Лия ощутила, как щеки у нее краснеют от раздражения.
— Я как раз собиралась объяснить. Я ищу одного человека, который…
— Вы журналистка? — спросил хозяин.
— Да, журналистка, — ответила Лия, ошеломленная.
— Какого хрена! — воскликнул мужчина, яростно протирая глаза свободной рукой.
Лия так растерялась, что ничего не могла сказать.
— Как вы меня нашли? Кто дал вам этот адрес? Вы что, не понимаете никаких намеков? Я ушел, слинял, ясно? Если бы я хотел говорить с кем-нибудь из вашей братии, стал бы я уезжать?
— Я… я не понимаю, о чем вы. Я…
— Да бросьте. За последние три месяца я выслушал от вас столько паршивых отговорок. Покиньте мое крыльцо. Вы здесь одна или мне теперь ожидать целую толпу? — спросил он холодно.
— Нет-нет, я одна. И я…
— Ладно. Отлично. Забудьте дорогу сюда. — Он с яростью отчеканил каждое слово. Захлопнул дверь перед ее носом, и Лия простояла столбом секунд двадцать или даже больше, ошарашенная настолько, что не могла сдвинуться с места.
Наконец, клокоча от негодования и чувствуя, как стучит в висках кровь, Лия снова стала стучать, громко и долго. Однако не открыл ни сероглазый хозяин, ни кто-нибудь еще, кто мог оказаться в доме, и из-за двери не доносилось ни звука. Начал моросить дождь, и Лии пришлось отступить. Она вернулась к машине, взяла блокнот и на первом чистом листе вывела с ироническими завитушками: «Местные недружелюбны». Потом она немного посидела, глядя на дождь, который барабанил по лобовому стеклу, стекая ручейками и образуя лужи. Райан любил дождь. Даже это напоминает о нем, а она живет в стране, которая славится своими дождями. Лия вспомнила мокрые волосы найденного солдата, как они лоснились, прилипнув к голове. Сколько же дождей выпало на него за ту сотню лет, пока он лежал, никем не найденный? Она представила себе, как дождь бьет по коже, которая уже ничего не чувствует, просачивается сквозь нее и тело больше не дрожит от холода. Лия решительно прервала поток этих мыслей. Еще не хватало, чтобы мертвец начал сниться.
Она выехала на главное шоссе, затем развернулась и поехала в Тэтчем по А4. Там нашла место для парковки и около часа бродила по улицам, решив, что не войдет ни в один местный паб. На главной торговой улице под названием Бродвей стояли бесконечные сетевые магазины и крошечные конторы банковских отделений. Люди непрерывно двигались куда-то под моросящим дождем, опустив голову и глаза в землю, покорно огибая грязные лужи. Картина была мрачная, такую можно увидеть только в маленьком городке в конце зимы. Лия нашла старый книжный магазин, где провела полчаса, подсыхая и глазея на полки. Она купила две книги по истории городка, а леди за кассой порекомендовала хороший паб, «Разводной мост», где сдавали номера с завтраком, — на полпути в Коулд-Эшхоулт, в конце тупичка рядом с каналом. Туда Лия и отправилась и сняла там комнату, в которой было не продохнуть от обитой ситцем мебели и туго набитых подушек. Зато там было тепло и сухо, а из окна открывался прекрасный вид на промокшие заливные луга, раскинувшиеся к востоку. Вдалеке, за рядом тополей, похожих на веретёна, Лия разглядела, как ей показалось, шпиль церкви в Коулд-Эшхоулте. Она взяла с подноса чашку чая и уселась возле окна, погруженная в свои мысли.
В «Разводном мосте» было много завсегдатаев из местных, которые сидели компаниями у стойки бара или на скамьях за липкими деревянными столами; вновь пришедших приветствовали кивками, улыбками и растянутыми, мягко произнесенными фразами. В восемь Лия спустилась поужинать, и ее провели в обеденный зальчик в дальнем конце бара, холодный и до боли пустой. Она села за стол на двоих, развернувшись так, чтобы хотя бы видеть бар. От пустоты за спиной она поежилась. Лия заказала рыбу с картошкой и пожалела, что не прихватила с собой из номера книжку. На мгновение мелькала смутная мысль, не присоединиться ли к какой-нибудь компании, чтобы послушать здешние легенды, однако разговоры, которые вели посетители, все были личные, компании, казалось, состояли из близких друзей, и она постеснялась. К тому же в рыбе обнаружилось достаточное количество костей, и занятие нашлось.
