Григорий Распутин: правда и ложь - Олег Жиганков 15 стр.

За «неславянофильские взгляды» и пацифизм сибирский странник получил резкую отповедь духовенства.

«Гр. Распутин… есть злейший враг святой Христовой Церкви, православной веры и Русского Государства. Мы не знаем, какое влияние имеет этот изменник Христова учения на внешние дела России, но во время освободительной войны балканских христиан (в 1912 году) с Турцией он выступил не за Христа, а за лже-пророка Магомета. <…> Он проповедует непротивление злу, советует русской дипломатии во всем уступать, вполне уверенный, как революционер, что упавший престиж России, отказ от ее вековых задач приведет наше отечество к разгрому и разложению. <…> Распутин не только сектант, плут и шарлатан, но в полном значении слова революционер, работающий над разрушением России. Он заботится не о славе и могуществе России, а об умалении ее достоинства, чести, о предательстве ее родных по духу братьев туркам и швабам, и готов приветствовать всякие несчастия, которые, вследствие измены наших предков завету, ниспосылаются Божественным Промыслом нашему отечеству. И этого врага Христовой истины некоторые его поклонники признают святым»[162], — возмущался Н. Дурново в статье «Кто этот крестьянин Григорий Распутин?», опубликованной в журнале «Отклики на жизнь», который издавал известный проповедник протоиерей В. И. Востоков.

Время покажет, кто на самом деле были революционеры. Что же касается позиции Распутина, которая так сильно возмущала лже-патриотов того времени, то сохранилась запись интересной беседы Распутина с корреспондентом «Дыма Отечества»:

«— Но тогда, по-вашему, не нужно делать ничего, а только ждать; ни о чем не заботиться; и ни с чем не бороться. Ведь это проповедь толстовца-непротивленца… Вы знаете это учение? — спрашивал его корреспондент.

— Слышал, но плохо знаю, — отвечал Распутин. — Я же не говорю: не противься злому, а говорю: не противься добру. Тягость и суета нашей жизни состоит в том, что мы противимся добру и не хотим его признавать. А ты оставь злое совсем в стороне, пусти его мимо, а укрепись около самого себя и когда сам окрепнешь, тогда осмотрись и помоги совершенствоваться другим. Не настаивай на совершенстве, но помоги — каждый хочет быть чище, радостнее; вот ты ему и помоги. Не настаивая, вот как Илиодор, — огня в нем много, рвения, а нет света и дуновения, как весной в поле с ароматом цветов — которым веет от истинных подвигов духовных»[163].

Государыня писала мужу в ноябре 1915 года, когда уже больше года шла Первая мировая война: «Наш Друг был всегда против войны и говорил, что Балканы не стоят того, чтобы весь мир из-за них воевал, и что Сербия окажется такой же неблагодарной, как и Болгария»[164]. Действительно, в войну Россия в значительной степени вступила из-за стремления защитить призрачные и надуманные общеславянские интересы, принеся в жертву интересы национальные.

А. Бушков написал замечательную книгу «Распутин: выстрелы из прошлого», в которой подробно рассматривает балканскую ловушку, куда так и стремилась угодить Россия. Согласно его выводам, прислушайся тогда люди к мнению Григория Ефимовича, страшной трагедии войны, революции и последовавшего за ними террора можно было бы избежать.

А вот мнение Тарле: «Крымская война, русско-турецкая война 1877–1878 годов и балканская политика России 1908–1914 годов — единая цепь актов, ни малейшего смысла не имевших с точки зрения экономических или иных повелительных интересов русского народа»[165].

Григорий Ефимович стремился противостоять тому безумию, которое вдруг охватило общество. Повсюду церковь организовывала крестные ходы с целью убедить народ в необходимости Балканской войны. Финансовые воротилы щедро спонсировали пропаганду войны. Политики надеялись на ней подняться. Армия искала славы и легкой добычи. Даже простые люди на волне этой пропаганды мечтали о войне, о чем сохранилось много свидетельств современников. Ясно, что осмелившемуся поднять свой голос против войны Распутину было несдобровать. Грязные и унизительные анекдоты про него публиковались с авторитетностью документов, и чем «прогрессивнее» было издание, тем сильнее сгущались краски.

