Она побежала, а я вернулась к себе, думаю, отчего не попить, у меня все равно бессонница, стою у окна и вижу, как машина Алинкина мигнула фарами, она уселась и поехала со двора, у нас тут стоянка недалеко. А я стою, наблюдаю. Потом минут через двадцать вижу — бежит к подъезду и, вы не поверите, подняла головку и помахала мне рукой! Знала, что я там стою! Видеть меня не могла, я свет не зажигала, в темноте лучше видно… Помахала! Будто прощалась… — Мария Андреевна снова всхлипнула.
— Она была одна?
— Одна! Ну, я достала из серванта абрикосовое варенье и стою у себя под дверью, думаю, выйду, как только она поднимется. Жду пять минут, десять… что за напасть, думаю, нет Алинки! Я снова к окну — перед подъездом пусто, думаю, куда же она делась? Посидела еще с полчаса, да и легла… А оно вон как обернулось.
— Мария Андреевна, почему Зинченко не купил квартиру поближе к центру, зарабатывал он неплохо… — Федор «нащупывал» вопросы, какая-то мысль торила дорогу, пыталась проклюнуться.
— А зачем? — всплеснула руками Мария Андреевна. — У них квартира хорошая, три комнаты, два балкона, а что далеко, так ведь у каждого теперь машина, а то и две, как у Павлика и Алинки. И родители тут жили, и он мальчишкой… Да и воздух у нас почище, чем в городе. Бедный Павлик! Скажите… — Она не решалась спросить. — А это правда, что Алинку нашли?
— Правда, Мария Андреевна.
— Где? — В выцветших ее глазах светилось жгучее любопытство.
— На старом кладбище.
— На кладбище? — с ужасом повторила она. — Почему… на кладбище?
Федор не понял ее вопроса, но уточнять не стал. Поднялся и стал прощаться.
Было около трех утра, когда Федор и Коля вышли наконец из разоренной квартиры Зинченко. Хозяина увезли, окна закрыли, отключили воду и свет, а дверь опечатали. Все. Финита.
— Устал как собака, — сказал Коля, потягиваясь. — Вот так живешь и не знаешь… — Ночной пустой город настроил его на философский лад. — Как кукла на нитке, и каждую минуту могут дернуть. Что скажешь, философ?
— Знаешь, как говорил герой одного американского кино? Мы все умрем, но не сейчас и не сегодня.
— Понял, спасибо. Как по-твоему…
— Зинченко убили, Коля.
— Такое у тебя внутреннее чувство? Чуйка, как говорит наш водитель.
— У него был тот, кто убил Алину и, возможно, первую его невесту.
— Как-то это не по-людски… — Коля покрутил головой, — ждать восемнадцать лет. Чего он ждал?
— Кто вел то дело?
— Следователь Андрейченко, Иван Петрович, умер уже. Я был в архиве, просмотрел дело, там двенадцать томов. Копали глубоко, да все без толку. Правда, там мало что осталось — лет десять назад прорвало трубу, хлестало два дня — как раз праздники были…
— Коля, я хотел спросить, — вспомнил Федор, — замочек на подвеске Алины был сломан или нет?
— А я все думал — спросит? Не спросит? — Коля хмыкнул. — Не сломан. И что, по-твоему, это значит? С философской точки зрения?
— Это значит, что цепочку сняли и положили на ступеньки склепа намеренно.
— Не факт. Алина могла держать ее в кармане жакета. Моя Ирка вечно опаздывает, сует в карманы разное барахло, а по дороге цепляет на себя. Или когда шла с парковки, сняла и сунула в карман на всякий случай. А на кладбище, когда он ее нес, цепочка выпала.
Некоторое время они шли молча. Коля добавил, уточняя:
— Он мог снять цепочку, вещь ценная, золотая, а потом выронил.
— Нет, Коля, я думаю, он оставил ее там специально.
— На хрен?
— Не знаю. Чтобы привлечь внимание. Он хотел, чтобы ее нашли.
— Чье внимание? Какой дурак будет за здорово живешь шляться по старому кладбищу? Все, что можно было там спереть, давно сперли. Ты ее обнаружил, потому что искал. Если бы он хотел, чтобы ее нашли, позвонил бы.
— Ты прав, но это был знак, понимаешь? Маяк, который сигналил… Это все, что он мог себе позволить, понимаешь? Хоть цепочку.
— Какой, к черту, маяк?! — в досаде воскликнул капитан. — Что «все»? Что он себе позволил? Что за тайны… папы Карло? Ты прямо как ведьма в зомбоящике. Все, по домам! Про маяк и знаки завтра доложишь Савелию, он такие байки любит.
Они снова замолчали надолго. Неожиданно Коля спросил:
— Что у тебя с ней?
— Ничего.
