— Возьмите драгун, генерал, и сомните их!
Уэлсли понял, что наступил самый благоприятный момент для атаки. Теперь следовало обрушиться на войска Суворова всей массой и, заворачивая влево фланг, выйти на подступавший с востока другой русский отряд, чьи гусары полчаса назад атаковали пикеты.
Разбить московитов по частям и немедленно наступать на юго-запад, а там обрушиться на французов — в победе над галлами командующий нисколько не сомневался.
— Фельдмаршал Суворов допустил первую ошибку, разделив свои войска на части, — Уэлсли позволил себе улыбнуться, — а вторая заключается в том, что он зарвался! Закружилась от побед у старика голова, и он решил, что сможет справиться, не дожидаясь подкреплений. Ну что ж, теперь моя очередь дать ему урок!
Твид
Они явно чувствуют себя хозяевами! Ну что ж, требуется поскорее рассеять это опасное заблуждение и дать чванливым англичанам пару наглядных уроков!
Генерал-майор Барклай де Толли с усмешкой смотрел на приближавшуюся густую колонну красных мундиров, численностью примерно в тысячу солдат, что соответствовало их пехотному батальону.
Вообще структура английской армии казалась русскому военачальнику странной — полки состояли в большинстве своем из одного батальона, служили скорее административной структурой, предназначенной для подготовки завербованных пожизненно рекрутов и добровольно призванных на семилетнюю службу этой весной новобранцев, которых нужно было еще долго готовить. Так что в эти дни такие вояки могли быть только откровенным «пушечным мясом».
Батальоны разных полков сводились по три-четыре в бригады, причем непостоянного состава, а потому, несмотря на хорошую выучку солдат, имели в этом «ахиллесову пяту». Да и штатная структура батальона показалась чрезвычайно громоздкой и трудно управляемой — гренадерская, стрелковая и целых восемь фузилерных рот при чрезвычайно малой численности, всего в сотню штыков каждая.
Вот и сейчас англичане спокойно маршировали, совершенно игнорировав самые элементарные требования устава и не выдвинув боевого охранения. И вряд ли их генерал понимал, что война началась совсем по-другому — шотландцы майора Патрика Гордона заблаговременно, под покровом ночной темноты, переправились на южную английскую сторону пограничного Твида и подготовили вековым врагам «горячую» встречу…
Скорострельные пушки выпускали снаряд за снарядом, белые облачка шрапнелей то и дело разрывались в воздухе, обрушивая на красные мундиры смертоносную начинку — тысячи железных шариков секли металлическим ливнем, сверху поражая солдат.
Свою лепту внесли и ждавшие своего часа пулеметы, запев смертоносную песню, — с дистанции в тысячу шагов они буквально выкашивали разбегающихся во все стороны британцев, как острые «литовки», косящие по сырому утру траву…
— Это победа, мой генерал!
Майор Гордон совершенно не скрывал безумной радости: такой войны он еще не видел, хотя и предполагал, что русское оружие крайне эффективно. Другой человек, может быть, и ужаснулся бы бойни, в которой одни безнаказанно и без потерь уничтожили несколько сотен других людей, но только не шотландцы.
Воинственные горцы ликовали, как дети, видя избиение своего заклятого недруга. Ловя взглядом десятки горящих яростью глаз своих новых подчиненных, Михаил Богданович понял, что для усмирения этого горного края британцам потребуется очень много войск, гораздо больше, чем они сосредоточили, и, возможно, они уже начали передислокацию частей, стягивая их к мятежной Каледонии.
Это как нельзя лучше отвечало его планам: тем самым будет облегчена высадка союзных войск в Англии — и, не успев к Шотландии, они не будут присутствовать и на побережье в самые горячие часы…
Мэдстоун
Драгунских полков в английской армии имелось ровно полтора десятка — две трети гвардейских и треть армейских. Среди последних был и 2-й Северо-британский полк, который гордо именовался «Шотландскими серыми», но большая часть драгун примкнула к мятежу хайлендеров, при помощи которых быстро перебили верных короне офицеров и драгун.
В корпусе Уэлсли числилось всего пять полков, остальные, как и пехотные батальоны, оказались задействованы на подавлении восстаний в Ирландии и Шотландии, а также находились в Португалии в корпусе генерал-майора сэра Джона Мура. Вторая страна Пиренейского полуострова имела давние счеты к своему соседу, и в Англии решено было поддержать ее вооруженной силой.
