- Я слушаю, слушаю... - Плетнев согласно кивнул.
- Свой ежегодный отпуск я обычно провожу на острове Гельголанде, это известный курорт, но там довольно тихо. У меня там дача, яхта В сорок пятом году я был членом гитлерюгенда. Эту руку, - он приподнял правую ладонь, пожимал фюрер в надежде, что мы, мальчишки, защитим его... от вас. Много бы дал, чтобы сменить кожу! Утешаюсь, что человеческая кожа все же обновляется каждые десять лет. Нас формировали в отряды. Домой не отпускали, даже совсем маленьких, двенадцатилетних. Рядом со мной на нарах бывших ремовских казарм валялся парень из Мемеля. Я забыл его имя, но лицо помню, у него была яркая примета - левая бровь росла лишь наполовину. Потом мемельца куда-то отправили, он уехал, и больше мы не виделись. И вдруг... Иду по набережной неподалеку о: моей дачи на Гельголанде, а навстречу - он. Собственной персоной, тот мемелец. - Плетнев уселся плотнее в кресле, Груббе расценил этот жест как нетерпение и опять заговорил извиняющимся тоном. - Это преамбула, вот-вот перейдем к главному. Знаете, герр Плетнев, как обычно радуешься знакомым юности! Я, естественно, устремляюсь к нему, силясь вспомнить имя - Вернер, Вальтер? - протягиваю руку, как вдруг мемелец, - а по его лицу я понял, что и он узнал меня, - перескакивает барьер набережной, да так лихо, что я остолбенел. Но этого мало, на ходу он сбрасывает обычный костюм, остается в черном блестящем типа спортивного трико и ныряет...
Конечно, думал я потом, война искорежила души, и страх остался у многих немцев моего поколения. Но смешно теперь бояться доносов, что кто-то был в гитлерюгенде. Кто сегодня на это обращает внимание! Сегодня могут спокойно спать даже прежние национал-социалисты.
Та встреча лишь удивила меня, да, лишь удивила. А вот вторая встреча с мемельцем... Она породила во мне замешательство, смешанное с ужасом. Да-да, с ужасом, притом животным... будто я в своем доме вдруг наступил на очковую змею. Хорошо, что при мне оказался фотоаппарат. Я снял мемельца, катаясь на яхте. Был полный штиль, и я увидел, как на поверхность всплыло темное блестящее тело. Я биолог, меня заинтересовало это явление, я приготовил фотоаппарат, предполагая самое невероятное: вдруг это... стеллерова корова... или касатка, редкость в наших широтах. У моего фотоаппарата хорошая оптика, но я решил еще немного приблизиться к животному Однако тут объект моей фотоохоты зашевелился, я, не теряя времени, нажал на затвор Вот результат, - Груббе вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, но задержал его в руках. - Отпечатанные снимки потрясли меня. Я долго размышлял, но не находил объяснения. Я человек осторожный и не люблю, чтобы меня вышучивали. Поэтому молчал.
Но однажды услышал любопытную историйку. Рассказывал мой коллега, что к его прислуге приехал брат и под влиянием доброго шнапса поведал, что якобы собственными глазами видел, и притом неоднократно, человека-рыбу, боевого пловца, существующего для диверсий. Еще речь шла о каких-то фондах. Потом этот подвыпивший господин отказался от своих слов, но спьяну он долго хвастался своим общением с необычным и всемогущим человеком-рыбой. И тогда я понес фотографии, сделанные с яхты, в наше городское отделение Фау Фау Эн. Там почему-то решили, что я принес коллаж с целью провокации, рассказам моим не поверили, а человек, на которого я ссылался, уехал из города, и как утверждалось, за границу. Разумеется, я не думал о провокации. Я не знаю, что стоит за этим, - Груббе приподнял конверт, - но как биолог заключаю, что подобное может быть хуже любой атомной бомбы. - Он протянул конверт Плетневу. - Хуже самого изощренного биооружия. И вероятно, это и есть биооружие последней марки.
Фотография человека в черном гидрокостюме с большой белой свастикой на спине полностью соответствовала описанию Баранова.
- Так.
