— СМОТРИ…
Словно вспышки во тьме. Лица…
— УБЕРИ СЛАБЕЙШИХ, — шепнула тьма. — ВСЕ ОНИ БУДУТ УБИВАТЬ ДРУГ ДРУГА. ВРЕМЯ РАБОТАЕТ НА ТЕБЯ — ПОКА ТЫ ИМ НЕИЗВЕСТЕН. СТРАВИ СИЛЬНЕЙШИХ, УБЕРИ ЛЕГКИЕ МИШЕНИ.
— Кто они?
Карамазов не сразу понял, что закричал. Заговорил с тьмой. Разбил ту стену, что всегда превращала его в молчаливого слушателя.
— А КТО ТЫ? — спросила тьма, ускользая.
Она не ждала ответов. Им… им всем не нужны ответы…
…Илья поднял лицо от подушки. Жадно втянул воздух.
Этот кошмар не мог длиться долго.
Либо он сойдет с ума, либо уничтожит клиентов. Иного не дано.
Почему-то ему показалось, что как только одна из мишеней уйдет, сразу станет легче.
Он выполз из-под одеяла, секунду тупо смотрел в заваленный рукописями пол. Сегодня ему надо было появиться на работе…
К черту!
Сегодня он устранит мальчишку и старика.
Теперь он знал, где они.
Теперь он не оставит им шансов.
Илья прошел в ванную, тщательно побрился. Налил себе стакан сока, поколебался, потом открыл висящую на стене аптечку.
Таблетки — это отрава. Но он чувствовал себя слишком разбитым для серьезной работы.
Илья мрачно посмотрел на бумажный конвертик. Потом вытряхнул из него маленькую белую таблетку, бросил в рот, торопливо запил. Говорят, фенамин пьют подводники, если нет времени на отдых. Теперь он сможет гонять клиентов сутки, двое — без всякого сна, с обострившейся до предела реакцией и выносливостью.
«Без всякого сна…» — он усмехнулся, вспоминая тьму. Ну-ка, дотянись, если он не уснет.
Надо было сделать многое. Договориться об оружии — хорошем оружии, с которым он займется настоящей, трудной работой. Съездить в старый дачный район, где укрылся старичок. Навестить парня, у которого спрятался мальчишка.
И, возможно, пощупать самую сложную мишень…
1
В купе они вошли, стукнувшись плечами. Словно не замечая друг друга. Слава усмехнулся, закидывая сумку на верхнюю полку.
— Добрый вечер…
Ярослав невольно поморщился, услышав его голос. Он был ненатуральный… слишком бодрый и дружелюбный. Неужели и он так всегда говорит, входя в вагон?
Старуха-казашка, сидящая у окна, дружелюбно закивала. Похоже, по-русски она не знала ни слова. Мужчина — сын? — стоящий рядом, кивнул, что, очевидно, заменило приветствие.
— Далеко едете?
— В Москву, — снимая куртку ответил Ярослав. В купе сразу запахло уличной сыростью.
— А… — похоже, цель поездки вызвала какие-то свои ассоциации. — Оттуда?
— Отсюда, — Слава задумчиво похлопал по комковатому грязному матрасу. Из-под свалявшегося клетчатого одеяла выскочил таракан, стремительно уносясь вверх по стене. Ярослав отвернулся.
Удовольствия поездки начинались.
— Бабушка едет до Саксаула, — сказал мужчина. Помедлил и добавил: — Там ее встретят.
— Прекрасно, — Слава подтянулся, запрыгивая на полку. Осмотрел лампочку ночника, кивнул, сползая обратно. — Пойдем покурим, брат?
Ярослав молча вышел следом. Отойдя на пару шагов по коридору Слава тихо выругался.
— Так и знал… проходное купе.
— Поздно брали билеты.
— Теперь всю дорогу будут прыгать бабки и щеглы с наркотой… — Слава пнул дверь, протискиваясь в тамбур. — Может заплатим проводнику, чтобы после Саксаула не подсаживал?
Ярослав пожал плечами. Как ни странно, злость Визитера гасила его собственное раздражение.
— Слушай, какое это имеет значение по сравнению с целью нашей поездки?
— А что значил твой развод по сравнению с мировой революцией? — Слава протянул ему сигарету. — Ладно, ты прав… Потерпим.