«Чего от меня хотят? Неужели не хотят понять, что я маленькая мушка и что мне ничего ни от кого не надо, — говорил Распутин репортеру очередной прогрессивной газетки, пришедшему взять у него интервью. — …Мне очень тяжело, что меня не оставляют в покое… все обо мне говорят… словно о большой персоне.

…Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне… Я никого не трогаю… Да и трогать не могу, так как не имею силы… Дался я им… Видишь, какой интересный…

Каждый шаг мой обсуждают… все перевирают… Видно, кому-то очень нужно меня во что бы то ни стало таскать по свету и зубоскалить… Говорю тебе, никого не трогаю… Делаю свое маленькое дело, как умею… как понимаю… То меня хвалят… то ругают… только не хотят оставить в покое…

Если что плохо делаю, рассудит Господь… Искренне говорю тебе: плохо делать не хочу… Поступаю по умению… Хотел бы, чтобы, значит, вышло хорошо… Со всех сторон только и занимаются мною… Говорю тебе: маленькая мушка, и ни от кого и ничего мне не нужно… Самое было бы лучшее оставить меня в покое… Оставьте в покое… Дайте человеку жить… Все одно и то же. Я, да я… Говорю тебе, что хочу покоя… Не надо мне хвалы. Не за что меня хулить… От всего устал… Голова начинает кружиться. Куда ни взглянешь, все одно и одно… Кажется, живу в тиши, а выходит, что кругом все галдят… Кажется, в России есть больше о чем писать, чем обо мне… а все не могут успокоиться… Бог все видит и рассудит, были ли правы те, кто на меня нападал… Говорю тебе: я — маленькая мушка, и нечего мною заниматься… Кругом большие дела, а вы все одно и то же… Распутин да Распутин. Ни хулы… Ни похвалы… ничего не надо… Молчите… Довольно писать… Мне наплевать… Пишите… Ответите перед Богом… Он один и все видит… Он один понимает… Рассудит… Коль нужно, пишите… Я больше ничего говорить не буду… Да нечего говорить-то, врать-то можно сколько угодно… Ответ придется, придется-то держать… Махнул рукой… Сочиняйте… Говорю тебе — наплевать… прежде волновался… Принимал близко к сердцу… Теперь перегорело… Понял, что к чему идет и зачем… Говорю тебе, наплевать… Пусть все пишут… Меня не тронут… Я сам знаю, что делаю, и перед кем отвечаю… Такая, видно, моя судьба… Все перенесу, уже перенес много… Говорю тебе, что знаю, перед кем держу ответ… Ничего не боюсь… пишите… Сколько в душу влезет… Говорю тебе, наплевать… Прощай…»[166]

Глава 17

Позорный Собор

Как ни желал Григорий, чтобы его оставили в покое, его все ниже и ниже «опускали в грязь». Делала это не только желтая пресса, падкая на жареное. Дьякон И. Соловьев пишет: «Митрополит Антоний допускал (с молчаливого согласия обер-прокурора), чтобы столичная церковная печать не только перепечатывала из светских газет противораспутинские статьи, но и снабжал их своими комментариями»[167].

Антоний прилагал и лично немало усилий, чтобы очернить Григория Распутина. Несмотря на то что Григорий умоляет его о встрече, чтобы объясниться, чтобы опровергнуть возводимую на него ложь, Антоний отказывается встречаться с Распутиным — отказывается даже выслушать его! И это — глава российского священства, которому доверяли несчетные тысячи простых и честных священников, введенных в заблуждение. Антоний даже отправился к государю и наговорил ему всякого про Распутина. Впрочем, ничего нового для государя он не сказал — все те же старые сплетни, которым Николай не мог верить. В ходе своего злопыхательского доклада Антоний так распалился, что его хватил нервный удар, после которого он уже не поправился и скончался в ноябре 1912 года[168].

Но сами по себе слухи о Распутине, не проверенные, но распускаемые самыми влиятельными лицами, не могли вполне отвратить от Распутина прежде близких ему церковников. Все дело было в том, что они, эти близкие ему некогда люди, теперь всеми силами старались уверить себя в виновности Распутина во всех возводимых против него обвинениях. Подобно Антонию, епископ Гермоген тоже отказался общаться с Распутиным, словно боясь подпасть под его святое очарование. Зато Гермоген выдает истинные причины своего разрыва с Григорием: «Я его любил и верил в него, вернее, в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между царем и народом на пользу и благо последнего. Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как великий князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою трона, заставило вначале меня отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при Дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него»[169].

