- Что там внутри?
- Энергия. В достаточном количестве, чтобы все ваши чайники и кастрюли обеспечивали вас жареным и пареным в течение года.
На загорелом лице инженера появилась довольная усмешка. Я встречал уже это выражение удовлетворения и гордости трудом на лицах людей, которые не отделяют чужих успехов от своих. Этот мой попутчик по самолету напомнил мне Геннадия Степановича.
- Это что - аккумулятор? - спросила Анна Ивановна.
- Да, это опытная партия. Вы встретите сейчас эти аккумуляторы по всему Заполярью. Они здесь испытываются. Вы представляете, - инженер возвысил голос, - корабль-электроход берет на борт несколько ящиков таких штучек и может свободно плавать всю навигацию. Эти аккумуляторы уже вышли из лаборатории и проходят проверку: одни в Арктике - в условиях крайнего холода, другие, наоборот, в пустынях жаркого юга, третьи в субтропиках, где чуть не каждый день дожди, и так далее.
- И они заряжены энергией, полученной от обычной тепловой станции? спросил я.
- Может быть, - усмехнулся наш собеседник. - Да это ведь не имеет особого значения. Аккумуляторы хранят электрическую энергию, добытую любым способом. А вообще это изобретение, - он указал на картонный цилиндрик, - будет иметь самые широкие последствия.
Об этом я уже знал. Меня интересовало другое.
- А что означает Луна на этикетке? - спросил я.
- Вот это я не могу вам сказать, - опять засмеялся инженер. - Будем считать, что это просто заводская марка...
Было ясно, что инженер не хочет рассказывать подробностей случайным спутникам. Мне же все время казалось, что внутри картонного цилиндрика, который держал в руке мой спутник, заключена энергия лунного притяжения. Та самая энергия, что, вероятно, заставляла светиться фонарик Геннадия Степановича, который я вез с собой. Энергия морских приливов.
Но беседа наша закончилась. Современные воздушные путешествия не отличаются особой продолжительностью. Наш самолет уже катился по бетонной дорожке Загорянского аэродрома...
XIII
С одного самолета я здесь же, в аэропорте, пересел на другой.
Пока новый самолет готовился к отлету, я успел только пообедать и надеть полярное обмундирование: кабина в этом самолете была неотапливаема, не так, как в рейсовой машине.
"Ну вот, начинается провинция, - подумал я, натягивая меховые торбаса. Что стоило бы поставить электрическую печь, включаемую от пары таких патронов!"
Но когда я залез в кабину, я увидел, что там, собственно, нечего было отапливать. Я был единственным пассажиром в этом грузовозе, предназначенном для перевозки скоропортящихся продуктов. Огромный кузов, раза в полтора больше, чем у товарного четырехосного вагона, был битком набит ящиками и бочками. Меня, так сказать, подвозили на попутном воздушном грузовике.
Конечно, я мог бы дождаться пассажирской машины, но я сам настаивал на том, чтобы меня отправили поскорее. В конце концов, я решил, что можно лететь и в грузовике.
"Как же этот сарай с крыльями садится? - подумал я. - Ведь ему нужна дорожка километра в два!" - я вспомнил тесное посадочное поле у бухты Капризной, где мы садились восемь лет назад.
Но пилот на мой вопрос успокаивающе ответил, что в Арктике пассажирские и грузовые авиатрассы сейчас оборудованы всем необходимым и, кроме того, воздушный "битюг" - экспериментальная машина, специально, так сказать, предназначается для вынужденных посадок. Он обратил мое внимание на шасси самолета.
Под фюзеляжем было расположено множество широких колес небольшого диаметра - я насчитал их шестнадцать пар. Этот гигант садился прямо на брюхо и катился по земле на своих колесах, как на роликах, плавно и сильно затормаживая.
- Можно садиться прямо в тундре, - заверил меня пилот. - А если понадобится, то и на воду. Помните, как "кукурузники" садились во время войны где угодно! Эта махина находит себе место для посадки еще легче, чем "ПО-2".
Я занял отведенное мне место - откидное кресло около кабины пилота - и стал ждать дальнейших событий.
Пробежав по взлетной дорожке едва сотню метров, наша воздушная сороконожка сильным рывком оторвалась от земли и, тонко запев четырьмя моторами, начала быстро набирать высоту. В момент рывка я услышал свист, доносящийся снаружи, и увидел сквозь маленькое окошко кабины огненную струю, выбивающуюся из-под самолета.
"Стартовые ракеты, - догадался я, - или вспомогательные реактивные двигатели".
Вместо сильного рева моторов слышалось тонкое комариное пение.