— Ну и зря! Стареешь, Федька! Я бы на твоем месте…
— Старею, — мирно согласился Федор, спрашивая себя, кого имел в виду капитан Астахов.
Вдруг Астахов, заложив пальцы в рот, оглушительно свистнул, и припозднившееся желтое такси вильнуло в их сторону.
Всю дорогу они проехали молча. Федор вышел у своего дома, капитан поехал дальше. На прощание Федор сказал:
— Знаешь, Коля, говорят, месть такое блюдо, которое нужно подавать холодным.
— Это ты мне как философ? — спросил Астахов и обратился к водителю: — Поехали, начальник!
— Подожди, Коля! Я подумал, надо бы посмотреть на кладбище, желательно с собакой, и чем раньше, тем лучше.
* * *
Федор Алексеев переступил порог собственной квартиры, впервые остро почувствовав свое одиночество. Сна не было ни в одном глазу. Вечер выдался бурный, сейчас ему хотелось сесть и подумать. Разобрать ситуацию по косточкам и разложить по полочкам. Ему казалось, что в тумане вырисовывается некая схема, и главный вопрос — кви продест? Кому выгодно… Кому выгодно убивать девушек Зинченко? Эта история тянулась около двадцати лет и теперь закончилась — Зинченко мертв, обе его невесты мертвы. Как сказала соседка Мария Андреевна — мором выморило всю семью… Убийца знал Зинченко в прошлом, в юности, возможно, в детстве. Что-то они не поделили, ничего не забылось и не простилось — история закончилась только сейчас, теперь окончательно поставлена точка. Месть? Похоже, да. Девушки ни при чем, метили в Зинченко, и он знал кто или догадывался… Кому выгодно? Что получает убийца? Душевный покой? Чувство удовлетворения? Радость от исполненного… долга? Долг?
Что произошло между ними? Зинченко увел у него подругу? Нормальный мужик в этом случае бьет морду сопернику. Федор вспомнил, как дрался с однокурсником из-за девочки, да и потом всякое бывало. Эти дела решаются между представителями сильного пола. Федор не мог представить себе мужика, который мстит обидчику, убивая его женщин. Сюжет для романа или кино, а в жизни нереально и слишком сложно, всегда можно подстеречь в темном месте удачливого соперника и накидать ему от души.
И туфли… и тогда, и сейчас убийца унес туфли жертвы. Фетишист? Или… ревность? Убийца — брошенная женщина, мстящая любовнику… Это реальнее, женщины более склонны к преступлениям, от которых несет театром, позой, коварством, в то время как мужик рвется в бой с открытым забралом, женщина, в силу своей слабости, прибегает к хитростям, ничего не прощает, злопамятна, м-м-м… артистична, пожалуй, и мысленно рассматривает себя будто в зеркале в любой ситуации, даже совершая убийство.
Вышеприведенные мысли Федора носили сугубо теоретический характер и не имели ничего общего с реальностью, от них за версту несло типичным мужским шовинизмом. Федор понимал это, но, доводя свои выводы до абсурда, он, как правило, умудрялся нащупать в хаосе зерно истины, где-то там, на дне. Его девизом было — не бойтесь думать креативно ! Тому же он учил на семинарах и своих студентов.
В итоге раздумий вырисовались два портрета: рыцаря без страха и упрека с открытым забралом и развевающимися перьями на шлеме, прущего напролом, и хитрой слабой коварной женщины, которая тайком подсыпает яд, приветливо улыбаясь, накидывает петлю на шею, толкает в пропасть, предварительно погладив по спине и сняв ниточку с пиджака… фигурально выражаясь. Фигурально! От мыслей до действия — космос! А тут за двадцать лет ничего не забыто, не отболело и стучит в сердце, как пепел Клааса. Это может говорить о проблемах с психикой…
Правда, в наше сложное время ролевой принцип извратился, вокруг полно слабых и коварных мужчин и сильных и грубых женщин, не мог не признать Федор.
Подвенечное платье на люстре и унесенные туфли — реалии одного порядка, поступок скорее женский, чем мужской. А если добавить сюда украшение, зачем-то оставленное на ступеньках склепа…
Хотя платье мог повесить сам Зинченко в наказание себе, испытывая угрызения совести. Мысль о том, что убийца — жених, Федор после некоторого колебания отбросил, не тот психотип, разве что лунатик, ходит в полнолуние по крышам и не ведает, что творит. А кроме того, у Зинченко алиби, и тогда, и сейчас. Тогда — знакомая… кстати, надо бы присмотреться к этой знакомой. И еще раз поговорить с соседкой Марией Андреевной. И повторно расспросить Полину о знакомых Алины или общих, Полякова, несомненно, знала человека, который сел к ней в машину.
