Прибытие короля было назначено на одиннадцать часов, но задолго до этого времени на смотр стали собираться издавна прославленные пехотные полки Альт-Лариша, Арнима и Меллендорфа, предшествуемые своими военными оркестрами. За ними следовала кавалерия: лейб-гвардия, жандармы и лейб-гусары, под конец, в облаке пыли, становившемся все гуще, со стуком и грохотом проехали шести- и двенадцатифунтовые пушки; некоторые из них гремели еще под Прагой и Лейтеном, а недавно опять под Вальми и Пирмазенсом. Толпа приветствовала их появление ликующими криками, и правда, сердца всех очевидцев поневоле бились в горделивом патриотическом подъеме. Дамы Карайон, разделяя всеобщие чувства, сочли за стариковское брюзжанье, когда старый господин фон Реке, нагнувшись к ним, взволнованным голосом проговорил:
- Постарайтесь запомнить это зрелище, милостивые государыни, и поверьте предчувствию старика: больше нам никогда не видеть подобной мощи. Это прощальный смотр армии великого Фридриха.
Виктуар, слегка простудившись на Темпельгофском поле, вечером осталась дома, мамa же собралась в театр, который она всегда любила, а теперь, когда к воздействию искусства примешивались еще политические эмоции, просто жить без него не могла. «Валленштейн», «Дева», «Телль» - ставились от случая к случаю, чаще всего давали «Политического жестянщика» Хольберга; как видно, и дирекция и публика полагали, что эта пьеса значительно лучше пригодна для шумных демонстраций, нежели творения Шиллеровой музы.
Виктуар, оставшись одна, наслаждалась тишиной и покоем; она завернулась в турецкую шаль и легла на диван, положив рядом с собой письмо, полученное утром, как раз когда они собирались на Темпельгофское поло, почему она едва-едва успела пробежать его глазами. Зато теперь, возвратись домой, читала его тем более вдумчиво и внимательно.
Письмо было от Лизетты. Сейчас Виктуар снова взяла его в руки и перечитала место, еще ранее отчеркнутое карандашом:
«…Знай, милая моя Виктуар, что я, прости за такое признание, не до конца поверила некоторым твоим высказываниям в последнем письме. Ты пытаешься обмануть себя и меня, говоря о своем уважительном отношении к Ш. Он сам бы улыбнулся, услышав такое. То, что тебе стало больно, то, что ты была уязвлена, когда он взял под руку твою мамa, с головой выдает тебя, меня же наводит на множество мыслей, как, впрочем, и многое другое из того, что ты пишешь в этой связи. Моя подруга нежданно открылась мне с той стороны, с которой я ее совсем не знала: ты, оказывается, склонна к подозрительности. А теперь, моя дорогая, постарайся дружелюбно выслушать то, что я скажу тебе касательно этого важного пункта. Как-никак я старше тебя. Ты ни в коем случае не должна культивировать в себе недоверие к людям, безусловно имеющим право на прямо противоположное отношение. А к таковым, думается мне, принадлежит и Шах. Чем больше я над этим размышляю, тем яснее мне становится, что ты стоишь перед альтернативой - либо поступиться своим добрым мнением о Ш., либо своим к нему недоверием. Он настоящий рыцарь, утверждаешь ты, добавляя, что «рыцарственность» - его вторая натура, и в то самое мгновение, когда ты это пишешь, твоя подозрительность обвиняет его в таком образе действий, который, будь это правдой, был бы самым нерыцарственным на свете. Подобных противоречий не существует. У человека либо есть честь, либо ее нет. В остальном, дорогая моя Виктуар, наберись мужества и будь раз и навсегда уверена - зеркало тебе лжет. Для нас, женщин, смысл жизни в одном - завоевать сердце того, кого мы любим, а чем мы его завоюем, это уже безразлично».
Виктуар снова сложила листок. «Обладая всеми благами жизни, нетрудно утешать и советовать; у нее есть все, и она сделалась великодушной. Убогие слова, брошенные богачом со своего стола».
И Виктуар закрыла глаза обеими руками.
В это мгновение послышался звонок, затем второй, но никто из прислуги на него не откликнулся. Неужто Беата и старый Яннаш не слышат звонка? Или они ушли? Ее разобрало любопытство. Она тихонько подошла к двери и сквозь стекло увидела Шаха. Секунду-другую Виктуар пребывала в нерешительности, но все же открыла дверь и пригласила его войти.
- Вы так тихо звонили. Беата, вероятно, не слышала.
- Я пришел, только чтобы узнать, как чувствуют себя дамы. Погода для парада выдалась - лучше не надобно, солнечная и прохладная, но ветер был довольно резкий.
