— О'Брайен не только летчик. Он интересуется также и строительством самолетов. Сейчас он работает над новой конструкцией, которая, по его словам, произведет настоящую революцию в самолетостроении. И он не хочет, чтобы об этом узнали раньше, чем нужно.
— В таком случае, возможно, за всем этим скрывается какая-то иностранная держава. Может быть, его все-таки стоит охранять полиции?
— Я тоже придерживаюсь этого мнения, — нахмурился сэр Джон. — Но попробуй что-либо сделать с этим упрямцем! Он сказал, что уничтожит все свои чертежи, если почует хотя бы запах полицейского. Он считает, что сам может позаботиться о себе, что, видимо, не лишено основания, помимо этого, на данном этапе никто еще не может разобраться в его конструкции, кроме него самого.
— Тем не менее между угрожающими письмами и его изобретением может существовать какая-то связь.
— Да, это не исключено. Но не стоит подходить к этому делу с предвзятым мнением.
— А что ты знаешь о его частной жизни? Он женат? Не говорил ли он тебе, кого пригласил к себе на Рождество?
Сэр Джон потрогал кончики светлых усов.
— Нет, не говорил. Он холост, хотя, полагаю, должен иметь успех у женщин. Кроме того, у нас нет никакой информации о нем до той поры, как он стал летчиком. Поэтому он стал чуть ли не самой таинственной личностью, о которой пишут газеты.
— Это понятно. Газеты наверняка пытались разузнать что-либо о его прошлом, а поскольку им это не удалось, решили, что у него есть веские основания скрывать это прошлое. Ведь угрожающие письма могли относиться еще и ко временам его юности, точнее говоря, к грехам его юности или… — Найджел ухмыльнулся. — Имеется, правда, и другой вариант: деньги! Должно быть, он не испытывает недостатка в деньгах, если может позволить себе снять Дауэр-Хауз… Об его состоянии что-нибудь известно?
— Мне — нет. Разумеется, у него было немало возможностей сделать большие деньги — ведь он был кумиром публики, героем номер один! Но, кажется, он не использовал их. Лучше ты сам задай ему эти вопросы. Если О'Брайен считает, что эти угрожающие письма — не шутка, он доверится тебе. — Сэр Джон поднялся с кресла. — Ну ладно, я должен идти. Сегодня вечером я обедаю у министра внутренних дел.
Взяв Найджела под руку, он повел его к двери.
— Хочу только предупредить Элизабет и Герберта, чтобы они случайно не выдали цели твоего пребывания в Дауэр-Хауз. А О'Брайену я телеграфирую, что ты прибудешь двадцать второго числа. С Паддингтонского вокзала идет удобный поезд в одиннадцать сорок пять. Если ты воспользуешься им, то как раз успеешь к чаю.
Остановившись у двери в салон, сэр Джон схватил племянника за руку.
— Позаботься о нем, Найджел! — прошептал он. — Я должен был бы тверже настаивать на вмешательстве полиции. Если действительно что-то случится, эти письма доставят нам много неприятностей. И, разумеется, ты сразу же уведомишь меня, если установишь, что за письмами что-то кроется. Если в наших руках очутятся какие-нибудь разумные гипотезы, я буду меньше беспокоиться. Ну, всего хорошего, мой мальчик.
Глава 2
Однако Найджелу не суждено было воспользоваться поездом, отправляющимся в одиннадцать сорок пять. Вечером 21 декабря ему позвонил дворецкий леди Марлинворт и сообщил, что его хозяева задержались в городе и поэтому отправятся в Чаткомб только завтра утром. Они просили передать, что будут рады, если мистер Стрэйнджуэйз составит им компанию и поедет вместе с ними на их машине. Если он не возражает, они заедут за ним ровно в девять. Найджел счел невежливым отказываться от приглашения, хотя в этой поездке у него наверняка разболится голова, поскольку он будет вынужден выслушивать в течение четырех, а то и пяти часов подряд воспоминания лорда Марлинворта.