- Это мемелец, - продолжал Груббе. - Ясно, что он не пожелал узнать меня. Одно странно: выглядит он явно моложе своих лет. Получив от ворот поворот, поехал я в головную организацию лиц, преследовавшихся при нацизме, в Бонн. Клянусь честью, я не знал, куда мне пойти с этим, чтобы предать дело гласности, и наивно полагал, что иду к людям, наиболее заинтересованным во всяком искоренении зла. Увы, я ошибся. Почему-то это дело не взволновало их, хотя поначалу они отнеслись ко мне внимательно. Однако... это происшествие с кабелем, с подводной лодкой, обошедшее все газеты... И вот я решился... к вам... Уверен, что мемелец не последняя гайка в этих темных делах.
- Да-а, - протянул Плетнев. - Спасибо.
- Надеюсь, мое имя не будет фигурировать. Да, вот еще что. Чтобы не быть голословным, могу сообщить, что я выяснил у коллеги адрес родственника его прислуги. Живет он здесь, в Италии. Работает где-то на вилле на Тирренском побережье Ривьеры - Лигуре. Его приметы: высокий сухощавый человек со стриженым затылком. Мой коллега особо отметил этот факт затылок стрижен именно так, как стригли затылки миллионам солдат вермахта. А почему бы и нет, если его хозяин носит свастику во всю спину? - Немец попытался улыбнуться, но было видно, что ему не до смеха.
"Возможно, он действительно порядочный человек, - подумал Плетнев. Если только... не агент Дуайнера".
Немец надел свою шляпу, сразу спрятал под ней лицо, сухо простился.
Через окно Плетнев видел, как он неторопливо и чуть припадая на левую ногу, шел по улице, пока не повернул за угол. На углу посторонился, пропуская стремительно шагавшего мужчину - тот почти бежал. Плетнев с недоумением узнал в мчащемся по улице человеке штурмана Баранова.
На Баранове не было лица.
- Я получил письмо от Светки, - выпалил он. "Я жду тебя каждый день, мне обещают, что ты обязательно придешь. Приходи. У меня все хорошо, только, пожалуйста, приходи, куда тебе скажут, только тогда мы сможем увидеться. Света".
- Ты уверен, что почерк не подделан?
- Почти два года переписывались...
- И все-таки сомневаешься, - Плетнев посмотрел испытующе.
- А как вы бы на моем месте?,
- Наверное, тоже... так сказать, не полностью полагался бы.
- Этот, который передал мне письмо, сказал, что мне надо завтра быть в любое время недалеко от ресторана "Золотая рыбка". - Плетнев кивнул. - Там меня и проводят куда следует. Поеду, конечно... Чем черт не шутит, когда бог спит. Не могу я не пойти. Я всегда говорил, что ее похитили по ошибке. И, может, теперь ищут выход. А тут из газет известно, муж приехал.
- Кто передал тебе письмо?
- Он не назвался.
- Как выглядел?
- Не рассмотрел. Мы буквально столкнулись. Он, видимо, поджидал меня.
- А все-таки?
- Высокий, почти моего роста, худой. Лет шестидесяти. Волосы седые. Пострижен коротко, но не слишком. Длинная шея. Леонид Михайлович, если это важно, когда я пойду на встречу, то уж рассмотрю его как следует. Он сказал, будет ждать.
- Ты не горячись. Там по-всякому может быть. Похоже, Светлана писала записку под диктовку, переводя этот диктант или диктат на русский. Так что... Ну а теперь посмотри вот на это, - Плетнев показал Баранову фотографию, полученную от гражданина ФРГ Груббе.
- Откуда она у вас? - От удивления, волнения голос штурмана срывался после каждого слова.
- Возможно, оттуда же, откуда у тебя письмо Светланы. Завтра я с утра отлучусь часика на три, ты меня дождись, к "Золотой рыбке" поедем вместе.
5
- Не люблю фашистов... - сказал, улыбаясь, Карло Мауэр. Плетнев только вздохнул. Не люблю... Как о манной каше. А впрочем, что требовать от этого юноши, что он знает о них? В его жизненном опыте фашисты - так сказать, антиобщественная группа, куролесящая на площадях с полузабытыми лозунгами. Неприятная, конечно, группа. Заторы на улицах создают, общественный порядок нарушают.
