Только что вернулась из «Ленинградской консерватории» — слушала квинтет Шостаковича. В первом ряду Толстые, Тимоша и пр., а также А.А.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 398
У NN мигрень и тоска по случаю двух предстоящих выступлений. Начала писать военное стихотворение и не дописала.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941. Стр. 401
Пришла женщина из Ленинграда, дура, нарассказала ужасов. Держалась любезно, но почему-то оставила в нас очень тяжелое чувство. Оторвавшись от грустнейших соображений о В. Гаршине, NN занялась причиной этого чувства и предположила, что оно происходит от презрения дамы к «убежавшим» ленинградцам, которыми ни NN, ни… не являются. Я сказала, что презрение несправедливо, но понятно, закономерно и к нему нужно быть готовым. NN посердилась на меня за эту мысль.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 402
Почему-то купили две бутылки вина и выпили их. О.Р. говорила массу женских пошлостей. Потом она ушла. NN выпила вторую пиалу вина и я впервые увидела ее почти пьяной. Она говорила очень много, перескакивая с предмета на предмет, много смеялась, никого не дослушивала.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 404
Сегодня я встретилась с NN у Беньяш. Она была очень оживлена и торопилась на вечер в Союз, в президиум.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 410
Это не перед ранеными выступать.
NN окрылена похвалами Толстого. Она какая-то возбужденная, рассеянная, помолодевшая, взволнованная.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 409
Вокзал; эвакопункт. Страшные лица ленинградцев. Совершенно спокойное лицо NN.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 417
Ахматова ничего не придумала сама — даже этого холодного цинизма. Не она одна играла роль в постыдной пьесе «война все спишет» и «дают — бери». Многие решились не особенно лицемерить. Великая Отечественная война была войной в Отечестве. Линия фронта проходила между людьми.
В чем-то она пошла и дальше всех — родному сыну, например, на фронт не писала — так уж сладка сытость была.
Других сытых, может, и осуждали, а Ахматова должна была быть воплощенным героизмом. Говорить полагалось так: маску надела, глубоко скорбела, мужество и пр.
Холеные цветущие лица и тьма нищих на улицах… Равнодушное отношение к сообщениям Информбюро.
Марта ЦИФРИНОВИЧ. У кукол все как у людей
«Вы писали эти ночи?» — «Нет, что Вы. Теперь, наверное, годы не смогу писать».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 418
А как же «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума»? А стихи вязальщицам: «Какая есть. Желаю вам другую» — кухонное сведение счетов?
Затем явились Беньяш, Слепян, Раневская. Сидели мы как-то скучно, по-обывательски. Раневская рассказывала поха-ха-хабные анекдоты. При всем блеске ее таланта это невыносимо. NN несколько раз звонила к Толстым, которые страшно огорчены и не скрывают — так как премия не ему. NN решила сделать визит сочувствия. «Это правильно», — сказала Беньяш. «Я всегда знаю, что следует делать», — сказала NN, а я вновь огорчилась.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 426
Сегодня NN больна — очень кашляет по ночам. Лежит. Скоро явились: Раневская и Слепян. Сквернословили и похабничали. NN была с ними очень терпелива и любезна. Зато на меня сердилась, когда я мыла посуду: «Не надо, вы ничего не видите. Вот у Дроботовой это выходит легко». Но я все же вымыла, принесла воды, вынесла помои.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 427
А NN очень сердилась. Мысли ее пошли по привычному руслу. «Симулянтку из меня делают. Я говорила, что не хочу врача. Видите? Стоит ходить к Баранову, к крупным врачам (Баранов — заведующий кафедрой и т. д. — не все имеют возможность ходить к крупным врачам. Некоторым надо просто лечиться). А эти ведь существуют только для разоблачения симулирующих бюллетенщиков… Теперь она доложит, что я притворяюсь. Это-то только еще мне не хватало».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 429
Чуковская полностью на стороне несчастной страдалицы.
О Слепян сказала: «Это не женщина, а какая-то сточная труба».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 432
Дня два-три тому назад она показала письмо из Армии, от очередного незнакомца, благодарящего судьбу, что он живет на земле одновременно с нею.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 432
Вечером. Поздно, зашла к NN. У нее застала Раневскую, которая лежала на постели NN после большого пьянства. NN, по-видимому, тоже выпила много. Она казалась очень красивой, возбужденной и не понравилась мне. Она говорила не умолкая и как-то не скромно: в похвалу себе:
Приехали какие-то с Памира, стояли перед ней на коленях. Зовут туда. Не вставая.
Видела когда-то в каком-то журнале свой портрет с подписью «гений» и т. д.
И — откровенности — Вовочка был похож на Леву, потому она его так любила (Вовочка уже умер в блокаду. Лева — в тюрьме. Мать пьяна).
И Пастернак объяснялся, говорил: Вас я мог бы любить.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 436
Раневская в пьяном виде кричала во дворе писательским стервам: «Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита доска». Не следовало этого кричать в пьяном виде.