На следующее утро ровно в девять к дверям дома Найджела подкатил «даймлер». Для его тетушки поездка в машине всегда была настоящим приключением, и поэтому к ней нельзя было относиться легкомысленно. И хотя лимузин был защищен от сквозняков и пыли лучше, чем палата в санатории, леди Марлинворт брала с собой в поездку, которая немного превышала 20 миль, дорожный плед и нюхательную соль.
Садясь в машину, Найджел натолкнулся на какую-то большую корзину, судя по всему, набитую грелками.
Когда он наконец уселся на свое место, лорд Марлинворт с разложенной на коленях географической картой посмотрел на часы и сказал, словно полководец генералу, в микрофон шоферу:
— Кокс, вы можете ехать!
Во время поездки лорд Марлинворт всячески заботился о том, чтобы поддерживать разговор: проезжая по предместьям, он делал краткие замечания об их архитектуре и проводил параллели между внешним видом домов и все уравнивающей цивилизацией двадцатого столетия. Одновременно он великодушно воздавал должное людям, которые живут в этих домах: несомненно, они играют большую роль в жизни общества и достойны восхищения. Когда машина выехала за черту города, лорд Марлинворт перенес свое внимание на чудесный пейзаж и рассказывал анекдоты о графствах, по которым они проезжали, его супруга дополняла рассказ разного рода пояснениями, касающимися родословной людей, живших там. Когда наконец путешественники достигли развилки дороги, лорд Марлинворт еще раз внимательно изучил карту и дал шоферу указания, которые Кокс принял с почтительным поклоном, словно он ехал по этой дороге не пятьдесят первый, а первый раз.
Странная, какая-то нереальная атмосфера поездки оказала на Найджела усыпляющее действие. Сначала он пытался бороться с дремотой, но потом, прекратив сопротивление, заснул.
Проснувшись, Найджел заметил, что они ехали уже не по шоссе, а по какой-то узкой проселочной дороге, где ветви деревьев почти касались верха машины. Они сделали несколько поворотов, спускаясь и поднимаясь с холма на холм. От развилки одна дорога вела к Чаткомб-Тауэрс, другая направо — к Дауэр-Хауз. Коксу было дано распоряжение сначала отвезти Найджела в Дауэр-Хауз.
Выйдя из машины, Найджел заметил, что растительность буйно разрослась с тех пор, как он был здесь в последний раз. В конце сада, метрах в пятидесяти от дверей дома, был построен военный барак. Ожидая, когда ему откроют, Найджел спрашивал себя, как О'Брайену удалось получить разрешение от лорда Марлинворта возвести на территории Дауэр-Хауз такое ужасное строение. Кроме того, он внезапно вспомнил, что забыл уведомить О'Брайена об изменении времени своего приезда и что его ожидают только к чаю.
Наконец дверь открылась, и на пороге появился широкоплечий, очень высокий мужчина в добротном синем костюме. Он бросил взгляд на Найджела и его чемодан — машина Марлинвортов тем временем уже отправилась дальше — и строго сказал:
— Благодарю вас, но пылесосы нам не нужны. Не нужны и шелковые чулки, и средства для чистки серебра, и корм для птиц.
Он хотел было закрыть дверь, но Найджел успел сделать шаг вперед.
— Я вам ничего этого не предлагаю, — сказал он. — Меня зовут Стрэйнджуэйз. Я приехал из Лондона на машине, забыв предупредить, что возможно приеду раньше.
— О, в таком случае, прошу простить меня, мистер Стрэйнджуэйз! Входите, пожалуйста! Меня зовут Беллами. Но чаще меня называют Артуром. Полковника сейчас нет, но к чаю он вернется. Я покажу вам вашу комнату. А потом — я почти уверен — вам захочется немножко поразмять ноги в саду. — Он задумчиво посмотрел на Найджела, добавив: — Или немного побоксировать со мной. После утомительной поездки это наверняка поднимет ваш тонус, если, конечно, вы — приверженец этого благородного спорта.