- Вы видите перед собой одну из его жертв. Меня лихорадит, не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы пожертвовать театром. Эта шаль - прошу извинить меня, если я снова в нее закутаюсь,- и отвар, от которого Беата ждет истинного чуда, наверно, будут мне полезнее, чем «Смерть Валленштейна». Мамa сначала хотела остаться со мной. Но вы же знаете ее страсть ко всему, что зовется театром,- вот я и уговорила ее поехать. Правда, не из чистого альтруизма, сознаюсь, мне хотелось побыть одной и отдохнуть.
- А теперь я нарушил ваш покой. Но я вас задержу ровно столько, сколько нужно, чтобы выполнить поручение, впрочем, вероятно, я уже опоздал с ним, и меня опередил Альвенслебен.
- Не думаю, разве что это поручение такого характера, что мамa сочла желательным утаить его даже от меня.
- Случай достаточно невероятный. Ибо оно в равной мере относится к матери и к дочери. Мы обедали у принца, cercle intime[50] хотя под конец, разумеется, явился Дуссек. Он говорил о театре (о чем же еще ему говорить) и даже Бюлова заставил замолчать, что, пожалуй, можно назвать подвигом.
- Вы злословите, милый Шах.
- Я достаточно давно посещаю салон госпожи фон Карайон, чтобы усвоить хотя бы отдельные элементы этого искусства.
- Час от часу не легче, вы настоящий еретик, и вам придется предстать перед великим инквизитором - мамa. Тут уж вам не избегнуть пытки морализующей проповедью.
- Более приятной кары я себе не желаю.
- Вы слишком легко ко всему относитесь… Ну, а теперь о принце…
- Он хочет видеть вас обеих, мать и дочь. Госпожа Паулина, которая, как вы, вероятно, знаете, исполняет роль хозяйки в доме принца, приедет к вам с приглашением.
- Принять таковое мы обе сочтем за честь.
- Меня это удивляет. Впрочем, вы вряд ли говорите серьезно, милая Виктуар. Принц - мой высокий покровитель, и я люблю его de tout mon coeur. Это само собой разумеется. Но он - свеча, отбрасывающая слишком большую тень, вернее, если вы не рассердитесь за такое сравнение, уже оплывшая свеча. Короче говоря, принц, как и многие высочайшие особы, пользуется сомнительной привилегией - одинаково преуспевать в подвигах ратных и любовных, иными словами, он попеременно то герой, то сорвиголова. К тому же беспринципный и бесцеремонный, и, что хуже всего, не заботящийся даже о простейшей благопристойности. Вам известны его отношения с госпожой Паулиной.
- Да, и я не одобряю их. Но не одобрять еще не значит осуждать. Мамa учила меня не думать и не печалиться о таких делах. И разве она не права? Скажите, милый Шах, что сталось бы с нами, именно с нами, двумя женщинами, если бы мы вообразили себя судьями своих друзей и знакомых и, не приведи господь, захотели бы огнем и водой испытать поведение каждой женщины и каждого мужчины. Общество всегда суверенно. То, что оно допускает - допустимо, что отвергает - отвергнуто. Кроме того, все здесь - особый случай. Принц - это принц, госпожа фон Карайон - вдова, а я - это я.
- Вы так решили и так все должно остаться, Виктуар?
- Да. Боги блюдут равновесие. Я только что получила письмо от Лизетты Пербандт. Она пишет: «У кого много отнято, тому много и воздастся». В моем случае такая мена довольно безрадостна, и я совсем к ней не стремлюсь. Но с другой стороны, и не прохожу с закрытыми глазами мимо блага, дарованного мне в возмещение, и радуюсь своей свободе. То, что отпугивает других девушек моего возраста, мне дозволено. На балу у Массова, где мною впервые восхищались, я, сама того не зная, была рабой. Или, по крайней мере, зависела от сотен условностей. Теперь я свободна.
Шах с удивлением взглянул на нее. Многое из того, что говорил о ней принц, вдруг вспомнилось ему. Что это, подлинное ее убеждение или минутный каприз? Может быть, лихорадка? Щеки у нее разгорелись, огонь, вспыхнувший в глазах, вдруг ожег его выражением упрямой решимости. Тем не менее он попытался вернуться к тому легкому тону, в котором начался разговор, и сказал:
- Моя дорогая Виктуар шутит. Бьюсь об заклад, всему виною томик Руссо, что лежит перед нею; фантазия Виктуар шагает в ногу с автором.
- Нет. Это не Руссо. Другой больше интересует меня.
- Кто же именно, разрешите полюбопытствовать.
- Мирабо.
- А почему больше?
- Потому, что он мне ближе. А личное всегда определяет наше суждение. Или почти всегда. Мирабо - мой товарищ по несчастью. Он вырос среди ласк и восторгов, только и слыша: «Ах, какое прелестное дитя». А потом вдруг все это кончилось, кончилось, как… как…
- Моя дорогая Виктуар шутит. Бьюсь об заклад, всему виною томик Руссо, что лежит перед нею; фантазия Виктуар шагает в ногу с автором.