Приглашение Майи, вспомнил он с досадой… как некстати! У него была пара дельных, как ему казалось, мыслей, которые нужно немедленно обсудить с Колей и с Савелием. Да, да, с Савелием, как это ни странно — оторванный от жизни Зотов, как пифия, иногда выдавал порцию абсурда, которую следовало рассмотреть детальнее и истолковать должным образом — тут Федору не было равных. Коля только хмыкал издевательски и вздергивал брови.
Приглашение Майи, вспомнил он с досадой… как некстати! У него была пара дельных, как ему казалось, мыслей, которые нужно немедленно обсудить с Колей и с Савелием. Да, да, с Савелием, как это ни странно — оторванный от жизни Зотов, как пифия, иногда выдавал порцию абсурда, которую следовало рассмотреть детальнее и истолковать должным образом — тут Федору не было равных. Коля только хмыкал издевательски и вздергивал брови.
Майя и Стелла… тоже есть о чем подумать. Федор помнил сильное пожатие горячей руки дивы, многообещающий взгляд в упор больших темных глаз. Что их связывает? Хотя разве непонятно… В том-то и дело, что непонятно.
Непонятно!
И Полина… Федор взглянул на часы. Четыре. Поздновато для звонка, вернее, слишком рано. Ему хотелось увидеть Полину, услышать ее неторопливый спокойный голос, поцеловать веснушки на переносице… Он ткнулся носом в подушку — наволочка пахла ее духами, нежно, тонко…
Он долго не мог уснуть, проворочался до семи утра и вдруг словно провалился, и приснилось ему странное существо, сидящее в громадном лиловом коконе, усыпанном сверкающей золотой пудрой, — с неестественно белым лицом, закрытыми глазами, мучительно изогнутыми бровями, не то живое, не то мертвое, вцепившееся в край кокона длинными бледными пальцами крупных рук с выпуклыми синими венами. Такая боль была во всей его позе, такое напряжение и безысходность, что Федор во сне нахмурился и протянул руку, но тут же остановил ее на полпути, понимая, что не знает, что должен сделать — то ли вытащить существо из кокона, то ли заговорить и спросить, отчего ему так плохо, то ли просто протянуть руку и подождать, пока оно само решит, что делать — принять его руку или оттолкнуть.
Потом существо исчезло в сером тумане, на пол просыпались золотые звездочки, кто-то прошел по ним, с треском давя и дробя сверкающую мелочь, а далее пустота…
Глава 13. Обед в поместье
Федор очнулся около одиннадцати — день за окном был серенький — похоже, собирался дождь, и он подумал, что сейчас позвонит Майе и скажет…
Художница, словно подслушав его мысли, позвонила сама.
— Федор, вы помните, что я вас пригласила на обед? — спросила она, и голос ее показался ему слабым и каким-то больным.
— Я помню. Вы… здоровы?
— Да, да, со мной все в порядке. Плохо спала, наверное, перед грозой.
— Может… завтра?
— Нет! Сегодня. Идрия была на рынке, купила баранину. Вы ей нравитесь, Федор. Вы, наверное, всем женщинам нравитесь… — Она рассмеялась невесело.
— Не всем, — только и сказал Федор, не найдя красивого и достойного ответа. После вчерашнего похода в «Белую сову» он чувствовал неловкость, от былой легкости в отношениях с художницей не осталось и следа. Сейчас ему показалось, что она намекает на интерес дивы к его скромной особе.
— В два, хорошо? Надеюсь, дождя все-таки не будет. Я покажу вам пляж, тут у нас два озера. Возьмите купальный костюм. — Она замолчала и сказала после паузы: — Вы… приедете?
— Конечно! Давно мечтал искупаться в озере. Правда, я не умею плавать, — соврал он.
— Не может быть! Я вас научу.
На том они расстались, и Федор набрал номер Полины. Она ответила сразу, словно ждала его звонка.
«Полина, как животное?» — хотел спросить Федор, но шутка застряла у него в горле. Ему показалось, что она плачет.
— Как вы? — Дурацкий вопрос, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства.
— Приехала Тамара, хочет забрать Алину домой.
С трудом Федор вспомнил, что Тамара — сестра Алины.
— Помощь нужна?
— Пока нет, мы сами.
— Вы сами ничего не сможете.
— Нам помогает капитан Астахов. Он приходил поговорить с Тамарой.
Федор почувствовал себя задетым. Разговор стопорило, он получался вымученным и натужным, что-то недоговоренное висело между ними тяжелым облаком.
— Полина! — взмолился Федор. — Я хочу вас видеть, я так соскучился! Давайте встретимся. Давайте поужинаем где-нибудь!
Тут он вспомнил, что они, кажется, перешли на «ты»…
— Я тоже… соскучилась.
— Правда?
— Капитан Астахов сказал, что Павлик умер. Мне страшно, я все время думаю о нем… о них… в голове не укладывается.
— Полиночка, не бойтесь! Я приеду вечером! Сейчас!