Приглядевшись к пульту пилота, я обнаружил, что моторы были не реактивные и не поршневые, а электрические и с автоматической регулировкой. Очевидно, и сюда проникли уже новые аккумуляторы, и здесь они тоже проходили свое испытание. Зря я упрекал "провинцию" в отсталости!
"Может быть, мы летим на энергии лунного притяжения, - подумал я. - С точки зрения электриков, это, возможно, и не столь существенно, а так, с непривычки, все-таки чудно."
В кабине пилота было тепло, и он пригласил меня к себе погреться, но мне не было холодно в моем полярном обмундировании, а в кабине пилота было не очень просторно. Там имелось всего одно место. Штурмана на самолете не было, его функции выполняли приборы, работающие автоматически. Машина шла по сигналам радиомаяков и без вмешательства пилота, он только следил за картой и силуэтом местности на экране путевого локатора.
В пути пилот угощал меня свежими яблоками.
- Наши, - заметил он, - заполярные. И что удивительно - растут прямо под открытым небом.
"Ну, кажется, - подумал я, - все полярники - отчаянные фантазеры. Но фантазируют они удивительно однообразно!"
Я посмотрел на яблоко. Это был румяный плод средней величины, твердый на ощупь и очень сочный, как я убедился, когда его надкусил. Вкус был приятный, во рту было свежо и покалывало, как это бывает, когда пьешь газированный сок.
- Теперь такие сады, - сказал пилот, - на каждой зимовке закладывают.
- И в Капризной есть? - спросил я.
- И в Капризной, - не моргнув глазом, - отвечал пилот.
"Ну, хорошо, - подумал я, - скоро я буду иметь возможность проверить, что у полярников называется шуткой и что это было за яблоко, которое я съел. Может быть, это традиционный "розыгрыш", которому подвергают каждого новичка?"
Ровно через полтора часа полета, взглянув на приборы, пилот перевел машину на снижение.
Я с интересом ожидал, как эта гусеница будет садиться на свои тридцать две ножки.
Но летчик вдруг покачал головой и, нажав какую-то кнопку, вышел из кабины.
- Поземка! -объяснил он.
Пока наш самолет спокойно рассекал морозный воздух, на земле, оказывается, разыгралась настоящая метель.
Тяжелая машина описывала широкие круги над тундрой. Я посмотрел в окошко. При бледном свете тянутой серой кисеей Луны были видны белесые массы, перемещающиеся поперек движения самолета. Это были волны снега, гонимые ветром со страшной силой.
- Ну и что же? - спросил я. - Ведь самолет оборудован для посадки в любых условиях! За чем же остановка?
- Самолет-то сядет, - сказал летчик. - Но... - он посмотрел на меня с сожалением. - Я не имею права садиться в такую погоду с пассажиром на борту. Инструкция запрещает.
Я с удивлением взглянул на летчика.
- Не можем подвергать опасности жизнь пассажира. Ведь это не груз, а человек, - объяснил пилот.
- Но если я не возражаю?
- Все равно, - пилот категорически качнул головой. - Правила на этот счет очень твердые.
- Что же делать? - спросил я.
- Возвращаться в Загорянск, - ответил пилот. По тону его голоса чувствовалось, что эта мысль не вызывала в нем особенного энтузиазма.
Я заявил, что он может делать, что угодно, но я не полечу обратно.
- Тогда... - пилот покосился на крючок, на котором висел брезентовый ранец, - остается только один выход.
- Прыгать с парашютом? Вы считаете, что спуск парашюте не более рискован для пассажира, чем посадка в самолете?
- Абсолютно безопасно, - поспешил успокоить меня пилот. - Раскрывается автоматически. Скорость приземления такая же, как в лифте.
- Ну, хоть, по крайней мере, это интереснее, чем обычный спуск, - сказал я. - Я не возражаю.
Пилот облегченно вздохнул. Видимо, перспектива посадки в метель этой горы ящиков и бочек вместе с пассажиром ему на самом деле не улыбалась.
Но вдруг он помрачнел.
- А как состояние вашего здоровья? - тревожно спросил он. - Инструкция, знаете, на этот счет очень строга. Прыжок с парашютом допускается только в аварийных случаях.
- Не беспокойтесь, - прервал его я. - Прыгать приходилось. Вот даже значок парашютиста, видите? Вообще вы имеете дело не с новичком на воздушном транспорте.
Я немного гордился своим значком парашютиста и специально прицепил его к пиджаку на время перелета. Но и человеческая слабость, оказывается, иной раз может пойти на пользу. ,
Пилот подвел меня к люку в полу кабины и, пока самолет описывал очередной круг, принялся объяснять мне, что я должен делать.