«Красиво идут!» — мысленно восхитился Уэлсли, глядя, как четыре полка, развернувшись в ровные шеренги, обрушились на мятущихся казаков. Те боя не приняли, обратившись в бегство и едва не смяв русских егерей. Те, отстреливаясь, устремились к густым кустам, словно рассчитывая, что живая изгородь их защитит от стальных палашей.
«Напрасны ваши надежды!» — усмехнулся командующий, восхищаясь отточенным за долгие годы учения умением королевских драгун атаковать холодным оружием.
Гвардейские полки подходили к русским все ближе, осталось каких-нибудь триста ярдов, как густые ветви стали сгибаться и, давя кусты, выехали знакомые по Индии двухколесные повозки, которые толкали сзади солдаты. И тут же затрещали, словно взбесившиеся гигантские сороки, их позицию быстро заволок белый дым.
— Черт подери! — только и смог выдавить из себя Уэлсли, с ужасом глядя, как ломаются прежде стройные шеренги, как падают на землю кони и люди, сметенные свинцовым дождем…
Красные мундиры заполонили все поле, неспешным шагом продвигаясь вперед. Командующий на них внимательно взирал — это была его последняя надежда. И тут с небес послышалось адское шипение, над головой пролетели гигантские огненные стрелы — их было много, одна за другой, словно огромный рой смертоносных пчел.
Ракеты стали падать на окаменевших от страха пехотинцев, и все поле взорвалось со страшным грохотом, разбросав во все стороны и к небесам пламя и обрывки человеческих тел…
— Черт подери, сэр, мне оторвало ногу!
Спокойный до ужаса голос Аксбриджа привлек внимание командующего. Он повернул голову и увидел сидящего на земле генерала с кровоточащим обрубком у колена.
— Черт подери, сэр, но вы правы! — чересчур спокойно произнес в ответ Уэлсли, не в силах что-либо сделать, и тут чудовищный взрыв взметнул его в воздух и со страшной силой ударил об землю…
Петербург
Вице-адмирал Павел Васильевич Чичагов держал в руках сделанную с особым тщанием модель корабля. Это был не красавец-парусник, которые окружали его в юности, и не угловатый корпус казематного броненосца, что не произвел на него поначалу впечатления.
Удачный дебют «кабанов» у стен Константинополя, который он увидел собственными глазами в тот день, толкнул его, тогда тридцатилетнего молодого капитана первого ранга, командовавшего линейным кораблем «Севастополь», подать рапорт о переводе на броненосцы, несмотря на значительное понижение в должности.
Но к чему собственные амбиции, если речь для него, сына известного адмирала, шла о будущем русского флота!
— Это будет наша главная сила! — Чичагов с любовью погладил изящный металлический корпус, сделанный из меди. Изящные обводы, высокий полубак — такие черты говорили о гораздо лучшей мореходности этого корабля в сравнении даже с новыми «быками».
Да и предполагаемая скорость, при намного большей мощности паровых машин, должна была достигнуть невероятной для броненосного корабля цифры в девять, а то и десять узлов — теперь только самые быстроходные парусные суда при сильном попутном ветре могли уйти от преследования.
Но более всего впечатляло мощное вооружение, впервые установленное в круглых бронированных башнях — по одной 9-дюймовой нарезной пушке в каждой. Кроме того, в разнесенных по всей длине защищенных казематах имелось восемь 6-дюймовых нарезных пушек наподобие армейских, производство которых было с превеликими трудами налажено, но массивных, с более длинным стволом.
Произведенные в мае испытания показали, что против выпущенных из них снарядов не устоит броня даже наиболее крепкого датского «Элефанта» — он будет превращен в развалину парочкой залпов.
— Теперь любому супостату придется туго! — Молодой морской министр, поставленный на эту должность три года тому назад, зловеще улыбнулся, в который раз подивившись гению императора Петра Федоровича, что принял самое активное участие при разработке этого корабля, названного «Борнхольмом», в честь победы над эскадрой Нельсона у этого острова. За ним должны были последовать другие однотипные корабли, именованные в честь громких викторий русского флота.
Позавчера, 27 июня, в день собственного рождения и Полтавской баталии (сам Павел Васильевич очень гордился таким совпадением), на заседании Морского комитета в присутствии самой государыни-императрицы единогласно утвердили план строительства сразу шести таких кораблей водоизмещением в семь с половиной тысячи тонн каждый — два для Балтийского и четыре для Черноморского флотов.