- Карло, в вашей семье кто-нибудь участвовал в войне?
- В которой? - Мауэр лихо объехал идущий впереди старенький "фиат", неожиданно снизивший скорость, выглянул в оконце и разразился тирадой в адрес его пассажиров - явно нелицеприятной. Плетнев обернулся: парочка в "фиате" целовалась.
Что ж, вопрос Карло задал точный: в какой войне? - была еще ведь и абиссинская война, а потом корейская, и вьетнамская, и ближневосточная убийственный перечень.
- Во второй мировой, с Гитлером.
- А... Дед. Легко отделался: стоял где-то в Югославии. Потом, кажется, у вас, но до Сталинграда. Считает, что мог бы остаться на Волге, спасибо вашим партизанам, они его поцарапали раньше.
Плетнев поежился и замолчал. Ну разве объяснить милому веселому итальянцу, лучшему другу убитого Вивари, что и через десятилетия продолжает оставаться боль, которая гнетет до сих пор, до сих пор взывает ко мщению. Для самого Плетнева война навсегда осталась связана с отчаянным криком матери: "Леньку спасайте, Леньку!!!" От бомбежки, заставшей их в колхозном саду за сбором яблок, мать забилась под самое раскидистое дерево, почему-то стараясь спрятать голову, а он, одиннадцатилетний, любопытный до глупости, выбежал на открытое место и, разинув рот, глядел на тяжелые, неестественно близкие самолеты с уродливыми, будто переломанными мрачной силой, крестами. Они плыли, а не летели, от них медленно, натужно отделялось что-то черное, мрачное... И нечеловеческий крик бросившейся к нему матери. Осознанная ненависть пришла потом. И всякий раз перехватывало горло, когда видел у Большого театра ветеранов, когда хотелось отвести глаза от тихо плачущих у Вечного огня вдов...
На тех бомбардировщиках был черный изломанный крест - на белом фоне алюминия, теперь вот белая свастика на черной глянцевой спине.
- Конечно, - заговорил Мауэр, - с моим другом Вивари могли посчитаться и фашисты. Но у меня на них есть управа, - Карло похлопал себя по карману. - Давно купил по случаю. Боевая граната, есть и слезоточивая. Надеюсь, вы без оружия? Вам ни к чему, потом с полицией не разберешься. - Плетнев кивнул.
- Мой маузер, между прочим, в отличном состоянии, так что не беспокойтесь. Меры предосторожности бывают просто необходимы, такова наша жизнь! - Мауэр засмеялся. - Сейчас мы сделаем поворот и будем как раз у гнездышка.
А какие меры предосторожности мог бы предпринять Плетнев здесь, в чужой стране? Подключить к делу итальянскую полицию, думал он, значило бы обречь все на провал. Положим, они схватят этого худого, длинного, стриженного под образец 1939 года немца. А он окажется наиобыкновеннейшим мелким буржуа, рантье или что-то в этом роде. И пойдет звон о подозрительности русских... Действовать на свой страх и риск? Плетнев разыскал Карло Мауэра и в общих чертах рассказал ему о Груббе, о снимках и болтовне подвыпившего немца.
- Кто бы мог подумать, - удивлялся Мауэр, - что в двадцати семи километрах от Рима, на берегу Тирренского моря, ласкающего Неаполь! - Карло засвистел лирический мотив, сбавил скорость, раздумывая, куда сворачивать дальше - впереди показался глухой забор. И остановился.
- Верно, это где-то здесь, - тихо заметил Плетнев, сверяясь с адресом-планом Груббе.
- Будем брать штурмом? - улыбнулся Мауэр. Плетнев усмехнулся:
- Посмотрим...
Они вышли из машины, огляделись. Там, где забор кончался, неправильным углом уходя к морю, вдали было видно несколько домишек, очевидно, рыбацких, - рядом с каждым стояли козлы с растянутыми сетями. О рыбацкой деревушке в плане-адресе ничего не было.
- Я думаю, надо навести справки, ну, расспросить, не видели ли здесь человека такого-то и такого-то... - предложил Мауэр. - Подъем?