Когда она подняла голову в следующий раз, то, вздрогнув, увидела, что уже не только она одна осталась без компании. Взгромоздившись на барный стул, сидел, неловко прижав к нему с боков колени, тот самый мужчина из старого дома викария. Хотя Лия видела его мельком и в полумраке прихожей, она не сомневалась, что это он. Мужчина не удосужился снять свой мешковатый, выцветший зеленый анорак и синюю шерстяную шапку, надвинутую на лоб. «Не отличишь от местных», — подумала Лия, однако, взглянув на его ноги, увидела коричневые кожаные ботинки с металлическими крючками для шнурков. Ботинки были слишком чистые, слишком дорогие. В Лии разгорелось любопытство. Она также заметила, что не только она одна смотрит на него, и услышала приглушенный шепоток в его адрес. Он упорно рассматривал поддон перед собой, с решительным видом приканчивая кружку горького пива.
Лия не смогла удержаться. Она быстро встала, когда он опустошил кружку, и преградила ему путь к двери.
— Здравствуйте еще раз, — сказала она бодро.
Мужчина бросил на нее испуганный взгляд и тут же узнал ее. Он попытался ее обойти, но она последовала за ним.
— Кажется, мы с вами не очень хорошо расстались, и я прошу прощения, если… потревожила вас. Меня зовут Лия Хиксон, как я уже говорила. А вас? — Она протянула ему руку.
Он насмешливо покосился на ее ладонь и не пожал.
— Вы, черт возьми, прекрасно знаете, кто я. А теперь прошу вас: уйдите с дороги и оставьте меня в покое. Неужели я требую слишком много, неужели я не могу пойти в бар вечером в пятницу и чтобы никто меня не преследовал?.. — заговорил он напряженно, понизив голос.
— Уверяю вас, я понятия не имею, кто вы такой, — перебила Лия. — И я вас не преследую. Я здесь сняла номер на несколько дней. Мне сказали, тут хорошо готовят.
— Да, конечно. Вы случайно остановились именно здесь. А дальше последует: «Вам предоставляется шанс изложить свою точку зрения»? Это я тоже уже слышал! — отрезал он.
На скулах у него вздулись желваки, и Лия вдруг поняла, что он измучен. Под глазами мешки, у рта залегли усталые морщины.
— Послушайте… Я не хочу вас мучить, но я действительно не знаю, кто вы. Видимо, вы не настолько знамениты, как вам кажется. Я журналистка, но работаю над темой из истории — о жизни одного солдата времен Первой мировой войны, и я приехала в Коулд-Эшхоулт, чтобы что-нибудь о нем узнать. Он имел какое-то отношение к дому викария, потому я и постучала в вашу дверь. Не знаю, что вы там сделали — или не сделали, — и боюсь, что мне это совершенно неинтересно. Если только это не поможет мне что-нибудь разузнать о солдате, в чем я сомневаюсь.
Последовала долгая пауза, пока он обдумывал ее слова, и на его лице попеременно отражались облегчение, недоверие и гнев.
— Вы точно не просто?.. — Он закончил жестом, который она не смогла расшифровать.
— Я говорю правду. Честное слово. И если у вас есть время и вы можете на минутку успокоиться, я с удовольствием вас угощу и задам несколько вопросов о старом доме викария.
Он еще минуту рассматривал ее, затем сильно потер глаза левой рукой, так же как раньше у двери. Жест говорил либо о расшатанных нервах, либо о сильной усталости.
— Ладно. Хорошо. Если вы действительно та, за кого себя выдаете, — с неохотой протянул он.
— Я та, за кого себя выдаю, — заверила его Лия, развеселившись. — Только давайте сядем у камина, а то я ужинала в смежном зале, где холодно, как в могиле.
Вся воинственность с него сошла; притихший, он сидел в кресле у камина, и Лия исподтишка рассматривала его в зеркале за стойкой бара, дожидаясь, пока не нальют пиво. Но ей можно было не опасаться, что он заметит ее взгляд. Он сидел уставившись в пространство между колен, рассеянно ковыряя ноготь большого пальца. Размашистым жестом мужчина стащил с головы шапку, и Лия отметила, что голова у него давно нуждается в мытье и, возможно, в стрижке. Волосы слиплись, жесткие и неряшливые. Он был рослый и худощавый, и одежда болталась на нем так, будто он позаимствовал ее у кого-то или же сильно похудел за последнее время. Когда она подошла к столу, мужчина поднял голову, и в его серых глазах снова отразилась тревога, настороженность.
— Стоило уехать из Лондона, чтобы узнать, сколько здесь стоит пиво, — хмыкнула Лия, усаживаясь.
Он не обратил внимания на ее слова.
— Так о чем вы хотите поговорить? О той нелепой истории с эльфами? Если я правильно помню, это случилось как раз накануне Первой мировой войны, — сказал он, делая большой глоток.
Сердце у Лии забилось.
— Да, хотелось бы о ней… — Она выдержала паузу, однако собеседник не отреагировал. — Насколько я понимаю, вы предпочитаете беседовать инкогнито, но, может, все-таки скажете хотя бы, как вас зовут? — подсказала она.