В тамбур вошли еще двое мужчин, о чем-то оживленно спорящих. Ярослав поймал быстрые, любопытствующие взгляды в их сторону. Близнецы — явление, что ни говори, редкое…
— Хороший сюжет, — вполголоса сказал Слава.
Ярослав удивленно поднял глаза.
— Цивилизация, где близнецы — норма. Как отразилась бы на психологии людей, на общественном устройстве такая маленькая биологическая деталь?
— Никак. Близнецы обычно стараются не походить друг на друга.
— Не скажи. Это влияние общества, под которое они адаптируются. А если одиночки — исключение? Если президентами всегда избирают двоих. Если семьи состоят из двух идентичных пар мужчин и женщин? Если смерть одного близнеца вызывает такой шок, что второй просто не может жить?
Слава затянулся сигаретой, продолжил:
— А главный герой — одиночка. От рождения или в результате несчастного случая.
Ярослав помедлил секунду.
— Интересно. Но я не продал бы такой роман.
— Мечи и бластеры, конечно, более интересны и важны для общества, — кивнул Слава. — Человеческая разобщенность — это для яйцеголовых идиотов.
— Ты не прав. Это и мне куда менее интересно.
— Само-собой. Ты продукт среды. Ты адаптируешься. Гасишь свои комплексы и обиды. Зарубить пару обидчиков в средневековом замке куда веселее, чем думать по-настоящему.
— Можно подумать, что ты — иной.
— Иной. Я несовершенен, но все, что можешь ты, во мне развито по максимуму. Ты не понимаешь живых людей. Хватаешь одну-две детали, и дальше лепишь свои отражения. Я — мог бы говорить о настоящих людях. Ты раздуваешь любую жизненную проблему во вселенский конфликт. Я — мог бы говорить о мире во всем его многообразии.
— Спасибо за комплимент.
— Это только начало, — Слава усмехнулся, открыл дверь тамбура, запустил окурок в щель между вагонами. — Идем, сейчас поезд тронется.
Ярослав помедлил, прежде чем двинуться следом. Было ощущение плевка в лицо — пусть даже ни одно слово Визитера не было для него неожиданным. «Мысль изреченная есть ложь…» Куда там. Мысль изреченная — есть пощечина.
— Не комплексуй, — бросил через плечо Слава. — Если мы победим, то напишем такое…
— Ты напишешь.
— Да нет же, вместе. Я могу лишь то, что можешь ты. Так что — подтянешься.
Старушка уже обустраивалась в купе. Столик заполнили полиэтиленовые пакеты с баурсаками, мясом, куртом, казы и неизменными в дороге вареными яйцами — очевидно, это был самый яркий пример пересечения культур.
— Я выгреб весь твой холодильник, — сказал Слава. — Но там оказалось немного продуктов.
Он сдернул сумку с полки, расстегнул молнию.
— Зато коньяк ты нашел.
— Конечно…
Ярослав молча смотрел как Слава сдирает акцизную марку, жестяной колпачок, полиэтиленовую пробку, поморщившись, нюхает горлышко…
— Пойдет. Что, поехали?
Старушка, забравшаяся с ногами на полку, безучастно наблюдала за ними.
— Ваше здоровье, бабушка, — сказал Визитер.
Ярослав принял от него бутылку, усмехнулся:
— Есть же стаканы, урод.
— Ничего, все свои. Давай, ты всегда верил в снятие стрессов алкоголем.
Коньяк был все-таки мерзким. Ультразвуковая возгонка дубовых опилок… французского винодела хватил бы инфаркт, увидев, как готовят коньяк в Азии.
— Я думаю, мы уже не успеем спиться, — сказал Слава, с улыбкой наблюдая за ним. — Так что, давай…
— Как ты думаешь… — Ярослав перевел дыхания, возвращая бутылку, — кого выбьют первым?
— Вчера я называл мальчика и старика.
— А сегодня?
Визитер пожал плечами.
— Сегодня я не хочу думать, Ярик. Но одно могу сказать точно — прежде чем доберемся до Москвы, список сократится.
2
Владислава Самохина близкие друзья за глаза называли «следак». Он действительно когда-то служил в органах. Увольнение — увы, не по собственному желанию — его особо не огорчило. Жизнь предоставляла предприимчивому, неглупому, пусть и немолодому уже человеку достаточно возможностей. Жизнь была хороша. Она состояла из лохов, не способных ни отстоять свои права, ни взять чужое, и приятелей — умеющих и то, и другое.