Но сами по себе слухи о Распутине, не проверенные, но распускаемые самыми влиятельными лицами, не могли вполне отвратить от Распутина прежде близких ему церковников. Все дело было в том, что они, эти близкие ему некогда люди, теперь всеми силами старались уверить себя в виновности Распутина во всех возводимых против него обвинениях. Подобно Антонию, епископ Гермоген тоже отказался общаться с Распутиным, словно боясь подпасть под его святое очарование. Зато Гермоген выдает истинные причины своего разрыва с Григорием: «Я его любил и верил в него, вернее, в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между царем и народом на пользу и благо последнего. Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как великий князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою трона, заставило вначале меня отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при Дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него»[169].

Из этого письма вполне ясно, чем именно недоволен Гермоген. Распутин пошел против их планов. Что это были за планы, хорошо известно: Гермоген стремился сделать церковь рупором для разжигания войны. Да и «нападки» Распутина на Николая Николаевича были вовсе не нападками, но последним отчаянным криком не разжигать войну. Своей антивоенной деятельностью Распутин и вызвал ненависть тех, кто был его друзьями. Гермоген, который некогда, по словам князя Жевахова, говорил про Распутина: «Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите»[170], — стал самым резким его притеснителем.

Но почему же так ослабло духовное зрение Гермогена? Вот как характеризует Гермогена митрополит Евлогий: «Аскет, образованный человек, добрейший и чистый, епископ Гермоген был, однако, со странностями, отличался крайней неуравновешенностью, мог быть неистовым. Почему-то он увлекся политикой и в своем увлечении крайне правыми политическими веяниями потерял всякую веру»[171].

Гермоген был к тому же очень амбициозен — он давно уже намеревался восстановить патриарший престол и усесться на него. И тут опять Распутин стал на его пути. Когда Григория спрашивали, почему он рассорился с Гермогеном и Илиодором, тот отвечал просто: «Был им друг, пока шел навстречу их желаниям… Просили заступиться — заступался, денег просили — доставал. Когда стал отказывать, перечить — стал нехорош… Гермоген захотел патриархом быть — где ему! Патриарх должен быть чистенький, молитвенник, он единственный, как солнышко…»[172]

«Чистеньким» Гермогена никак нельзя было назвать. Как раз в то время он оказался замешан в крупном финансовом скандале вокруг опекаемого им «Союза истинно русских людей». Как ни старался Гермоген замять скандал, следствие все же провели. Сам Гермоген кое-как вывернулся, но не мог простить Распутину того, что тот не вступился за него перед царем. И когда к нему пожаловал Илиодор (Сергей Труфанов), трудившийся за спиной Григория над очернением его имени, Гермоген решил действовать быстро и устранить Распутина.

Гермоген собирает на Ярославском подворье своего рода тайный церковный собор против Распутина, куда пригласили не только церковников, но и юродивого Митю Козельских и публициста Ивана Родионова, который принес написанный в соавторстве с Илиодором гнусный памфлет под названием «Гришка», где Григорий изображался в качестве любовника государыни. Памфлет еще не был опубликован, и его намеревались неожиданно обрушить на голову Григорию. Илиодору, который в ту пору все еще выдавал себя за друга Григория (это было возможно только благодаря великому дару прощения, которым обладал Распутин, знавший, что делает Илиодор), поручено было доставить Григория на этот самозванный собор. Там с ним и должны были расправиться.

Все события того дня, 16 декабря 1911 года, явились своего рода репетицией роковой ночи 16 декабря 1916-го. Высшее духовенство страны собралось для того, чтобы сломать Распутина, разрушить его дух и его репутацию, а возможно, и убить. И красавец Илиодор, настоящий молодой принц тогдашней церкви, сыграл в этой игре роль, странно сходную с той, что в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года суждено будет сыграть молодому князю Юсупову. Вот что пишет сам Илиодор о том дне: «Распутин встретил меня очень ласково. Я его пригласил поехать к Гермогену: „Ждет тебя. Так и сказал мне: поезжай и привези… да скорее, хочу с ним повидаться“». Он ни слова не сказал про то, что ожидало Григория на Ярославском подворье, где остановился Гермоген.