— Прошу прощения, да, конечно. Извините. Последние два месяца были… трудными. Меня зовут Марк. Марк Кэннинг, — сказал он.
Лия улыбнулась, чувствуя, как в животе трепещут крылья бабочек.
Глава четвертая
16 июня 1911 года
Дорогая Амелия!
Хочу написать тебе о новом человеке, который появится в нашем тихом доме. Это мистер Робин Дюрран, он теософ. Вряд ли ты знаешь, кто такой теософ, потому позволь мне тебя просветить — нет, я, конечно, сама не очень сведуща в этом вопросе! Мне пришлось спрашивать у Альберта, и половины объяснений я так и не поняла. Он сказал, что теософия — это поиск мудрости и духовного просветления, с помощью которого теософы хотят освободиться от оков плоти и приобщиться к высшим духовным сущностям. Я бы сказала, что именно это и мы стараемся осуществить через молитву, но, очевидно, у них все совсем по-другому.
Мистер Дюрран — тот человек, чье выступление Альберт слушал пару недель назад в Ньюбери. Он читает лекции о духах природы и тому подобном. Альберт тогда не стал вдаваться в подробности, но несколько дней назад вернулся с утренней прогулки в полной уверенности, что видел именно этих магических существ в лугах рядом с Коулд-Эшхоултом, хотя, похоже, ему не понравилось, что я назвала их «существами».
Должна сказать, что луга в это время года удивительно прекрасны. Они просто сверкают жизнью, полевыми цветами и дикими травами. Травы и тростник растут так быстро; думаешь, стоит остановиться, прислушаться и — услышишь! Если природа действительно может породить некую духовную сущность, то, наверное, наши луга самое подходящее для этого место. Однако я невольно терзаюсь сомнениями. Это кажется настолько невероятным, с тем же успехом он мог бы прийти домой и заявить, что видел единорога! Но, разумеется, он говорит правду, и я, как его жена, обязана его поддерживать и доверять его суждениям. В конце концов, он ученый, священник. Мне до него далеко.
Короче говоря, этот молодой человек, мистер Дюрран, должен прибыть сегодня к полудню, потому что Альберт написал ему о своих наблюдениях. Он поживет некоторое время у нас. Честно говоря, мне так и не удалось выяснить у Альберта, какое именно время. Миссис Белл хлопочет, готовит на троих обед и ужин, не только для нас с Альбертом. И это лишний раз напоминает, дорогая, что тебе с моим любезным зятем, не говоря уже о милых Элли и Джоне, пора навестить нас. Лишь назови дату, и ваши комнаты будут вас ждать. Если этому мистеру Дюррану придется задержаться, искренне надеюсь, что он человек дружелюбный, а не какой-нибудь там важный и высокомерный ученый, иначе, боюсь, все мои слова будут казаться ему глупыми сверх меры!
Сейчас я напишу кое-что, отчего ты наверняка будешь смеяться, но не смейся, потому что я совершенно серьезна. Я начала беспокоиться, что Альберту чего-то недостает. В смысле телесного устройства, разумеется, а вовсе не в сердечной или душевной сфере. Вчера днем, возвращаясь из школы, я проходила мимо фермы Джона Весткотта и заметила, как его жеребец «случался» с кобылой, — кажется, именно этим словом здесь называют естественное и необходимое действо. Дочери Весткотта, которые у дороги срезали траву для свиней, при виде меня сделали реверанс, что было очень мило с их стороны, но, признаюсь, мое внимание было обращено к сцене у них за спиной. Я понимаю, что вела себя неподобающе, мне следовало бы отвести взгляд, хотя подобные картины весьма обычное дело, когда живешь в сельской глуши. Я ни на секунду не сравниваю моего дорогого мужа с жеребцом, однако я подозреваю, что на каком-то самом низшем уровне физиология всех живых существ — хотя бы в общих чертах — схожа. Но может быть, я и здесь ошибаюсь? Так вот. Это все, что скажу по этому вопросу, потому что заливаюсь краской и ощущаю себя настоящей предательницей, пока пишу тебе эти строки, хотя ты самый близкий мне человек! Если же мне немножко повезло и ты поняла, что я хочу сказать этим сравнением, то твои пояснения были бы как нельзя более кстати, сестричка.
