Джордж остается в стойке, однако противник медленно опускается на спину и теряет сознание. Снова поднимается рев, оглушительный, сбивающий с мысли, и, не сознавая того, Кэт добавляет свой голос к этому хору, триумфальному воплю, знаменующему победу Джорджа. Деньги переходят из рук в руки, мужчины покачивают головами, Джорджу протягивают кружку пива, хлопают по спине, кто-то набрасывает ему на плечи одеяло, которое он в тот же миг сбрасывает, вместо того принимая от кого-то стул, чтобы сесть, и несвежий кусок муслина, чтобы утереть лицо. Кэт пробивается к нему, решительно настроенная, с широко раскрытыми глазами.
— А я-то, когда тебя увидела, подумала, ты добрый, — говорит она, не здороваясь.
Джордж мгновение смотрит на нее, хмурясь, а потом улыбается, узнавая.
— Кэт Морли, которая хорошо говорит, а ругается еще лучше, — произносит он, вытирая рот тыльной стороной ладони. Хотя он устал и весь в синяках, в глазах у него блеск, и Кэт его узнает. Это тот самый блеск, который заставил ее украдкой выбраться из дома викария среди ночи. — Не ожидал увидеть тебя здесь.
— Похоже, в этом городке развлечения те еще, — замечает она, криво усмехаясь.
— Это точно. Хотя я-то думал, ты сидишь по вечерам дома, молишься с викарием и его женой.
— Ты что, расспрашивал обо мне? — с нажимом говорит Кэт.
— Может, и так, а что? В конце концов, ты сама пришла и нашла меня. — Джордж улыбается.
— Это точно. — Кэт повторяет его слова. Она улыбается, сверкнув мелкими белыми зубами. — Ты всегда побеждаешь?
— Не всегда. Но часто. Здесь очень немногие станут ставить на мое поражение, однако раз в несколько недель находится какой-нибудь парень, которому кажется, будто он может меня побить. — Джордж указывает на проигравшего бойца, который до сих пор лежит там, где упал, всеми, судя по всему, позабытый.
— Неужели никто о нем не позаботится?
— Его компания где-то здесь. Они его подберут, если сами еще держатся на ногах, — заверяет ее Джордж.
— А почему ты почти всегда побеждаешь? У этого парня руки длиннее, чем у тебя, и ростом он выше. А ты легко его победил.
— Не так чтобы легко. — Джордж промокает рану на лбу, и муслиновая тряпка покрывается красными пятнами. — Понимаешь, он, похоже, не знает, что победу приносит не сильный удар, а умение сносить сильные удары.
— Значит, ты умеешь сносить сильные удары?
— Отец научил. Он тренировал меня с детства, — говорит Джордж, все еще улыбаясь, однако блеск в его глазах меркнет.
— Мой отец всегда был ко мне добр, только иногда это даже хуже, — говорит Кэт, скрещивая руки на груди.
— Я кое-что слышал о твоем отце, — признается Джордж.
— Что бы ты ни слышал, это вранье, точно знаю. — Она стоит перед ним, лишь немного выше его сидящего. — Так как, угостишь меня с выигрыша или нет?
— Угощу, Кэт Морли. Обязательно, — говорит Джордж.
— Можешь надеть рубашку, — предлагает она лукаво.
Бой окончен, и бар начинает пустеть. Мужчины спешат по домам, к своим не ведающим, что такое прощение, женам. Кэт с Джорджем идут по мосту. Ночь непроницаемо-черная, и Кэт невидящим взором глядит на бечевник, к которому они приближаются, — она вдруг с отвращением рисует себе, как пойдет по нему, вернется в свою тесную комнатку на чердаке, где слышно храп миссис Белл.
— Давай я тебя провожу. Ты что, не берешь с собой фонарик? — спрашивает Джордж, приняв ее нежелание возвращаться за страх перед темнотой.
— Не нужно, я дойду сама. Тут не заблудишься, — отвечает Кэт.