Позавчера, 27 июня, в день собственного рождения и Полтавской баталии (сам Павел Васильевич очень гордился таким совпадением), на заседании Морского комитета в присутствии самой государыни-императрицы единогласно утвердили план строительства сразу шести таких кораблей водоизмещением в семь с половиной тысячи тонн каждый — два для Балтийского и четыре для Черноморского флотов.
Столь больших кораблей, да еще изготовленных из железа, в России никогда не строили, а потому для всей экономики потребуются чрезвычайные усилия. Нужно будет подготовить длинные стапеля, расширить металлургическое производство, да чего только нельзя сделать!
И пусть они войдут в строй через пятнадцать, а то и двадцать лет, но их постройка будет целиком оправдана — ни одна страна в мире к 1825 году не сможет иметь столь могущественных кораблей.
— Это будут «броненосцы победы»!
Мэдстоун
— Страшные времена приходят, батюшка-государь! Нам, старикам, пора на покой уходить…
Фельдмаршал Суворов осунулся, лицо было серым то ли от усталости, то ли от ужасной картины, которая царила на месте недавней баталии, все еще дымящейся от горящего напалма.
Везде стоял едкий и отвратный запах пороха и взрывчатки, жуткой смеси пролитой крови, непередаваемая вонь выпущенных потрохов убитых солдат да запашок сгоревшей человеческой плоти.
— Это не сражение, государь, а бойня… Я не мясник…
— Значит, это я мясник и палач, Александр Васильевич… — Петр старался говорить спокойно, хотя старательно отводил свой взгляд от места побоища. Зрелище действительно было жутковатое, даже его закаленные нервы и то дрожали натянутыми струнами. — Вот, по тебе, на войне должно быть все красиво: атаки конницы, штыковые удары, пушечные залпы. А на поле по щиколотку крови, русские и англичане лежат вповалку, кишками спутавшись…
Теперь Петр не сдержался, и от каждого его слова тщедушный Суворов вздрагивал. Но хлесткие слова действовали на полководца поразительно — минутная слабость прошла, на лице окаменели мышцы, потухшие глаза загорелись. Император, видя плоды «лечения», усилил давление, уже не выбирая подходящих слов:
— А по мне, можно стоять по колено крови, но вся она должна быть неприятельской! Пусть собачьи дети на будущее глубокую зарубку сделают, чтоб в другой раз от ужаса глаза зажмуривали и на Россию не дергались. А нашей крови должна быть пролита лужица малая, как здесь и произошло. Все правильно сделал Бонапарт — он нашу солдатскую кровь сберег! Вот что значит точный расчет и хладнокровие природного артиллериста!
— Математик! — буркнул Суворов, вот только в голосе послышалось нечто вроде уважения. Причем искреннего, как бывает у младшего к старшему. — Я бы до такого не додумался.
— И я бы, признаюсь честно… — нехотя произнес Петр, наконец найдя в себе силы взглянуть на место побоища. Корпус Багратиона вышел точно во фланг британской армии, и, к великой удаче, те не смогли развернуться: восстали шотландцы и британцы просто не успели.
Зато Бонапарт, с упрямством маньяка тащивший ракетные установки и всю штатную артиллерию своей дивизии, получил прекрасную возможность для продольного, самого губительного огня — когда любой перелет или недолет снаряда обязательно приходится на цель, уж больно та и длинная, и достаточно широкая, такая, как десять тысяч английских красномундирников в сомкнутых построениях.
Главный вклад в уничтожение живой силы противника привнесли ракетные установки. Это были не те примитивные устройства, что привели в ужас османов под Кагулом, а уже усовершенствованные установки, могущие за две минуты выпустить дюжину шестипудовых ракет с ужасающей начинкой, которую только смогли создать на секретных военных мануфактурах, — жуткая помесь взрывчатки и «греческого огня».
Довершение разгрома принадлежало пулеметам — продольный и перекрестный огонь добил уцелевших и довершил разгром, немногие бежавшие были безжалостно вырублены бросившейся в погоню русской кавалерией и донскими казаками.
— Зато Лондон, Александр Васильевич, как только узнает о подробностях баталии, придет в ужас. Да-да, именно так! Британцы вообще-то народец упертый, но флота у них уже нет. Сам видел, как на дно английские линкоры отправляют… — Петр недоговорил, вздрогнул — второй раз сражаться на броненосце он не желал категорически. И страшно, и последнего здоровья чуть не лишился — ведь давно не молоденький, здоровье уже не то, и поберечь его нужно, а не в баталиях участвовать. Да и нервы не выдержали — откат мощный был, всю дорогу проспал под бдительным присмотром опытного врача, что сидел все время рядышком.