Еще меня беспокоит Кэт Морли. Она по-прежнему очень худенькая и все время выглядит усталой. Как будто не впитывает полноты здешней жизни, хотя не могу понять, как можно сопротивляться такой непритязательной доброте, какая здесь есть. Возможно, причина в некоем скрытом обстоятельстве, которое мне еще предстоит обнаружить, какое-то отклонение от нормы, уходящее корнями глубже, чем мне известно. Я попросила Софи Белл посматривать на нее ночью, чтобы узнать, не страдает ли она бессонницей, но, насколько я поняла, Софи сама большая любительница поспать и ей чрезвычайно трудно подняться, чтобы заглянуть к девушке. Не представляю себе, чем можно заниматься в долгие темные ночные часы, если не отдыхать. Эта мысль тревожит меня. И еще я знаю от Софи, что девушка почти не ест, а когда все-таки ест, у нее потом начинаются какие-то спазмы или тошнота. Я обязана докопаться до причины. Когда я спрашиваю ее о самочувствии, она уверяет, что все прекрасно и что инфекция, которая поселилась у нее в груди в Лондоне, продолжает отступать. Что делать с человеком, который все еще болен, однако не желает этого признавать? Я стараюсь по мере сил проявлять к ней доброту, однако это не всегда так просто, как должно бы быть. У нее повадки ястреба, маленькой сердитой птицы.
Что ж, мне пора заканчивать письмо и готовиться к приезду мистера Дюррана. Конечно, через несколько дней я все о нем расскажу, хотя сразу прошу прощения за возможную задержку: я ужасно занята, стараюсь вовремя подготовить все необходимое ко Дню коронации — осталась всего неделя, а у нас до сих пор мало материи для флагов. Потом начнется настоящая суматоха. Полагаю, что в итоге все утрясется, однако это не самое подходящее время, чтобы приглашать гостя. Бедняжка Берти. Мужчины ведь не понимают подобных вещей, правда?
Напиши мне поскорее, дорогая Амелия, и подумай (если будешь способна) над тем, что я написала о жеребце. Какой ужас я написала!
Твоя любящая сестра Эстер1911 год
До обеда еще очень далеко. Резкий стук в дверь отрывает Кэт от размышлений. Она рассеянна все утро, ее взгляд уносится вдаль, сквозь окно в прихожей, которое она должна бы натирать скомканными газетами. Мысли о Джордже Хобсоне отвлекают ее от работы. Прошлой ночью она снова виделась с ним, пила пиво, отчего кружилась голова, а в теле полыхал пожар. И голова кружится до сих пор, в желудке что-то не то, а в висках пульсирует боль. От усталости руки и ноги тяжелые, мысли — неповоротливые. Жарко, несмотря на ранний час, и над верхней губой выступила испарина. Когда стук в дверь вынуждает Кэт сдвинуться с места, она оборачивается, заметив свое отражение в стенном зеркале в тяжелой раме. Серо-белый призрак девушки с провалами глазниц, в грязно-коричневом платье. Это печать Холлоуэя, до сих пор. Когда Кэт открывает дверь, на ее лице написано смутное отвращение.
— Здравствуйте. Чем могу помочь? — спрашивает она молодого человека на крыльце.
Его лицо настолько свежо, насколько серо ее собственное, в одной руке у него большая кожаная сумка, в другой — дорожный чемодан с переброшенным через него пальто. Без пиджака, только в рубашке и жилете, он напоминает ей сына Джентльмена, приехавшего из университета на каникулы. Та же шикарная небрежность.
— Доброе утро. Меня зовут Робин Дюрран, я уверен, что меня ждут.
Молодой человек улыбается. Зубы у него очень белые и ровные, улыбка медленно раздвигает рот, словно потягивается кошка, и вокруг глаз появляются приветливые морщинки.
— Входите-входите. Я доложу миссис Кэннинг, что вы прибыли, — отзывается Кэт безрадостно. Она забирает у молодого человека сумку, вешает его пальто на вешалку в прихожей.
— Благодарю вас. Вы очень добры.
Робин Дюрран по-прежнему улыбается. Кэт резко отворачивается от его благодушно-веселого лица и идет по коридору, чтобы постучать в дверь гостиной.
— Мадам, к вам мистер Робин Дюрран. Говорит, что вы его ждете, — объявляет Кэт.
Эстер роняет ручку и поднимает глаза, заливаясь виноватым румянцем. Кэт лениво задается вопросом, что за сплетни она сообщает в письме?
— О господи! Но не сейчас же? Я не успела подготовиться, и Альберт еще не вернулся… — пугается Эстер.
— И все же он здесь, ждет в прихожей, — тихо произносит Кэт.
— Ясно, хорошо, да… Конечно же, я сейчас выйду, — говорит Эстер, а за спиной Кэт уже стоит Робин Дюрран и вежливо кашляет.
— Прошу прощения — я не мог не услышать, — пожалуйста, не беспокойтесь, миссис Кэннинг. Я слишком рано, и с моей стороны это просто невежливо, поэтому я исчезну до поры. День теплый, просто идеальный для пешей прогулки. Прошу вас, не вставайте, — говорит он жизнерадостно.
Эстер смотрит на него в недоумении, не вымолвив ни слова, и он мгновенно скрывается в дверях.