— Я не могу оставить Тамару, она все время плачет, — невпопад ответила девушка. — Я позвоню. Спасибо, Федя.
* * *В два Алексеев был у пропускного пункта в элитную деревню. Ворота медленно разошлись в стороны, и он так же медленно (подумал: «Как на похоронах!» Мысль отражала его настроение…) въехал на заповедную территорию. Пароля у него не спросили — бдительный охранник в будке лишь проводил машину поворотом головы — на миг они скрестились взглядами в зеркале, и Федор свернул к дому Майи, от души надеясь, что запомнил дорогу. Фраза Полины о том, что с ними «капитан Астахов», не давала ему покоя и вызывала досаду. Друзья друзьями, но в отношении женщин… Подсуетился капитан, защитник одиноких девушек! Вот скажу Ирке, думал мстительно Федор. А он, бывший капитан Алексеев, разъезжает по гостям.
Они никогда не были соперниками — у них разные вкусы. В отношениях с женщинами капитан Астахов стремился к лидерству — легкомысленная подружка Ирочка не то чтобы признавала его лидерство — ей оно по барабану, и Коля мог безнаказанно воспитывать и выговаривать ей сколько влезет, — тем и ценны их отношения. А Федору подавай интеллект, характер, собственные суждения и взгляды… возможно, здравый смысл… хотя требовать от женщины наличия здравого смысла, особенно если она красива, явный перебор! Вы еще и логики от нее потребуйте — так она вас этой самой логикой… одним словом, вам же будет хуже! Но такой уж был Федор странный человек. Он мог увлечься некрасивой женщиной с мозгами, в отличие от Коли, которого вполне устраивала красивая, но безмозглая. Ведь увлекся же герой Мерля высокоинтеллектуальной женщиной-обезьяной.
А Полина… Ишь ты, полетел! Он им, видите ли, помогает, а его, Федора, побоку! Ну, капитан, подожди! А он, Федор, мямлил жалко в трубку, куда и красноречие подевалось… Цицерон! Соскучился он! Если соскучился, то нужно мчаться и хватать свою женщину, а не мямлить!
Так, испытывая острое недовольство собой, растравляя обиду и придумывая страшную месть капитану Астахову, бывший капитан Алексеев подкатил к воротам дома Майи Корфу. Настроение его понизилось до точки замерзания, и, как он подозревал, это еще не предел.
Художницу, ожидавшую его у калитки, он заметил издали. Гладкие светлые волосы, черный сарафан до пят с громадным лиловым цветком на подоле, знакомое колье омега… И две серые тени — молча прыгающие вокруг собаки — тонкие, стремительные, радостно оскаленные. На фоне особняка со стеклянной стеной и высокой каминной трубой, утопающего в пышно цветущих красных и белых кустах.
Он подумал, что Майя не могла бы жить в другом доме, в многоэтажке, например, в спальном районе, в ней чувствовалось… Федор затруднился определить сразу… Чувствовалось законное право и претензия на подобный антураж, где ведущими компонентами являлись деньги, связи и художественный вкус. Новая отечественная элита, лучшая ее часть.
Майя была бледна, с синяками под глазами, казалась измученной — действительно плохо спала. Обрадовалась Федору, привстала на цыпочки и клюнула в щеку. Собаки проделали то же самое. Он почувствовал на лице их жаркое дыхание и едва уклонился.
— Брысь! — закричала Майя на собак. — Идемте, Федор. Я так рада, что вы приехали… после вчерашнего. — Она взяла его за руку, заглянула в глаза. — Я чувствую себя виноватой, та нелепая, неприличная сцена… вы теперь бог знает что обо мне подумаете!
— Ну что вы, Майя, не подумаю, — выдавил из себя Федор. — Я не заметил ничего… нелепого.
— Ну и хорошо! Хотите увидеть мою композицию, я закончила ее сегодня утром и еще не решила, как назвать: «Память» или «Прощение».
Она привела его к странному сооружению в центре поляны перед домом, если это можно назвать сооружением. Композиция была устроена из воздушных шаров разной величины, числом примерно около сотни, как прикинул Федор, притороченных к земле невидимыми нитками на разной высоте — от метра до двух. Все они были полупрозрачные, серо-голубые и покачивались как живые на легком ветерке. Четыре или пять среди них были черными. Издалека композиция напоминала облако с кляксами случайно затесавшихся ворон. В первую минуту Федор не понял, в чем странность, потом сообразил — шары были идеально круглыми, а не привычно продолговатыми или в виде капли. Сооружение производило странное впечатление, оно покачивалось, и дрожало, и казалось живым.
— Как по-вашему, какое название выбрать?
— Мне трудно сказать. Майя, это что-то личное?
— Очень хорошо, Федор! Я с самого начала поняла, что мы с вами не чужие. Мы еще обсудим это и выберем что-нибудь подходящее, согласны?