвел малолетнего сына хозяйки в школу.
Хозяйка спала, сказала ночью, что на репетицию к одиннадцати.
Владимир взял ключи от квартиры, невинно лежащие под зеркалом, вернулся в дом с мороза и получил следующее указание: забрать мальчика из школы и отвести его в музыкалку к трем.
И Владимир прижился.
Денег не было совершенно, актриска получала мало, да и попивала с друзьями.
От живописи Владимир отвык, а искусство, как им говорили в училище на вступительной лекции, есть штука такая: отойдешь от него на шаг, а оно от тебя отойдет на десять.
Швейная же машинка, приданое Владимира, стояла вдали, в доме мертвеца.
Актриска Лиза билась как рыба об лед, даже родная мать ей почти не помогала, мать считала, что это Лиза должна ей сама помогать как больной.
Владимир же от полного отчаяния, из-за ломки, пошел на то, чтобы унести из Лизиного дома старый дорогой дагестанский коврик, за который он выручил буквально гроши, зато купил маковой соломки.
Эпизод произошел летом, когда Лиза уехала с ребенком в деревню к друзьям.
Владимир затем пустил в ее дом одну свою прежнюю знакомую, по прозванию Мулява.
Мулява принимала недорогих клиентов, жизнь била ключом, Владимир варил на кухне свои травки, опять набился полный дом жильцов, пока не грянул гром. Вернувшись из деревни раньше срока, Лиза обнаружила у себя на диване труп женщины и больше никого.
Было чисто, прибрано, отсутствовал телевизор и видеомагнитофон, оба ковра и дубленка хозяйки, зато присутствовал труп.
Пошли страшные дни, милиция, слезы, Лизин сын не мог спать, полный тарарам и провал в жизни, а Владимир появился из небытия месяц спустя, вошел со своими ключами, растерялся, увидев Лизу, но сказал вот что: я тут оставил свои вещи, я уезжал, у меня мать умерла.
Владимир показался Лизе совсем погибшим человеком, но еще живым. Он двигался, искал то ли паспорт, то ли какую-то свою сумку, и тут выяснилось, что под сурдинку, уходя, он попятил Лизин кошелек, лежавший под зеркалом (там, правда, почти ничего не оставалось). А перед тем Владимир взялся за веник на кухне, как бы проверяя границы своих возможностей.
— Кто та девушка, которая умерла,— спросила Лиза.
— Какая?
— Тебя ищут, имей в виду, лучше тебе у меня не проявляться.
— Какая девушка?
— Умерла от передоза,— сказала Лиза,— прошу тебя…
— Ты еще эту смерть на меня повесь,— откликнулся Владимир, собирая мусор на газету.— Совок надо купить. Смерть матери на меня уже повесили.
И он посмотрел на Лизу своими совершенно пустыми глазами, маленькими запавшими глазами из глубоких больших глазниц, как бы умоляя не гнать, не гнать больше никогда.
Что же, он опять остался, но жить ему пришлось с новым хозяином: к Лизе прибился, очень прочно угнездившись, человек с богатым географическим прошлым, поездивший по всему миру и объявленный в результате в розыск как бы даже и Интерполом.
Миша (так его звали) грозно сидел на троне, а Владимир тихо шуровал веничком, подметая и подметая.
Так дело докатилось до следующего лета. Владимир опять остался сторожить квартиру, а Лиза с сыном и Мишей отвалили в деревню.
Тут и произошло следующее: Миша неожиданно вернулся из деревни и умер. Диагноз патологоанатомы поставили походя, это оказалась, как водится, все та же сермяжная «сердечная недостаточность». Опять труп в квартире, и опять Владимира нет (кто-то с ключами зашел узнать, почему Миша не подходит к телефону, сигнал из далекой деревни от Лизы). Схоронили, и вскоре приехал Владимир, все узнал, был нечеловечески потрясен, сверх меры, был напуган так, что трясся. Лицо побелело.
И Лиза опять его не выгнала. Лиза ходила беременная от мертвеца Миши, а Владимир какую-никакую, но все-таки приносил пользу (например, на случай больницы; он мог бы посторожить сына Лизы).
Но и тут все сорвалось, потому что Владимир добрался только до декабря. В этом месяце он прыгнул с крыши двенадцатиэтажного дома (на крыше пропечатались вроде бы его следы). Милиция как всегда не стала встревать, и дело закрыли.
Потом, только потом, отмотав события назад, Лизины друзья с помощью бродивших повсюду слухов поняли (вроде бы), в чем дело.
Миша, вернувшись из деревни в пустую квартиру, видимо, нашел героин в заначке Владимира, не удержался, продал все и сам тоже вмазался, видимо, по полной.