Он тщательно проверил, как я подогнал лямки парашюта, подтянул одну пряжку и поставил меня на крышку люка. Я попросил выбросить меня поточнее. Пилот заверил, что сбросит меня с точностью, с какой конверт опускают в почтовый ящик. Тем не менее он настоял, чтобы я надел на себя рюкзак с аварийным запасом продовольствия, и пристегнул к моему поясу лыжи.
- На всякий случай, - пояснил он. В ответ я мог только пожать плечами. Видимо, этого требовала инструкция, а раз так, спорить было нечего.
Оглядев меня со всех сторон, пилот подошел к стене, где виднелась ручка, похожая на рукоятку тормозного крана в поезде. Он взялся за ручку, и я почувствовал, что пол подо мной проваливается. В следующее мгновение я уже летел к земле.
XIV
14
Морозный воздух охватил меня. Летающая гусеница вывернулась откуда-то сбоку, показала свое колесатое пузо, качнула крыльями и исчезла.
Тьма была прозрачная, словно сотканная из лунного света. Но по мере приближения к земле кисейная муть становилась все гуще.
Сначала я окунулся в то, что мне сверху казалось серой рекой и что было на самом деле струящимся по равнине снегом. Я погрузился в эти струи по шею, снег стал бить мне в лицо, затем я почувствовал под ногами упругое поддающееся дно: это была земля.
... Светлый ореол просвечивал сквозь белую муть неподалеку от меня и выше моей головы. В косых струях снега световое пятно расплывалось, вытягивалось, трепетало, как флаг. От светлого пятна книзу шла узкая тень, в которой я, подойдя ближе, признал столб. Все вместе представляло собой фонарь.
Фонарь стоял в тундре один; вблизи я не мог рассмотреть никаких сооружений, сколько ни таращил глаза.
Возможно, что пилот высадил меня очень точно, в непосредственном соседстве с аэродромом, но мне от этого не было легче. Я видел один фонарь, а остальные, если они и существовали, безнадежно потонули среди метели. Я не знал даже, в каком направлении их искать. От фонаря не тянулось никаких проводов, которые могли бы послужить мне путеводной нитью.
Отцепив парашют и лыжи, я сложил их у столба. После этого я решил предпринять небольшую разведку. Я попробовал продвигаться в разных направлениях до пределов видимости фонаря - дальше отходить я не решался, чтобы не потерять ориентира. Всюду была голая тундра, и ни кустика среди снега.
В конце концов я вернулся к фонарю и решил ждать. Прислонившись к столбу таким образом, чтобы он защищал меня от ветра, я обдумывал положение. Очевидно, пилот радировал о моем спуске и меня ищут. Но попробуй найди человека в пургу, когда в двух шагах ничего не видно. Я не знал, каков был запас продовольствия в моем рюкзаке, но светом я был, во всяком случае, обеспечен. Конечно, этот фонарь заряжен все теми же долго действующими аккумуляторами, которые здесь, в Арктике, как видно, в большом ходу.
Сколько может продолжаться метель? Сутки? Неделю? Я представил на миг картину: замерзшее тело у фонаря, льющего холодный равнодушный свет всю полярную ночь напролет; и могильный холмик из снега среди арктического безмолвия. Затем передо мной встала другая картина: в ста шагах капитальное здание с натопленной печью, свет, люди... В Арктике можно замерзнуть буквально у порога дома.
Не знаю, какая бы еще картина явилась моему слишком живому, очевидно, воображению, но в дымчатых клубах метели, освещаемых фонарем, показалось вдруг нечто, до такой степени напоминающее обыкновенный московский троллейбус, что я ущипнул себя за руку. Мне показалось, что я уже замерзаю и все, что я вижу, мне чудится во сне.
Нечто большое, сверкающее стеклами и светом, выкатилось из туманной мглы, держа курс прямо к фонарю. Я невольно поднял голову, чтобы посмотреть, нет ли на столбе дощечки с буквой "Т", означающей троллейбусную остановку. На нем действительно была какая-то дощечка. Раньше я ее не заметил, а теперь не успел рассмотреть, так как троллейбус или то, что я принимал за него, уже остановился у столба.
Теперь я видел, что этот экипаж действительно похож на троллейбус, только лишенный троллов, поставленный на лыжи и снабженный винтом, вращавшимся сзади.
Некоторое время я стоял, чего-то ожидая и глядя на автоматически раскрывшуюся дверцу. Наконец я понял, что дверца открылась для меня, и полез в электросани. Мне сильно мешали лыжи, которые я счел долгом захватить с собой (парашют я еще раньше обвязал стропой вокруг столба и оставил его так). Наконец я очутился внутри, дверь захлопнулась, пропеллер снаружи образовал сплошной круг, и сани помчались среди снежного вихря.