- Не лучше ли пройтись?
Едва они сошли с битумной дороги, ноги начали утопать в крупном песке, сквозь который, неизвестно, за что держась корнями, прорастал колючий кустарник. Открылось море.
- Три года назад, когда я только переехал в Чивитавеккью, здесь прошел смерч. С тех пор мне казалось, здесь никто не живет, - задумчиво сказал Мауэр.
- И что же?
- Я был не прав. Но боюсь, в такой ранний час мы мало кого застанем в деревне. Самый лов...
- А вот и нет, - ответил ему Плетнев, когда они поднялись на песчаный бугор, с которого начиналась деревенская улочка. - Смотрите, Карло, как много народу.
У дома, отличающегося от остальных черепичной кровлей и кирпичной кладкой, стояла толпа. Полицейская машина, собаки... Нет, не деревенские, те тихо сидели у ворот - служебные собаки. Мауэр и Плетнев подошли ближе.
- Что случилось в этом доме, синьора? - спросил Карло пожилую женщину, присевшую на раскладной стульчик.
Она сокрушенно покачала головой:
- Убили Марка, жаль его - славный был человек, пусть теперь позаботится о нем Мадонна! И за что такое? Никого не обижал! - Она покачала головой, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности. Никого! Тихо жил... И такая ужасная смерть... В него бросили бомбу, представляете?... Какой ужас! А какие розы он выращивал в саду синьора Хальта! - Она махнула рукой в сторону видневшегося вдали глухого забора.
Плетнев и Мауэр переглянулись.
- Он был садовником? - спросил Мауэр с тревогой в голосе, которой, видно, испугал старуху.
- Почему синьор интересуется? - насторожилась она. - Вы... Разве вы... - она перевела глаза на Плетнева и замолчала. - Да, садовником, пролепетала наконец, встретившись- с подбадривающим взглядом Плетнева. Если вы родственники или друзья Марка, обратитесь к полицейскому комиссару, он в доме, - заключила она Опустила голову, и Плетнев пожалел, что Карло спугнул ее откровенность.
- Посторонитесь! - раздался громкий голос, толпа раздвинулась. Показались носилки. Сзади шли полицейские и врач.
- Дом опечатать, - скомандовал тот же голос и добавил: - По нашим данным, родни у покойника не было.
Когда носилки начали укладывать в машину, ветерок отбросил простыню, и Плетнев увидел лицо. Это был худой, с высоким узким затылком, с солдатской стрижкой образца 1939 года человек, к которому направил его Груббе и который, вероятно, принес Баранову письмо от Светы...
Обратно ехали молча и медленно. "Ниточка оборвана, ниточка оборвана", - надоедливо вертелось в голове Плетнева.
- Здесь недалеко хорошая траттория, синьор Плетнев, - нарушил тягостное молчание Карло, - не закусить ли нам? Я, признаться, выехал вам навстречу, перехватив лишь кофе... даже без лимона!
Плетнев кивнул - он тоже не ел с утра, а утро для него началось с первыми лучами.
У стойки бара сидел лишь один посетитель, который живо обернулся:
- Хэлло, мистер Плетнев! Мы с вами ходим одними дорогами? Как вы думаете, кто убил старину Марка?
- Это он, он, - вдруг закричал высокий пронзительный голос, какие-то люди подскочили к Мауэру, начали скручивать руки. Плетнев бросился к нему на помощь, но Дуайнер крепко схватил его за рукав. Будто из-под земли появилась полиция.
- Это недоразумение... - все пытался вмешаться Плетнев.
- Слушайте меня, я же видел, - высокий истерический голос принадлежал хозяину траттории. - Я видел, и не только я, как в дом Марка вошел темноволосый невысокий щуплый мужчина... Все приметы сходятся!
Плетнева оттесняли все дальше и дальше от Мауэра Дуайнер и хозяин траттории, который тоже был черноволосым, щуплым, невысоким мужчиной. Плетнев заметил, что задний карман его широких брюк слишком повторяет очертания пистолета...
Вернувшись в отель, Плетнев узнал у портье, что утром Баранова спрашивал рассыльный из Дворца юстиции, и вскоре штурман ушел.