Это и была сердечная недостаточность, т.е. передоз.
Что касается Владимира, то он, вернувшись, своего героина не обнаружил (вот вам и испуг, и белое лицо), влетел на крупную сумму денег, и его вынудили заплатить незапланированным образом, т.е. сбросили с крыши (там, по слухам, обнаружилось много следов, там, на свежем снегу).
Что касается Владимира, то он, вернувшись, своего героина не обнаружил (вот вам и испуг, и белое лицо), влетел на крупную сумму денег, и его вынудили заплатить незапланированным образом, т.е. сбросили с крыши (там, по слухам, обнаружилось много следов, там, на свежем снегу).
У Лизы родился второй мальчик, брат первого, а окружающие все считают количество смертей в этой квартире с доброй хозяйкой, которая никого не могла погнать.
Лиза-то Лиза, но у каждого из ушедших была своя жизнь и своя долгая история падения, правда, никто из них не пал так явно, как Владимир, никто: сорок метров вниз.
Людмила Петрушевская
След на руке
Бывает же так: вот он позвонил, отставной любовник подруги, даже ее недолгий сожитель, в результате именно что отставленный.
Позвонил с предложением — давайте сходим куда-нибудь поужинаем.
А наша абонентка (то есть та, которой он позвонил) находилась дома, что называется, в отчаянии, пришла с похорон и не знала, что поделать.
Взрослая женщина многих должна схоронить, и это было из того ряда, из обязанностей, но пока та дряхлая старушка помирала, Богу душу отдавала, наша абонентка настрадалась чрезвычайно, с ужасом ожидая конца и все стараясь как-то облегчить человеку этот путь.
Последний раз, когда она перестилала старушке постель и переодевала ее, та вдруг забеспокоилась с закрытыми, уже невидящими глазами, извернулась, склонилась и, будучи в полном беспамятстве, поцеловала родную руку. В ответ тоже была поцелована в руку и со слезами.
И вот, вернувшись домой в свое одинокое жилье, наша героиня, Лида, как-то растерялась. Что называется, горе накрыло ее с головой, непрошеное, не свое, а вот поди ж ты, ничего нельзя было с этим поделать, не за что ухватиться, пустота, растерянность, потому-то устраиваются долгие тризны с водкой, отойти, забыться, не погрузиться в беспросветность. А Лида вообще-то пить на поминках побоялась, долгий путь до метро, да и на метро, и на тот конец Москвы к себе, так что она ела, запивала салаты кока-колой, слушала немногочисленных выступающих, но водку даже не пригубила.
Дальняя родня собралась, люди, которые уже даже не перезванивались.
Никто ни в чем после похорон не был кровно заинтересован, старушка завещала квартиру двоюродному внуку, он обо всем хлопотал и обихаживал бабку, нашел сиделок, все устроил.
Лида тоже, как посторонняя, побыла за столом, потом встала и пошла.
Поцелуй старушки горел на ее руке, дальняя родня, а поди ж ты!
Когда-то покойница взяла к себе маленькую временную сироту Лиду и растила ее — у матери Лиды был в то время новый муж на Сахалине, к нему она и уехала, а на содержание ребенка присылала деньги.
Дела давно минувших дней, умершая всегда осуждала Лидину мать за ее порывы, а вот Лида свою мамочку боготворила и всегда с трепетом ждала ее возвращения — пока не наступило время самой Лиды, и тогда уже она ушла от матери, сразу и навсегда, резко, по-юношески беспощадно, выложив ей все обвинения. Бывает!
Затем последовала собственная ошибочная жизнь, порывы, любовные трагедии, которые потом все как одна оборачивались комедиями.
Да что говорить! К своим годам Лида осталась одна.
Мать ее уже отошла, старая легкомысленная красавица. С ней и в шестьдесят на скамейках заговаривали мужички, она звонила дочери и с презрением и смехом докладывала о своих очередных победах.
Такова история.
Но мы о теперешнем. Был вечер, тоска накрыла Лиду с головой как толстым одеялом, не выбраться самой, не выпутаться, пришлось включить дурацкий телевизор, но бедняга ничего не могла найти хорошего, тупо сидела, переключая программы. Звонить подругам она не стала, хотя обычно они всё друг дружке докладывали, но принято было о бедах говорить иронически. А какая тут может быть ирония, похороны.
Потом она взялась за книгу, биографию садиста Унгерна — давно ее мусолила, надо дочитывать и возвращать.
Там вообще описывались жуткие вещи, казни разных степеней, которые любил выдумывать этот барон. Если долго никого не убивали, он чувствовал стеснение сердца и кидался на гауптвахту, где сидели арестанты.