В электробусе находилось три пассажира. Двое из них продолжали о чем-то беседовать друг с другом, не обращая на меня никакого внимания. Мое появление, очевидно, представлялось им событием вполне заурядным. Третий пассажир, молодая девушка, с улыбкой смотрела, как я барахтаюсь среди вороха имущества, которым снабдил меня заботливый пилот.
- Да вы снимите рюкзак, - сказала она наконец.
Один я в своем меховом наряде выглядел здесь "по-полярному". Прочие пассажиры были одеты в обычные костюмы. Честное слово, сядь я в троллейбус, идущий по улице Горького, я выглядел бы не более экзотичным.
- Куда мы едем? - спросил я девушку.
- Куда вам нужно, - ответила она, смеясь. - Мы ведь специально заехали на аэродром, чтобы вас захватить. Нам сообщили по радио с самолета, и мы заехали за вами, чтобы вам не ждать очередной рейсовой машины. Она придет только минут через двадцать.
Итак, то, что мне представлялось связанным с известным риском и чем я в глубине души гордился было обыкновенной пересадкой с самолета в электробус!
Нет, не испытать мне здесь опасностей, не замерзнуть в тундре! Не допустят этого... Вообще любителям приключений в Арктике делать нечего.
Я снял меховую шапку и вытер платком лоб. Конечно, экипаж отапливался. Мне было очень жарко.
Время от времени в снежной тундре возникал столб с фонарем. На двух или трех остановках вошли новые пассажиры. Водитель вел машину по курсоуказателю с таким спокойным видом, словно ехал по шоссе, хотя сани катили по открытой тундре.
Минут через двадцать электробус остановился у двухэтажного здания с ярко освещенными окнами.
- Приехали, - сообщила девушка.
XV
На крыльце меня встретил широкоплечий человек в кожаном реглане и в шапке-ушанке. Я узнал Геннадия Степановича. Он обнял меня, забрал из моих рук вещи, тут же отдал их кому-то и повел меня внутрь.
Мы прошли просторный вестибюль, затем коридор и очутились в большой квадратной комнате, обставленной так, как того может только пожелать человек, прибывший из столицы.
- Немного удобнее, чем когда мы с вами ночевали, - помните, во время вынужденной посадки? - в благодушном голосе Геннадия Степановича я уловил нотку гордости. - Это у нас для приезжающих.
С удовольствием сбросил я полярное обмундирование. Принял ванну и обрел нормальный человеческий вид. Стоя на ковре, покрывавшем пол комнаты, я причесывался перед большим зеркалом. То и дело по занавескам пробегали световые блики, сменявшиеся тенью. Требовалось некоторое усилие, чтобы представить, что за этими окнами, за опущенными шелковыми маркизами, идет снег, расстилается тундра, хотя и изъезженная электросанями и освещенная фонарями, но все же тундра, а не улица большого города, наполненная движением.
Геннадий Степанович, появившийся снова на пороге, пригласил меня в столовую.
В зале, отделанном резными украшениями из дерева, стояло около дюжины столиков и большой общий стол. На каждом столе в вазах были срезанные живые цветы. Зимой, в тундре, за Полярным кругом!
- Ну, - сказал Геннадий Степанович, когда мы уселись за один из столиков, - За нашу встречу!
И он налил в бокалы розового вина из низенькой пузатой бутылки.
Мы чокнулись.
- Местное, - пояснил Геннадий Степанович, заметив, что я, держа глоток во рту, смаковал его, пытаясь определить, что это такое. Какой-то свежестью отдавало вино, которым потчевал меня Геннадий Степанович, и тонким, я бы сказал, естественным благоуханием. Оно было приятно на вкус... Неужели здесь выращивают и виноград? - Между прочим, из морошки.
- Из морошки?
Я чуть не поперхнулся. Среди сложной гаммы ощущений от вина появилось новое ощущение, что меня слегка надули.
Геннадий Степанович чистосердечно рассмеялся, глядя на мой растерянный вид.
- Ну, ведь морошка не простая, - успокоил он меня. - Сами понимаете, ее столько скрещивали и отрабатывали, как говорится у нас в инженерном деле, что теперь она не уступит и черешне.
Мы выпили еще по бокалу. Мне не терпелось узнать, в чем должно выразиться мое участие в работах Института приливов, но Геннадий Степанович решительно отклонил все мои попытки начать деловой разговор.
- Завтра, завтра, - сказал он категорически. - Спать пора.
В этой насыщенной жизнью полярной ночи время бежало так же незаметно, как в самый ясный хлопотливый день. Оказывается, по московскому времени было уже два часа ночи.