Они останавливаются, поворачиваются друг к другу, их лица белеют в темноте.
— Неужели не боишься, Кэт? — спрашивает он с удивлением.
— Чего — не боюсь?
— Гулять со мной, когда ты едва меня знаешь. Того, что тебя увидят со мной.
— Сомневаюсь, чтобы ты хотел меня обидеть, а если я ошиблась, значит сама виновата. А что до того, увидят ли меня с тобой, — если ты расспрашивал обо мне, тебе наверняка рассказали, что я преступница, а может, даже убийца. Я кое-что сама уже слышала. Моей репутации ничто не повредит. Так что это тебя надо спросить: не боишься ли ты, что тебя увидят со мной? — Она лукаво улыбается.
Джордж негромко смеется, и ей нравится его смех. Низкий, звучный.
— Обижать я тебя не собирался, тут ты права. А что касается всего остального, то я не особенно верил слухам, пока ты сегодня не явилась на бой. В общем, по-моему, девушка, которая смогла прийти сюда одна, видимо, способна сделать что-то такое, о чем болтают!
— Я сделала… Кое-что сделала. За что и попала в тюрьму, это правда. Но то, что сделали со мной и другими, такими как я, было гораздо хуже нашего преступления, если то было преступление. И после всего этого я поняла, что не боюсь. Ни сплетен, ни слухов, ни мерзких стерв, которые их распускают, — сердито говорит Кэт. — А теперь спроси меня, что я сделала и что было потом, — вздыхает она. Подобные вопросы как будто преследуют ее, висят на шее мертвым грузом.
— Не буду. Если ты сама хочешь рассказать, я послушаю, но, вообще-то, это не мое дело, — поспешно отвечает Джордж. Кэт снова смотрит на дорогу, проглоченную ночной темнотой. Стало прохладно, и она ежится. — Я тебя провожу. Не до самой двери, если не хочешь, чтобы нас увидели. Не сомневаюсь, что при желании ты можешь двигаться беззвучно, как призрак, — говорит Джордж.
— Как Черная Кошка, так меня звали в Лондоне. Именно по этой причине. — Она улыбается. — До деревни две мили, значит, тебе идти четыре, а ты дрался. Оставайся-ка на своей барже, отдыхай. Ты вовсе не обязан быть джентльменом, — возражает она.
Джордж откашливается и складывает руки на груди, подражая ей.
— Я пройду эти четыре мили, чтобы поболтать с тобой, Кэт Морли. Как тебе такая причина?
Кэт мгновение смотрит на него и хочет отказаться. Но потом уступает:
— Ладно, идем.
В небе висит маленькая луна, похожая на фартинг, и льет слабый свет на бечевник. В некоторых местах над дорожкой нависают ветки, и там она сужается, стиснутая зарослями болотного ириса и кипрея. Джордж говорит, что пойдет первым. Он здоровенный и цепляет за все ветки, которые хлещут со свистом, заставляя Кэт увертываться. Джордж ворчит и ругается себе под нос.
— Может, я пойду впереди? Я хорошо вижу, — говорит Кэт.
Джордж останавливается на открытом месте, залитом лунным светом, и оборачивается к ней.
— Что, правда как кошка? — спрашивает он. В лишенной красок ночи он сам весь черный и серый, глаза как пустые провалы, выражения лица не понять. На миг он кажется и не человеком вовсе, а неизвестным существом, из камня и теней, а не из плоти. Но в следующий миг он протягивает руку и берет Кэт за подбородок, и рука у него сухая и теплая. — В таком свете ты как египтянка, — произносит он тихо.
— Мама как-то рассказывала, что ее бабушка была испанкой. Она была смуглая, как мы с мамой; все говорили, что я на нее похожа.
Его прикосновение вызывает в ней странные чувства, тревожные: похоже на вторжение, однако она ничего не имеет против. Кэт тянется к руке Джорджа, берет в свою, и даже в темноте она видит, как внимательно он смотрит на нее, какое восхищение написано на его лице.