Когда они приехали, Илиодор повел Распутина внутрь дома. Здесь он сразу же снял с себя маску дружбы. Когда Распутин раздевался, Илиодор заметил, с завистью глядя на его прекрасную шубу: «Посмотрите-ка на старческое одеяние!» Распутину стало все ясно. Он вошел в большую комнату, где его ждали враги. За его спиной встали два дюжих молодца, чтобы Григорий не убежал. Некоторые из присутствующих были вооружены.

И тут Илиодор блеснул во всей красе. Он обвинил Распутина в половых связях с царицей и живописал все таким образом, будто сам при этом присутствовал. Когда же Распутин спокойно ответил, что ничего подобного никогда не было, Илиодор закричал: «Мужик лжет!» — и набросился на него. Вместе с ним на Григория накинулся бесноватый Митя, стал бить его, кусать и кричать визгливым голосом оскорбительные слова: «Ты с царицею живешь! Ты — антихрист». Григорий пятился назад, но не сопротивлялся. И тут на него накинулся сам Гермоген — человек, метивший в патриархи.

Илиодор пишет: «Гермоген, схватив „старца“ кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове, и страшным голосом… кричать: „Дьявол! Именем Божьим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу… Запрещаю тебе входить в царский дом…“»

В этот момент на Распутина бросились с обнаженными саблями офицеры, с тем, видимо, и приглашенные на этот собор, чтобы помочь в убийстве старца. Также возможно, что Распутина хотели арестовать и бросить (возможно, тайно) в одну из монастырских тюрем, которые еще кое-где уцелели и использовались по своему страшному первоначальному назначению — уморить неугодных церкви людей.

Но планам нечистого собора не суждено было сбыться. Дочь Распутина со слов отца говорит о том, что Григорий Ефимович вырвался из рук мучителей, схватил стул и поднял его высоко в воздух. Нападавшие на него оцепенели, и Григорий Ефимович с достоинством вышел из комнаты и запер всех членов этого позорного собора с внешней стороны на этот самый стул. Его время еще не пришло. Ему оставалось еще пять лет. День в день.

Распутин доложил о позорном церковном суде «царям», и это стало последней каплей, переполнившей чашу их терпения по отношению к Феофану и Гермогену. Отныне они уже больше никогда не предстанут перед царем или царицей, как они того ни добивались. Синод официально отправляет Гермогена на покой и предписывает Гермогену и Феофану покинуть столицу. Но взбунтовавшиеся церковники и не думали никуда уезжать. Более того, они начали угрожать царской семье публикацией упомянутого выше пасквиля «Гришка», сочиненного Илиодором (Труфановым) и Родионовым (одним из тех офицеров, кто пытался зарубить Григория саблей на соборе). Илиодор даже встретился с Вырубовой и рассказал ей о том, что он намерен сделать, если его, Илиодора, и Феофана немедленно не осыплют милостями. Он показал свой самый страшный козырь — письма государыни к Распутину, которые он опубликует в своем пасквиле. Письма эти были подлинные. Илиодор, укравший письма у Распутина, ничего не сказал, что в них было, но представил все дело так, будто это — любовная переписка. Вырубова выслушала его молча и так же молча выпроводила подлого монаха за порог. Ни на какой торг ни она, ни царица никогда не согласятся. Кроме того, Вырубова ни на секунду не поверила, что между государыней и Распутиным была любовная переписка. Илиодор ушел с твердым намерением отомстить «царям» и за это.

Здесь поражают в первую очередь мягкость и нерешительность государя. Фактически никаких мер против мятежных иерархов, возмущавших против царя народ, принято не было. Вероятно, в этом сказался пример всепрощения самого Григория: в то время как Феофан выбивался из сил, хлопоча то перед Думой, то перед Синодом о том, чтобы наказать негодного Распутина, сам Распутин отзывался о нем без злобы: «Он против меня злобится теперь, но я на него не сержусь, ибо он большой молитвенник. Его молитва была бы сильнее, если бы он на меня не злобился»[173].

Глава 18

Илиодор