Однако Лида еще с утра помнила, что именно на сегодня подруга, после долгих просьб, пригласила ее к себе в клуб, где работала менеджером. Там у нее на вечер был намечен какой-то корпоративный праздник.
Еще неделю назад она позвонила сама:
— Ну приходи в пятницу, ты же просилась, хорошие певцы приглашены, развеешься.
— Ладно. Приду. А то все по больницам, надоело,— как обычно, с иронией откликнулась Лида, только вернувшаяся от тетки.
Никто же не ведал, что именно в тот же денек, в пятницу, и состоятся неожиданные похороны (они всегда неожиданные, что делать). Но как это, в такой день идти развлекаться? Нет.
Тем не менее, как уже было сказано, позвонил телефон, и красавец Костя, отставной сожитель подруги, бодро сказал:
— Это такой-то, помните? Был друг такой-то вашей подруги, давайте сходим куда-нибудь поужинаем.
Лида опешила. С какой стати вдруг Костя звонит именно ей? Они и сталкивались всего несколько раз, на днях рождения у третьих лиц и в доме у той подруги, о которой шла речь и с которой он тогда еще жил.
Однажды Лида даже защищала бедного Костю от ледяных замечаний сожительницы (их пара уже распадалась), и тогда Костя сказал: «Вы единственный человек, который понимает, что я тоже человек».
Костя был, что называется, на содержании у этой богатой подруги, хотя имел кое-какую квартиру и таковую же машину. Но его доходы, по слухам, все уплывали в неизвестные дали так называемому учителю (Костя состоял в религиозной коммуне в одной стране и по нескольку раз в год удалялся туда на месяц-полтора).
Собственно, раньше он был миллионером, но потом на чем-то споткнулся, капиталы потерял, из оставшегося кое-что отдал учителю и теперь имел полное право укрываться в той обители, где обосновался его духовный отец.
Это Лиде рассказывали общие знакомые.
Костя интересовал многих дам.
Он жил в отдалении от всех, исчезал и появлялся, и, что было всеми отмечено,— его две последние любовницы погибли за границей. Одна утонула, другая, через полгода, траванулась в ресторане местной пищей и умерла в туземном госпитале. На третью (это была как раз та самая дальняя подруга Лиды, у которой она познакомилась с Костей) напали поздним вечером в парке, когда она выгуливала собачку, но несчастная очнулась после удара по голове и без собаки.
И в том, и в другом, и в третьем случае упомянутые женщины уже были давно вне связи с Константином. Судьба иногда творит странные штучки, рифмует несоединимые вещи.
А так, люди говорили, он все-таки и дома живал, и новых любовниц заводил, и с друзьями общался, и даже что-то зарабатывал. То есть легкая жизнь была им обустроена со всех сторон.
И дочь имелась, пятнадцати лет, учится в Англии, и сам холостой и свободный, почти красавец, любимец то одной, то другой бизнесвумен.
Но он ничего такого не сообщил о себе Лиде, встретившись с ней однажды в супермакете. Он стоял с бутылкой и коробками в руках, а Лида везла тележку, в которой было детское питание для тетушки.
— О, поздравляю!— почему-то воскликнул он.
Лида вежливо кивнула, не понимая, о чем речь.
— А как вообще жизнь?— спросил он, явно из простой вежливости.
И вот тут она, как будто ее кто за язык тянул, внезапно рассказала ему о своих проблемах, что в квартире ее умершей матери оказались нехорошие жильцы, коренные неплательщики, их удалось выселить, но после них надо делать капремонт, и вообще страшно опять быть запутанной в темные дела — короче говоря, квартира стоит пустая вот уже полгода.
— А сколько вы получаете?— поинтересовался Костя.
А Лида ответила «как все», и Костя засмеялся каким-то кратким смехом, как подавился им.
— У вас что, ребенок?— наконец спросил он, кивнув на тележку с детским питанием.
Ах вот с чем он ее поздравил!
— Какой ребенок в моем возрасте,— ответила честная Лида,— просто тетушка наша лежит в больнице. Ничего уже есть не может.
— Она вам что, оставляет что-нибудь?— без интереса спросил Костя.
— Нет, у нее есть свой племянник. Ой, простите, я спешу.
И она быстро, с бьющимся сердцем, пошла к кассам. К чему были эти ее рассказы совершенно постороннему человеку? Идиотка. Как будто просила о помощи.
Да, наверно, просила, не помощи, а хотя бы совета. Так бывает.
Кидаешься к первому встречному, если некуда идти.
И вот тут звонок, именно в проклятую пятницу после тетушкиных похорон. Звонок Кости, незнакомого человека. В такой обстановке.
И неожиданно для себя Лида пригласила Константина пойти с ней в тот ночной клуб на чужое мероприятие. Тоска ее снедала, такая тоска!