Раневская без умолку говорит о своем обожании NN, целует ей руки — и это мне тоже не нравится.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне. Ахматовой. 1938–1941. Стр. 437
И рядом с этим — страстные разговоры о Нае. О том, что она сколотила дамский антиахматовский блок, что она — злое, завистливое существо, воспитанное бесконечно завидующим семейством, что у нее обида за отца выражается в бесконечной ненависти ко всем окружающим.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 440
Ахматова пишет на эту тему великое стихотворение:
Какая есть. Желаю вам другую…
Отповедь соседкам. И если «А, ты думал, я тоже такая» и «Ты выдумал меня, Такой на свете нет» — похожи хотя бы на фабричные любовные песни, для приличного исполнения на самодеятельном концерте, то это — рифмованная стенгазета «Товарки — за здоровый быт».
Правда, как всегда — кощунственно, торгашески, упоминает она Цветаеву:
Как той, другой — страдалице Марине, —
Придется мне напиться пустотой…
Раневская и Рина «представляли» встречу двух эвакуированных дам, а мы с А.А. плакали от смеха и обе валились в подушку.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Aннe Ахматовой. 1938–1941. Стр. 445
Вероятно, пародируемые дамы, кроме изъявления радости от своего избавления от блокады (голода, каннибализма, повреждений рассудка и прочего, неведомого привилегированным ташкентцам), считали нужным показывать (это был совершено необходимый социальный код) героизм, самоотверженность и прочие смехотворные черты. К их несчастью, они не имели актерского таланта Фаины Раневской, Рины Зеленой и Анны Андреевны Ахматовой — и от этого их лицемерие и выглядело не величественным, как у вышеперечисленных особ, а смешным.
Сегодня, в Союзе, Радзинский рассказал мне, что вчера вечером за NN присылали машину из ЦК, и там спрашивали о ее здоровье, книге, пайке и пр. <..>.
После того как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 446
Накануне я рычала на Дроботову за поцелуй в руку и в плечико (она ответила, что в Англии молоденькие девушки всегда целуют руки пожилым дамам). Гм! Не девушка и не пожилая дама. Да и мы не в Англии. NN, по-видимому с провокационной целью, заговорила об этом при Раневской. Раневская страшно заинтересовалась. Она была пьяна. Сказала: «Вы — начетчик».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 447
Дамы ведут разговор о том, что кто-то перепутал Ахматову с другой поэтессой, посчитав ее женой другого человека, некоего Островского. Раневская с наслаждением подхватывает:
«С той минуты ко всем вашим мужьям неизменно присчитывался Островский. Плюс Островский», — сказала Раневская.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 399
Как шикарно. Не устаю повторять, что муж у Ахматовой был один. Остальные не женились. Но Ахматова не поправляет.
Вечер Ахматовой в Доме Академиков.
Тут я снова увидела ее такой, какой не видала давно. Она была вся в белом, великолепная, с прекрасным лицом — с таким лицом, что все остальные вокруг казались рожами, чем-то нечеловечьим. Академики слушали хорошо. Она читала глубоким, лебединым голосом, без напряжения — только иногда трамвай заглушал ее. <…>
«Какое навозное занятие — выступать», — сказала она. <…>
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 448
Мы сошли у сквера, а потом все пошли к ней. Около двенадцати простились и поднялись. Раневская поднялась с нами. Но у ворот она вдруг вспомнила, что оставила у NN какие-то вещи (зонтик) — и вернулась. Я не сомневаюсь, что она пошла ночевать.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 449
«И сколько пошлостей приходится выслушивать бесплатно! Вчера Благая все спрашивала меня: почему вы не прочли хлыстик и перчатку?»
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 449
Столько пошлостей выслушивать, сколько их было написано. И не бесплатно: а пайки, а комнаты, а машины из ЦК?
Наконец, пришла NN, надела новый халат, поднесенный Раневской, легла и сказала: «Делайте с книгой что хотите».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 452
Чуковская составляла ей сборник.
Я подала папино письмо в воскресенье утром, а во вторник NN прислали пропуск в распределитель ЦК и талон на обеды в Дом Академиков.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 254
Вчера я переехала в большую хорошую квартиру (2 комнаты). Приезжай погостить.
Анна Ахматова — письмо Ирине Пушной в Самарканд.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 86
На зуб попалась Беньяш. NN с активной помощью Раневской просто возненавидела ее. NN сначала была с ней очень дружна, а теперь при упоминании ее имени каждый раз произносит что-нибудь унижающее: «такая бездельница», «лгунья» и пр. «Беньяш сделала мне страшную гадость, но я связана словом и не могу объяснить, в чем дело». Сделать — едва ли, сказать что-нибудь непочтительное могла.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 446
NN откликнулась очень горячо и строго и произнесла один из своих великолепных грозных монологов: «Зак говорил, что в эмиграции к каждой фамилии, как у испанцев «дон» механически прибавлялось «вор» — до того люди дошли. Вот и у нас скоро будет: воровка Чуковская, воровка Ахматова… Будет, уверяю вас!..»