Найджел поспешно отклонил предложение. Какое-то мгновение Артур казался разочарованным, но потом его лицо скривилось в кислой улыбке.
— Что ж, — сказал он. — Одни привыкли работать кулаками, другие — умом. — Он почесал нос. — Все в порядке, мистер Стрэйнджуэйз. И можете не беспокоиться — мне известно, с какой целью вы сюда прибыли. От меня никто ничего не узнает. Я умею держать язык за зубами. Обо мне всегда говорили, что я нем как рыба. Даже прозвище дали — Рыба.
Найджел последовал за «Рыбой» наверх и некоторое время спустя уже распаковывал свои чемоданы в комнате с выкрашенными белой краской стенами и мебелью из дуба — не лакированной, но выглядевшей очень уютно. На стене висела только одна картина. Найджел посмотрел на нее, близоруко сощурившись, а потом, чтобы рассмотреть получше, подошел поближе — с сигаретой в одной руке и брюками в другой. На картине была изображена девичья головка, ее автором был Август Джон. Найджел не торопился раскладывать свои вещи. Он был, как сам любил говорить, прирожденным сыщиком, и его интересовали прежде всего люди и их поступки, поэтому он не спеша начал выдвигать ящики комода — не для того, чтобы уложить туда свои вещи, а чтобы посмотреть, не оставил ли там чего-нибудь тот, кто жил здесь перед ним. Но ящики оказались совершенно пустыми. Потом он открыл вазочку на ночном столике. Там было сдобное печенье. Машинально он сунул в рот несколько штук и подумал, что у летчика, видимо, очень добросовестная экономка. Затем Найджел подошел к камину и посмотрел на книги, стоявшие там. «Аравийская пустыня», «Замок» Кафки, «Величие и падение Русской империи», «Речи Джона Донна», последняя из книг — роман, принадлежавший перу Дороти Сейерс. Он раскрыл книгу. Это было первое издание, на нем красовалась надпись: «Моему другу Фергусу О'Брайену». Найджелу показалось, что он заранее составил себе не совсем верное представление о человеке, к которому приехал, все, только что увиденное, как-то мало вязалось с его представлением об О'Брайене как человеке-сорвиголове и чуть ли не самом отважном летчике.
Через некоторое время он спустился в сад. Дауэр-Хауз был длинным двухэтажным домом, выкрашенным в белый цвет, со свисающей крышей из шифера. Он был построен лет триста пятьдесят назад и представлял собой старомодную и просторную усадьбу. Фасад дома, выходивший на юг, был украшен верандой. Зайдя за угол, Найджел опять увидел деревянный барак, несуразность которого не могли скрасить даже переливающиеся в окнах лучи декабрьского солнца.
Найджел прошел по траве к бараку и заглянул в одно из окон. Огромный кухонный стол был завален книгами и бумагами. Он заметил также полки с книгами, печурку, сейф, несколько кресел и пару домашних туфель, которые валялись на полу. Обстановка этой комнаты совершенно не соответствовала обстановке внутри дома, — первая комната казалась уютной и удобной, эта же — скудно обставленной и какой-то необжитой. Не в силах подавить любопытство, Найджел нажал на ручку двери, и, к его удивлению, дверь открылась. Он вошел и какое-то время бесцельно слонялся по комнате, пока его внимание не привлекла дверь в левой стене. Судя по размерам первой комнаты, трудно было предположить, что в бараке может быть еще одна. Он открыл и эту дверь и оказался в совсем маленькой комнатушке. Кроме походной кровати, половичка и маленького шкафчика, тут ничего больше не было; уже собираясь покинуть ее, Найджел заметил фотографию, стоявшую на шкафчике. Он подошел поближе. Фотография пожелтела от времени, но девичью головку, нежное личико, словно вырезанное из слоновой кости, можно было разглядеть без труда. Девушка была без шляпы, с темными волосами, губы свидетельствовали о чистоте и невинности, в глазах читалась грусть.
Внезапно Найджел услышал за своей спиной голос:
— Украшение моей студии. Я очень рад, что вы смогли приехать.