Когда Кэт возвращается в свою комнату, в доме стоит такая тишина, что ей кажется, будто все нарочно затаились, потому что знают, где она была. Кажется, весь дом замер, напрягся, готов сомкнуться, словно стальной капкан. Даже храпа миссис Белл не слышно. Кэт сбрасывает с себя одежду, вешает у раскрытого окна, чтобы проветрить, избавиться от предательского запаха пива и табака. Потом она неподвижно лежит на кровати, и, хотя сердце ее бьется, она чувствует, что готова драться, вскочить и молотить кулаками, если потребуется. Если они протянут к ней свои лапы, чтобы схватить. Она больше не позволит им. Но это не настоящий страх, а лишь воспоминания о страхе, отчасти вызванные выпитым пивом и накопившимся недосыпом. Она понемногу успокаивается, закрывает глаза, думая, вдруг Джордж так и стоит на лугу, где она оставила его, и ждет, повернув свое избитое, покрытое синяками лицо к чердачным окнам в надежде, что она выглянет и помашет ему? Эта мысль убаюкивает ее, дыхание постепенно становится медленным, глубоким, и Кэт засыпает.
Утром Эстер, голодная до спазмов в пустом желудке, нетерпеливо дожидается, когда Альберт вернется с ранней прогулки, чтобы позавтракать. Она откладывает книгу, которую читала, и переходит в столовую, где уже накрыт стол на двоих. Чистые тарелки блестят, приборы лежат безукоризненно ровно. В тишине комнаты слышно, как громко урчит в животе. Обычно Альберт так не задерживается. «Сколько же времени можно тратить на общение с природой?» — недоумевает она немного раздраженно, потому что голодна.
Вдруг Эстер слышит позвякивание велосипеда и с неподобающей замужней женщине быстротой вскакивает с места, чтобы его встретить. Передняя дверь приоткрыта, Кэт натирает медный поднос для почты кусочком мягкой кожи. Викарий врывается в дверь с такой поспешностью, что налетает на Кэт и хватается за ее плечи, чтобы не потерять равновесия.
Утром Эстер, голодная до спазмов в пустом желудке, нетерпеливо дожидается, когда Альберт вернется с ранней прогулки, чтобы позавтракать. Она откладывает книгу, которую читала, и переходит в столовую, где уже накрыт стол на двоих. Чистые тарелки блестят, приборы лежат безукоризненно ровно. В тишине комнаты слышно, как громко урчит в животе. Обычно Альберт так не задерживается. «Сколько же времени можно тратить на общение с природой?» — недоумевает она немного раздраженно, потому что голодна.
Вдруг Эстер слышит позвякивание велосипеда и с неподобающей замужней женщине быстротой вскакивает с места, чтобы его встретить. Передняя дверь приоткрыта, Кэт натирает медный поднос для почты кусочком мягкой кожи. Викарий врывается в дверь с такой поспешностью, что налетает на Кэт и хватается за ее плечи, чтобы не потерять равновесия.
— Вот что я скажу: это просто невероятно! — выкрикивает он, как будто продолжая спор, который они вели все утро.
К удивлению Эстер, Кэт испускает протестующий крик и силится высвободиться из рук Альберта, пятится назад, пока не натыкается на стену, и сердито сверкает на него глазами. Альберт моргает и смотрит на нее так, будто перед ним змея.
— Кэт, ну что ты, детка! Успокойся! — восклицает Эстер, пораженная бурной реакцией девушки на его прикосновение. Прикосновение человека, посвященного в духовный сан. — Это же мистер Кэннинг! Необязательно так… отбиваться, — выговаривает она смущенно.
Кэт успокаивается и смотрит на Эстер странным, отсутствующим взглядом. Эстер видит, что она будто закрывается им, как маской, которая прячет истинное лицо, истинные мысли девушки, ее сущность. Эстер немного отступает под этим взглядом.
— Прошу прощения, мадам. Я просто испугалась, — ровным тоном произносит Кэт.