— Умен, юноша! Зело смышлен и крови не боится. На него армию нужно оставить, славу ей обретет новую и солдатами любим. Добавлю в «Науку побеждать» его мысли, насчет идти раздельно, но бить вместе. Такая тактика пользу немалую приносит. — Суворов вздохнул, пристально разглядывая в наступающих сумерках, будто первый раз в жизни увидел, длинную колонну из запряженных шестерками крепких лошадей ракетных установок и зарядных ящиков.
Два дивизиона РСЗО, а именно такую аббревиатуру Петр собрался ввести, пока единственные во всей русской армии, так отлично поработавшие пару часов назад, вызывали самые восторженные крики солдат:
— «Царицы» пошли!
— Задала нехристям царица-матушка звону!
Петр улыбнулся — как он ни старался, но название «катюша» не прижилось: солдаты блюли субординацию и любили «матушку». Зато назвали на свой лад, выказывая почтение к новой «царице полей», что потеснила инфантерию. Чему, впрочем, пехота искренне радовалась — кому из них хочется штык в брюхо получать, лучше уж так воевать.
— Ты еще раздел введи, как раз для них. — Петр мотнул головою в сторону колонны. — Бить так бить!
— А если бить, то наповал!
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
30 июня 1804 года
Мэдстоун
Петр молча сидел на холодном как лед камне, устало положив руки на колени. В душе было пусто, а в ноздри лез приторно-сладковатый запах человеческой смерти.
Городок был разрушен и сожжен полностью, превращен в развалины. И куда бы он ни бросил взгляд, везде лежали тысячи трупов.
Впервые в жизни он видел не поле боя, а место побоища. Даже туркам под Константинополем и Иерусалимом, французам под Яффой и то досталось намного меньше, ибо тогда русские полки не имели в достаточном количестве нового вооружения. Здесь русские барабанные винтовки и карабины, ракеты, пулеметы и скорострельные стальные казнозарядные пушки и гаубицы собрали ужасающую кровавую жатву.
«Стоит ли будущее величие России того, что произошло? Ведь люди, погибшие здесь, в том мире жили, женились, растили детей, а тут… Словно мойрами стал в одном лице — идет пряжа человеческой жизни, а я по ней не ножницами, а стальным тесаком! Вершитель жизни… Возомнил себя новым Чингисханом, завоевателем Вселенной — по колено в крови стоишь, сукин сын!»
Петр сплюнул на землю, откашлялся, ему показалось, что сладким запахом он пропитался насквозь, до последней клетки, а в душе на смену пустоты пришла горечь.
— Такова цена империи, — прошептал Петр. — Всюду кровь, смерть, страдания. И на хрена я полез?! Сидел бы у себя в общаге, водочку попивал, с девчонками лясы точил, а тут…
Он вздохнул и тяжело поднялся с камня, будто с десятипудовым мешком на плечах. Сделал несколько шагов и уставился на лежащего под ногами солдата в красном английском мундире. Вот только цвет обмундирования сейчас дополнился большими багровыми пятнами, хорошо видимыми при ярком лунном свете.
«Днем убили — шрапнелью накрыли, потом донцы порубили… Совсем молоденький паренек, лет семнадцать! Такому еще жить и жить, а ему потроха выпустили…»
В широко открытых глазах навечно застыло недоумение, обращенное к небу. Глаза словно вопрошали: «Я же так молод!» Скрюченные руки юнца сжимали вывалившийся клубок сизых кишок, а лицо было искажено неимоверным страданием.
— Эх, парень, парень… — пробормотал Петр. — Маму, наверное, звал?! Да только не откликнулась она, как и Всевышний. Прости уж меня, но не я эту резню начал!
Отговорка была слабой, даже жиденькой — Петр это прекрасно понимал. Все сорок с лишним лет своей жизни здесь он готовился только к одному — в один прекрасный момент навалиться всеми силами и полностью сокрушить Британию.
Искренне считал — правда на его стороне!
На протяжении многовековой истории Англия всегда выступала злейшим врагом России, сапоги надменных островитян сбивали пыль на крымских дорогах, английские моряки рассматривали в подзорные трубы Кронштадт, Соловки и Петропавловск, что на Камчатке.