Найджел быстро обернулся. Голос был звонкий, почти женский и до странности проникновенный. Обладатель этого голоса, улыбаясь, стоял в дверях с протянутой для приветствия рукой. Найджел подошел к вошедшему и смущенно пробормотал:
— Я… я прошу извинить меня за то, что позволил себе похозяйничать тут у вас. Всему виной мое проклятое любопытство. Если бы я получил приглашение в Букингемский дворец, меня бы наверняка застали за тем, что я роюсь в корреспонденции королевы.
— О, какие пустяки! Ведь именно для этого вы сюда и прибыли! Это я виноват, что не встретил вас, но все дело в том, что я не ожидал вас так рано. Надеюсь, Артур показал вам вашу комнату.
Найджел объяснил, почему он приехал раньше, чем собирался.
— Артур был сама любезность, — добавил он. — Он даже предложил мне побоксировать с ним.
О'Брайен рассмеялся:
— Чудесно! Это говорит о том, что вы ему понравились. Именно таким образом он выражает свои чувства. Меня он регулярно каждое утро отправляет в нокаут… Точнее говоря, делал это до тех пор, пока позволяло мое здоровье.
О'Брайен действительно выглядел нездоровым. Когда они прогуливались по лужайке перед домом, Найджел внимательно наблюдал за собеседником. Он ожидал увидеть плотного, жилистого крепыша, а перед ним был тщедушный, хрупкого сложения человек, на котором одежда висела, как на вешалке. Взору Найджела предстало бледное лицо, обрамленное иссиня-черными волосами и темной бородкой, которая частично скрывала страшный шрам, тянувшийся от виска к подбородку, и большие, но нежные руки. Несмотря на бледность и бородку, лицо О'Брайена казалось простым и совсем не романтичным. Но глаза были совсем другими — синими, почти фиолетовыми, и такими же изменчивыми, как небо в весенний день. Только что они казались взволнованными, но уже в следующее мгновение в них нельзя было прочесть ничего, кроме скуки и грусти, будто дух его витал уже где-то в другом месте.
— Взгляните-ка… — О'Брайен, весь трепеща, показал на малиновку, которая скакала по лужайке. — Она так быстро меняет место, что глаз не успевает за нею. Вы когда-нибудь обращали на это внимание?
Нет, Найджел никогда не обращал на это внимания, зато он заметил, что от волнения ирландский акцент летчика усиливается.
Кроме того, Найджел понял, что интересы этого человека очень широки, а его любопытство не ограничено одной только авиационной техникой. С этого момента он уже не сомневался, что перед ним очень интересный человек.
В это время из ближайшего леса, раздались два ружейных выстрела. О'Брайен непроизвольно вздрогнул и быстро повернул голову. Потом смущенно улыбнулся.
— Не могу избавиться от этой привычки, — сказал он. — В небе это всегда значило лишь одно: кто-то наступает тебе на пятки. Очень неприятное чувство…
— Судя по всему, выстрелы слышались из леса Люкетта… Я знаю этот район довольно хорошо. Будучи ребенком, я регулярно приезжал сюда осенью к своей тетушке. А вы сами ходите на охоту?
Глаза О'Брайена потускнели, но в следующее мгновенье опять оживились.
— Нет… Для чего? Я люблю птиц… Да и потом, меня тоже кто-нибудь может подстрелить. Вы ведь читали эти письма?.. Ну ладно, не хочу вам портить аппетит перед чаем. Об этих вещах мы можем поговорить и позднее. Пойдемте в дом.
Артур Беллами накрывал на стол. Делал он это с такой ловкостью, что при его тяжеловесности производил впечатление хорошо выдрессированного слона. Тем не менее он оказался не молчаливым выдрессированным слугой и оживлял атмосферу за чаем самыми разными замечаниями, начиная от оценки того, что стояло на столе, и кончая жизнеописаниями почти всех деревенских жителей, за исключением, может быть, пастора.
Потом Найджел вместе с хозяином перекочевал в холл, где они наполнили рюмки коньяком.