- Нет. Это не Руссо. Другой больше интересует меня.
- Кто же именно, разрешите полюбопытствовать.
- Мирабо.
- А почему больше?
- Потому, что он мне ближе. А личное всегда определяет наше суждение. Или почти всегда. Мирабо - мой товарищ по несчастью. Он вырос среди ласк и восторгов, только и слыша: «Ах, какое прелестное дитя». А потом вдруг все это кончилось, кончилось, как… как…
- Нет, Виктуар, вы не смеете выговорить это слово.
- Но я хочу и даже готова сделать своим имя товарища по несчастью, если, конечно, это было бы возможно. Victoire Mirabeau или, скажем: Mirabelle de Carayon. Правда, ведь красиво звучит и непринужденно, а если постараться перевести это имя, оно будет значить: чаровница.
Сказав так, она рассмеялась высокомерно и горько. Но горечи было больше, чем высокомерия.
- Вы не должны так смеяться, Виктуар, так не должны. Вам это не идет, это уродует вас. Да, не обижайтесь, уродует. Видно, принц был прав, с таким восторгом говоря о вас. Жалкого закона формы и цвета не существует. Во веки веков истинно лишь одно - душа создает тело для себя или же пронизывает и просветляет его.
Губы Виктуар дрожали, ее уверенности в себе как не бывало, озноб сотрясал ее. Она поплотнее укуталась шалью, Шах взял ее руку, холодную как лед, ибо вся кровь прилила к ее сердцу.
- Виктуар, вы к себе несправедливы, вы напрасно лютуете против себя самой, напрасно видите все в черном цвете, не замечая, как светит солнце. Умоляю вас, соберитесь с силами, сызнова поверьте в свое право на жизнь и на любовь. Разве я был слеп? Вы хотели унизить себя горьким словом, но именно этим словом себя определили, попали в самую точку. Вы принцесса из сказки, вы чудо, да, Мирабелла, да, да, чаровница.
Ах, то были слова, которых страшилось ее сердце, упорством силясь защитить себя.
Сейчас она, безвольно внимая его словам, молчала, погруженная в сладостный дурман.
Стенные часы пробили десять, им ответили часы на башне. Виктуар, считавшая удары, откинула волосы, подошла к окну и выглянула на улицу.
- Что тебя испугало?
- Мне послышался стук колес.
- У тебя слишком тонкий слух.
Она покачала головой, и в эту самую минуту карета госпожи фон Карайон остановилась у подъезда.
- Оставьте меня… прошу вас.
- До завтра.
Сам не зная, удастся ли ему избегнуть встречи с госпожой фон Карайон, Шах быстро поклонился и проскользнул через коридор в прихожую.
Тишина и мрак царили внизу, только из середины вестибюля падал отсвет почти до верхней ступеньки лестницы. Ему повезло. Широкая колонна делила узкий парадный вход на две половины, он укрылся за нею и стал ждать.
Виктуар у застекленной двери встречала мамa.
- Ты рано вернулась. Ах, как я тебя ждала!
Шаху было слышно каждое слово. «Где грех, там и ложь,- сказал в нем какой-то голос.- Старая песня».
Но острие этих слов было обращено против него, не против Виктуар.
Он вышел из своего укрытия и быстро, бесшумно сбежал по лестнице.
Глава девятая ШАХ ИДЕТ НА ПОПЯТНЫЙ
«До завтра»,- сказал Шах, прощаясь, но назавтра он не явился, так же как не явился на второй и на третий день. Виктуар тщилась подыскать этому объяснения, но так как у нее ничего не получалось, она снова и снова перечитывала то место из письма Лизетты, которое давно уже знала наизусть. «Ты ни в коем случае не должна культивировать в себе недоверие к людям, безусловно имеющим право на прямо противоположное отношение. А к таковым, думается мне, принадлежит и Шах. Чем больше я над этим размышляю, тем яснее мне становится, что ты стоишь перед альтернативой - либо поступиться своим добрым мнением о Ш., либо своим к нему недоверием». Да, Лизетта права, и все-таки страх закрадывался в ее душу. «Лишь бы обошлось». И она заливалась краской.
На четвертый день он наконец объявился. Но Виктуар, незадолго до его прихода, ушла в город. Вернувшись, она узнала, что он нанес им визит, был очень любезен, раза два или три спросил о ней и оставил для нее букет. Фиалки и розы наполняли ароматом комнату. Покуда мамa все это ей рассказывала, Виктуар пыталась отвечать в легком и беззаботном тоне, но сердце ее разрывали противоречивые чувства, и она ушла к себе, чтобы дать волю слезам, счастливым и тревожным.