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 439
Похоже на «бездельница Беньяш», «лгунья Беньяш», правда?
Чуковская называет это эмигрантской грязищей. Я — лагерными нравами.
Раневская сама по себе меня не раздражает, но наоборот: ум и талант ее покорительны. Но рядом с NN она меня нервирует. И мне грустно видеть на ногах NN три пары туфель Раневской, на плечах — платок, на голове — шляпу… Сидишь у нее и знаешь, что Раневская ждет в соседней комнате. От этого мне тяжело приходить туда.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 466
Юноша-танкист у NN. Присланный с письмом. Двадцать три года, серьезный, измученный. Совсем неинтеллигентный, но тонкий. «Как странно, что здесь танцуют. Хорошо бы, если бы этого не было». Сорванный голос. Возвращается на харьковское направление. «Я был в атаке два раза. После первого кажется, что больше уже не пойдешь». Братское чувство. Хочется обнять его и плакать. <…>
Я была утром 25-го: Раневская подавала ей картошку, духота, полутьма. Тяжело это.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 448
Вчера вечером, полумертвая от боли в ногах, я пошла к NN. Сначала ее не застала — потом она пришла, провожаемая Раневской. Мы остались одни. Обе были вялые, хотя NN красива и приветлива.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 469
Вялая, красивая — такой описывают новобрачную на «второй день».
А вот так начинался «конец приличий» с Чуковской:
С трудом выбрала время, пошла вечером к NN, не была два дня. Через пятнадцать минут разговора вошла Раневская: «NN, вы не передумали идти в парк?» — «Нет». Поднялась и ушла, не извинившись. Что это? Нарочно, или просто небрежность? Ведь она такой вежливый человек, может ли она не понимать, что это невежливо? За что? По-видимому, за то, что я очень сильно ее люблю.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 470
Прочла «новые строфы» — ах, какие! Отповедь вязальщицам всех мастей и оттенков.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 471
Вот что ее волнует.
Иногда у Хазиных ее ждала Раневская, и тогда она торопилась. Но чаще сидела долго.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 472
NN третьего дня уехала в санаторий.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 474
По-видимому, заговор мой с Радзинской удался: Радзинская ходила к Пешковой, чтобы NN продлили пребывание.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 476
Посвежевшая, похорошевшая. Спокойная и очень грустная. Я не видела ее очень давно и наново поразилась eй, как чуду. Ее наглядно во вне выраженному величию.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 477
«Меня выписали. Я взяла чемоданчик, спустилась вниз. Тут меня вдруг нагнала сестра и говорит, что я оставлена еще на месяц. Но я как раз не из тех людей, кого можно «выписывать и оставлять, и опять выписывать», — сказала я и уехала».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 478
Если бы она не была симулянткой, она бы осталась продолжить лечение.
Соперничество двух скомпрометировавших ее женщин с определенной репутацией: Беньяш и Раневской. Разговоры только о том, кто компрометирует больше. О Беньяш:
«Сидит со мной на концерте и кладет руку на спинку моего стула».
Как дальнобойщик. То есть Ахматова все это видела.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 478
Они жили в Ташкенте, как на зоне, все в них проявилось — рвачество, похабство, лесбиянство, лизоблюдство и т. д.
Там оказалась Раневская. Раневская деятельно чистила туфли NN. NN казалась мне очень оживленной, веселой, озорной, резкой, подвижной.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 479
Все пили, кроме меня. NN была веселой, озорной, много шутила, пересмеивалась.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 480
Зашла к NN. Ее обрабатывает педикюрша. В комнате неубрано, грязно. В академический дом NN переезжать не хочет. Но надо, чтобы ей оттуда давали питание первого разряда.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 481
Она не хочет переезжать, потому что из лагерного быта и понятий она могла бы переместиться в дом, где, наверное, были табу — начало культуры, по определению Лотмана. А она хотела словно заново создавать новый мир, ей он казался совершено новым, свободным от условностей, по ее мерке. Но оказалось, что это давно изобретено — в блатном мире.
Я попросила прочесть еще раз. Она отказалась. Ф.Г. решила, что не хотят читать при ней, и принялась устраивать сцену. Я ушла.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 482
«Гулянье в пользу танков». Позвонили по телефону из Союза и очень грубо просили, чтобы NN непременно ехала выступать. NN как школьница нырнула в постель: «Я больна». Она просила меня и Лилю остаться чай пить. Но пришла Раневская с букетом роз, и мы удалились.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 483
Я была с Лилей у NN. <…> NN расспрашивала ее, но суховато. (Лиля — жена математика Г. И. Егудина. Егудины пережили зиму в блокадном Ленинграде, потеряли родителей и дочку. Эвакуировались на Кавказ. После прорыва немцев [бежали] и оказались в Ташкенте.)
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 482–483
Ну и что, что суховато. Пусть скажут спасибо, что не выгнала.