— Подавайте завтрак. Спасибо, Кэт, — говорит Эстер натянуто, поторапливая девушку жестом, будто прогоняя птицу.
— Завтрак! О нет, я не смогу проглотить ни кусочка! Ах, Эстер! Я пережил нечто удивительное! Самое чудесное, что только может случиться! — восклицает Альберт, снова бросаясь вперед, беря ее за руки и крепко их сжимая. Его лицо раскраснелось от удовольствия, глаза блестят от волнения, даже волосы будто взволнованы и торчат во все стороны.
— В чем дело, милый? Что случилось? — спрашивает она пронзительным тревожным голосом.
— Я… я не знаю даже, с чего начать… как объяснить… — Взгляд Альберта скользит мимо нее, устремляется куда-то вдаль. — Слова вдруг кажутся… неподходящими, — говорит он тихо.
Эстер выжидает минуту, потом пожимает его пальцы, чтобы он очнулся.
— Поди присядь, дорогой Берти, и расскажи мне все.
Альберт позволяет увлечь себя в столовую и усадить в кресло, и в этот миг входит Кэт с первым подносом: яйца, котлетки, корзинка с хлебом. Эстер садится на свое место напротив Альберта, кладет себе кусочек хлеба и, стараясь не слишком торопиться, принимается намазывать его маслом.
— Я вся внимание, дорогой мой, — говорит она, потому что Альберт молчит.
Он смотрит, как она начинает есть, затем снова срывается с кресла и несется к окну. Озадаченная, Эстер медленно жует.
— Я гулял в лугах выше по течению реки — один из моих обычных маршрутов. К востоку отсюда есть место — не знаю, видела ли ты его когда-нибудь, — река там мелкая и затененная ивами и зарослями бузины, а камыши в некоторых местах почти с меня ростом, и повсюду рассыпаны полевые цветы, словно ковер из драгоценных камней… Земля там понижается, получается широкая неглубокая впадина, где во время дождей стоит вязкая лужа, но сейчас, летом, там растут великолепные луговые травы, хвощ, лютики, норичник… Туман в этой низине держится как будто дольше обычного. Я наблюдал, как воздух проясняется над низиной, туман медленно поднимается и золотится, тронутый лучами солнца, я видел… видел…
— Что, Альберт? — спрашивает Эстер, встревоженная тем, как говорит муж.
Альберт разворачивается к ней, широко улыбаясь.
— Духи, Эстер! Это были духи природы! Те самые элементали, которых Господь посылает присматривать за животными и цветами, исполнять все бесчисленные работы в своем природном мире! Я видел, как они играют, так же ясно, как вижу тебя! — восклицает Альберт хриплым от волнения голосом.
Кэт замирает, ставя на стол кофейник, со скептическим видом переводит взгляд с Альберта на Эстер и обратно.
— Спасибо, Кэт, — многозначительно произносит Эстер. — Альберт, это же… просто поразительно! Ты уверен?
— Уверен ли я? Конечно уверен! Я видел их собственными глазами, совершенно отчетливо! Изысканные, как орхидеи… Все они…
— Как они выглядели, Альберт? Чем занимались?
— Они были такого же цвета, как лепестки дикой розы: белые, если не присматриваться, однако если присмотреться — с золотистым, розовым и серебристо-жемчужным отливом; все были стройные, словно ветки ивы, одетые в платья… Я не знаю, что это за ткань. Светлая, она струилась вокруг них, как будто была не тяжелее воздуха, и они танцевали, Эстер! Танцевали медленно и грациозно, как колышутся под водой водоросли, легко, плавно, их руки сначала вздымались, потом опускались… О Эстер, по-моему, я стал свидетелем чуда! Видимо, Господь благословил меня возможностью на миг увидеть то, что обычно скрыто от людей!