— У вас чудесная экономка, — начал Найджел, оглядывая холл, где все, как говорится, было под рукой. Расхваливая экономку, он вспомнил о цветах и печенье в своей комнате.
— Экономка? — переспросил О'Брайен. — Почему вы решили, что у меня должна быть экономка? У меня ее вообще нет.
— Мне показалось, что в доме видна женская рука.
— Наверное, вы приняли за женскую мою руку. Я люблю возиться с цветами и тому подобными вещами. Моя борода скрывает женскую натуру. Поэтому для второй женщины тут нет места. В противном случае были бы неизбежны столкновения. А работы по дому большей частью выполняет Артур.
— Так у вас совсем нет прислуги? Значит, это Артур приготовил такую вкусную закуску к чаю?
О'Брайен ухмыльнулся:
— Вы, как настоящий сыщик, должны знать все в деталях? Нет, кухарка у меня есть. Миссис Грант. Ее рекомендовала мне ваша тетушка. У миссис Грант есть свои недостатки, но в остальном она — просто золото! А когда мы принимаем гостей, к нам приходит девушка из деревни, которая прибирает в комнатах. Правда, если судить по ее внешности, она приносит грязи в дом больше, чем выносит из него. Садовник тоже из деревни. Подозреваемых вы должны искать где-нибудь в другом месте.
— Вы больше не получали писем?
— Нет… Я полагаю, что мой недруг теперь готовится ко Дню Святого Стефания.
— Вы действительно всерьез воспринимаете эти письма?
Какая-то тень промелькнула в глазах О'Брайена и тут же исчезла.
— Я и сам точно не знаю… Действительно не знаю. Нечто подобное я уже переживал в своей жизни. Но что-то в манере этого человека излагать свои мысли… — Он повернул голову и с улыбкой посмотрел на Найджела. — Знаете, мне почему-то кажется, что, если бы я хотел кого-нибудь убить, то писал бы ему точно такие же письма. Ведь обычно человек в анонимных письмах просто изливает свою злость. С психологической точки зрения такой человек труслив и не способен осуществить свою угрозу. Но когда человек действительно решает кого-нибудь убить, он может позволить себе и пошутить. Мы, католики, — единственные люди, которые могут позволить себе шутить над своей религией. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да… Примерно о том же подумал и я, когда прочел последнее письмо. — Найджел поставил свою рюмку на пол, поднялся и прислонился к камину. В ярком круге света, отбрасываемом лампой, бледное, с темной бородкой лицо О'Брайена было словно вычеканено на монете. Найджел внезапно понял, что этот человек очень раним, но тем не менее ведет себя очень спокойно, так, словно все неприятное для него уже позади, уподобляясь поэту, который сочиняет для себя эпитафию, когда смерть смотрит ему в лицо. По выражению лица О'Брайена можно было заключить, что он уже подписал договор со смертью, сшил себе саван, заказал гроб, сделал все приготовления к погребению и теперь ждет смерти как чего-то вполне обычного и незначительного в общем ходе вещей.
Найджел отогнал от себя эти странные мысли и снова перешел к делу:
— Вы говорили моему дядюшке, что у вас есть какие-то смутные подозрения, о которых вы не хотели упоминать в письме…
Последовало длительное молчание. Наконец О'Брайен выпрямился в кресле и вздохнул:
— Видимо, мне не нужно было этого писать… — Он говорил медленно, тщательно взвешивая свои слова. — Это все равно вам бы не помогло… Ну хорошо… Вам, наверное, бросилось в глаза, что в третьем письме он говорит, что хочет убить меня только после того, как мы отпразднуем Рождество? Но ведь я решил отпраздновать Рождество в этом доме только за неделю до того, как пришло это письмо. И я сразу скажу вам, почему я это сделал. Я всегда был против пышных празднеств. Предпочитаю в праздники быть в одиночестве. Так откуда же мой тайный недруг мог знать, что я собираюсь праздновать рождественский вечер среди своих друзей, если он не принадлежит к кругу тех людей, кого я пригласил?