МОНОЛОГ II
Адольф всегда сторонился женщин. И Хальт - он никогда... Я не смог. Я оказался слабее. Все-таки эти проклятые рыбы однажды сослужили мне хорошую службу, когда выгнали меня на мелководье лагуны, и мне пришлось идти по берегу... С кем она была? Говорит, с мужем... Анна... Я знал, что Хальт поможет мне. Он верный друг, что бы ни говорила о нем Анна. Он все сделал, чтобы мы с ней снова были вместе.
Но Анна все-таки беспокоит меня. Она сказала, что я не человек! Неужели она не в силах простить мне того утра, когда я отказался от нее? А что мне оставалось делать? Я знал, почему доктор отпустил нас по домам. Это были последние дни. Она не поверила мне тогда... Как часто я потом вспоминал ту минуту, когда Анна отвела мою руку и тихо, растерянно спросила: "Что ты хочешь?" И я бежал, чтобы только мысленно в воображении дорисовывать несбывшиеся мгновения страстной любви, радости...
Анна говорит, что я убийца. Полно! Разве я убивал президентов, разве я готовил заговоры? Настоящие убийцы там, на суше, я существую не для убийства, а для жизни нашей идеи.
Дураки дельфины, у них, верно, тоже есть идея, почему же я не могу никак договориться с ними? Я выбрал себе псевдоним Вальтер. Так звали моих кумиров: адмирала Канариса и бригаденфюрера Шелленберга. К одному из них, увы, фюрер был несправедлив, неужели струну от рояля нельзя было заменить для такого великого человека обычной пеньковой веревкой? А бедный Шелленберг так и умер в монастыре. Совсем недалеко, здесь, за Неаполем. Как часто я всплывал на поверхность, чтобы только посмотреть на одну из бойниц, за которой томился этот величайший ум!
Анна сказала, что Хальт самый богатый человек в мире и разбогател на моих сокровищах. Она хочет, чтобы я отпустил ее, тогда она принесет мне доказательства. Она говорит, что у Хальта есть жена. И не первая. Да, я сам видел молодую женщину один раз. Но Хальт сказал, это больная, ненормальная, которой он дал приют, чтобы она не болтала лишнего. Она случайно видела, как я поднимался из воды, и почему-то долго кричала. Неужели мой вид так омерзителен? Да полно, я же обыкновенный человек, доктор Дейке почти не изменил моего лица и тела. Проклятые рыбы! Я такой же, как они... Я покрыт их кожей... В моем организме искусством Дейке вырабатываются те же гормоны, что и у них, у меня так же меняется ритмика пульса, когда я ныряю. Я уникум: у меня прижилась железа молодого дельфина, и в моих мышцах запасается кислород не хуже, чем у них. Они-то не бессмертны... А я не старею. Этого они мне не хотят простить? Они гонят, гонят меня, будто знают, что из всех, из всего нашего отряда я остался один. Бедный доктор! Уж он-то выбирал самых крепких, не ослабленных войной. Хорошие деревенские ребята из Пруссии, из Альпийского Гарца... Одни не выдержали операции, всплывали в тренировочном аквариуме кверху брюхом совсем как дохлые рыбы, а других сразу затравили эти проклятые своим ультразвуком... Они доводили до того, что несчастные бросались под корабельные лопасти и винты. Дейке знал, что не у каждого устойчива психика, как у меня, предупреждал, если вдруг... Нельзя снять костюм - он слишком тесно сплетен с нервными окончаниями. Смерть мучительная, страшная... Легче под винт! Дельфины это узнали... Зачем они мешают нам? Почему они так любят тех людей, что ходят по земле? Откуда в этих черных рыбах любовь к тем и ненависть к нам? Мерзкие существа! Хотели загнать меня подо льды, чтобы я умер! И теперь не пускают меня к моей Анне. Закрыли вход в лагуну. Но я не отступлюсь. Она будет моя, только со мной... И мой Хальт, и никто, никогда... И все будет как всегда, я буду нести свою службу. Ведь я солдат. Я выполняю приказ, а никто еще не отменял его. Они уходят?! Они уходят! Они хотят выпустить Анну?