Меж тем настал день премьеры «Осененного силой». Шах послал своего слугу - узнать, желают ли дамы быть на спектакле. Разумеется, лишь для проформы, ибо в их желании не сомневался.
Театр был переполнен. Шах, сидя насупротив дам Карайон, с подчеркнутой учтивостью приветствовал их. Но этим все и ограничилось, к ним в ложу он не зашел, что озадачило госпожу фон Карайон не меньше, чем Виктуар. Тем временем в публике, разделившейся на два лагеря, разгорелся такой жаркий и яростный спор по поводу пьесы, что дамы Карайон поневоле оказались в него вовлеченными и хотя бы на время позабыли о личных своих заботах. Лишь на пути домой они стали вновь удивляться поведению Шаха.
На следующий день он к ним приехал. Госпожа фон Карайон ему обрадовалась, но более проницательную Виктуар охватило неприятное чувство. Он, конечно же, дожидался этого дня, чтобы иметь тему для салонной болтовни и, таким образом, облегчить себе неловкость первой встречи с нею. Поцеловав руку госпожи фон Карайон, Шах обернулся к Виктуар и выразил сожаление, что в прошлый свой приход не застал ее. «Редкие встречи не сближают людей, скорее содействуют их отчуждению». Эти слова были сказаны тоном, заставившим ее усомниться, вкладывает ли он в них более глубокий смысл или говорит просто так, от смущенья. Она задумалась, но ничего еще не успела решить, а разговор уже перешел на пресловутую пьесу.
- Как вы ее находите? - осведомилась госпожа фон Карайон.
- Я не люблю комедий, которые длятся пять часов,- отвечал Шах.- В театре мне хочется отдохнуть и получить удовольствие, а не выбиваться из сил.
- Согласна. Но это нечто внешнее, случайная неудача, которую нетрудно исправить. Сам Иффланд не против довольно значительных сокращений. Я хочу знать ваше мнение о пьесе.
- Она меня не удовлетворила.
- Почему?
- Потому, что в ней все поставлено с ног на голову. Такого Лютера, слава богу, никогда не было, а явись такой, он попросту увел бы нас туда, откуда в свое время нас вывел подлинный Лютер. Каждая строчка там противоречит духу времени и духу Реформации; все иезуитство или мистицизм, ведущий недозволенную, почти ребяческую игру с правдой, с историей. Постоянная несуразица. Мне все время вспоминалась гравюра Альбрехта Дюрера, на которой Пилат едет верхом с притороченной к седлу кобурой, или не менее известный алтарный образ в Зосте, где на блюде, вместо пасхального агнца, лежит вестфальский окорок. В этой претенциозной пьесе нам на блюде преподносится самый заправский поп, какого только можно себе представить. Да и вся она - сплошной анахронизм.
- Пусть так. Но это в том, что касается Лютера. А меня, повторяю, интересует пьеса.
- Лютер и есть пьеса. Все остальное нуль. Или прикажете мне восхищаться Катариной фон Бора, монахиней, которая, в сущности, и не была ею?
Виктуар потупилась, руки ее дрожали. Шах это заметил; испугавшись допущенной бестактности, он быстро, сам себя перебивая, заговорил о готовящейся пародии на эту пьесу, об уже заявленном протесте лютеранского духовенства, о придворных кругах, об Иффланде, о самом авторе и закончил неумеренным восхвалением песен, вставленных в пьесу. Он надеется, что фрейлейн Виктуар еще помнит тот вечер, когда ему выпала честь ей аккомпанировать.
Говорилось все это любезно и дружески, но звучало отчужденно, и Виктуар чутким своим слухом уловила, что это не те слова, на которые она была вправе рассчитывать. Она старалась отвечать ему непринужденно, но из тона пустой светской беседы так и не вышла. Вскоре он откланялся.
На следующий день явилась тетушка Маргарита. При дворе она слышала о «прекрасной пьесе, лучше которой и быть не может», и, конечно, очень хотела ее посмотреть. Госпожа фон Карайон, желая сделать приятное старой даме, пригласила ее на второе представление. И так как пьеса уже подверглась большим сокращениям, то у них еще осталось время поболтать с полчасика, воротившись домой.
- Ну как тебе понравилось, тетя Маргарита? - спросила Виктуар.
- Отлично, моя дорогая. Ведь там говорится об одной из основ нашей протестантской церкви.
- Что ты под этим подразумеваешь, милая тетя?
- Идею христианского брака.
Виктуар едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, и ответила:
- Я полагала, что основу нашей религии составляет нечто иное, хотя бы учение о причастии.
- О нет, милочка, уж это я знаю точно. С вином или без вина, особой роли не играет, но вот живут ли наши predicateurs[51] в церковном браке или не живут, это, мой ангел, очень важно.