— Альберт… это поразительно. Я хочу сказать… — Эстер запинается. Альберт сияет, глядя на нее, словно опьяненный увиденным. Она хмурится при этой мысли, смотрит на него внимательнее, невольно слегка подается к нему и как можно незаметнее втягивает носом воздух. Однако запаха ни бренди, ни вина не чувствует, ничего подобного. Эстер неуверенно улыбается. — Совершенно… неслыханно, — произносит она смущенно. — И ты действительно веришь, что эти существа…
— Нет-нет, не называй их существами, дорогая! Они не из того же теста, что кролики или птицы… Это творения Божьи, священные сущности, которые стоят на лестнице творения гораздо выше нас. По сравнению с ними мы просто неуклюжие глиняные болваны! — заключает он торжествующе.
Эстер не знает, что еще сказать. Альберт полон страсти — она с трудом его узнает.
— Разве ты не понимаешь, что это значит? — вопрошает Альберт, разворачиваясь к Эстер и, кажется, вдруг замечая ее недоверие.
Эстер улыбается как можно шире, с живостью распахивает глаза, чтобы показать — она готова выслушать, готова принять все, что он скажет. Однако ее безмолвное ожидание как будто разочаровывает Альберта, плечи его опускаются, лицо меркнет. Наступает долгая пауза, Эстер перебирает столовые приборы, не решаясь отрезать кусочек котлетки, боясь этим жестом разрушить его впечатления.
— Я немедленно должен написать Дюррану, теософу, — заявляет Альберт, снова откидываясь в кресле.
Кэт возвращается в кухню и с грохотом опускает на стол пустой поднос.
— Викарий видел эльфов, — сообщает она учтивым тоном.
Миссис Белл поднимает голову от хлебной печи, потная и красная.
— И что с того? — спрашивает она.
Кэт недоуменно разводит руками.
2011 год
Лия отправилась встретиться с лучшей подругой Сэм в кафе недалеко от своей работы. Она выбрала столик в дальнем углу, подальше от окна, и села ждать. Был вторник, середина серого мартовского утра. Прошла неделя после возвращения Лии из Бельгии, но она так и не оправилась от потрясения, и, как ни странно, ее до сих пор мутило и от свидания с Райаном, и от воспоминания о погибшем солдате. Оба вселяли беспокойство, напоминали об обещании, ей было страшно. Лия заказала кофе и выпила его обжигающе-горячим, как только принесли. Кофе немного успокоил ее, а спустя миг влетела Сэм: как обычно, сплошной вихрь — мелькающие коленки и локти; при виде Лии тут же затрясла головой, извиняясь:
— Прости, опоздала! Не могла вырваться; Абигейл всю неделю ведет себя как образцовая стерва и всюду сует свой нос… все знают, в чем дело, но сказать нельзя. Она делает вид, будто все из-за того, что она увидела предварительные цифры за этот квартал, а они неважнецкие. Прости-прости! — выпалила она, задыхаясь, целуя Лию в щеку и стискивая ее в быстром объятии.
— Перестань извиняться! — сказала Лия. — Ничего другого я не ожидала. И ты знаешь, что я никогда не раздражаюсь, если приходится ждать. — Они с Сэм знакомы с первого класса, и Сэм ни разу не пришла в назначенное время.
— Так что же это за важное заявление? Умираю от нетерпения, хочу услышать, — сказала Сэм, заправляя за ухо блестящую прядь волос и переплетая пальцы. Выражение ее лица было открытым, однако взгляд бегал по лицу Лии, ни на чем не останавливаясь, вечно рассеянный.
— Наверное, я преувеличила. Да, конечно. Никакое это не важное заявление, — сказала Лия, делая глубокий вдох. Когда она принимала свое решение, оно казалось ей куда более значительным. Давно она не воодушевлялась по-настоящему, так, чтобы все внутри кипело, чтобы хотелось работать и писать. А теперь, когда она заговорила об этом вслух, слова ее звучали как-то жалко. — Я уеду ненадолго. На пару недель. Собираюсь расследовать одну старую историю. — Она увидела разочарование на лице Сэм и виновато улыбнулась. — Понимаю, я сильно преувеличила.