В уютной нише торговли недвижимостью фирма, совладельцем которой он был, занимала совсем небольшое место. Но — очень, очень теплое.
Отношения Владислава с его единственным начальником — Геннадием Морозовым — были скреплены многим. Не в последнюю очередь рядом удачных операций, когда завещавшие свои квартиры фирме престарелые москвичи умирали после пары месяцев обещанного «пенсиона». Своей смертью, конечно, умирали. Как может быть иначе.
Здоровье старого человека — такая хрупкая вещь. Порой удивляешься, какие невинные причины могут вызвать летальный исход.
Жаль лишь, что последнее время старики предпочитали умирать с голоду, но не подписывать никаких документов на свои несчастные квадратные метры…
Сегодня с утра Самохин принял двух клиентов. Особого интереса они не вызывали. Он все же послал ребят осмотреть и оценить квартиры — одна в Медведково, другая в Выхино. Немного, конечно, заработать можно и на таких вариантах.
Сегодня с утра Самохин принял двух клиентов. Особого интереса они не вызывали. Он все же послал ребят осмотреть и оценить квартиры — одна в Медведково, другая в Выхино. Немного, конечно, заработать можно и на таких вариантах.
Появившийся после обеда Морозов лишь махнул рукой, когда Самохин начал отчитываться о работе.
— Потом. Пошли, покурим.
Всегда аккуратный, высокий, с холеным, хоть и нервным лицом, Морозов обычно не утруждал себя курением вне кабинета. Хороший итальянский кондиционер прекрасно справлялся с дымом.
Владиславу не надо было больше ничего объяснять. Он вообще не курил уже лет пять, и фраза была лишь поводом выйти во двор. Морозов, бывший ранее журналистом в какой-то прикормленной провинциальной газетке, панически боялся подслушивания. Может быть, и не без оснований — временами ФСБ и КНБ проводили шумные, показательные расправы над фирмами, подобными их «Компромиссу».
Они остановились посреди пустынного колодца двора. Люди здесь ходили редко, предпочитая заходить в подъезды с улицы. Прекрасное место для спокойного разговора.
— Я был у Романова, — разминая сигарету, сказал Морозов.
Самохин насторожился. Романов был фигурой покрупнее многих. Фактически он прикрывал их фирму в различных передрягах, когда сам, а когда с помощью собственных покровителей — стоящих еще выше.
— Бери, — Морозов всунул ему сигарету. Самохин, поморщившись, прикурил и отвел руку с сигаретой в сторону. Пусть дотлевает. — Так вот…
Геннадий явно не знал, как перейти к делу.
— Романов спросил, не возьмемся ли мы за парочку дел… за хорошую оплату. Я, в общем, согласился…
Самохин понял.
— За кого он нас держит, Гена?
— Он просто знает ряд наших… методик, — Геннадий явно не находил, куда деть глаза. Сейчас он был не старшим компаньоном и главой фирмы — а лишь мелким, завравшимся и заворовавшимся журналистом, попавшим на беседу к следователю.
— Ты молодец, — Владислав покачал головой. — Ох, молодец. Видал я таких кустарей на прежней работе. Пачками брал.
Морозов шумно выдохнул.
— Хорошо. Оцени тогда сумму…
Цифра заставила Самохина замолчать. На всякий случай он все-же переспросил:
— Доллары?
Морозов кивнул, доставая вторую сигарету. Добавил:
— И это — за одного… за один заказ. А их пять.
— Кто? — резко спросил Самохин. Такие суммы могли платить лишь за очень больших людей.
— Шушера.
Владислав недоверчиво покачал головой.
— Смотри, — Морозов протянул ему вырванный из блокнота листок. — Вот, я переписал.
Через полминуты Самохин поднял глаза на шефа.
— Романов не был пьян?
— Удивлен он был. Это тоже не его инициатива. Я так понял, что на него надавили.
— Ясно… — Владислав заметил, что его сигарета давно догорела, и брезгливо отбросил ее. — Что-то здесь не так…
Морозов кивнул.
— Посмотрим по картотеке.
Когда они поднимались обратно на третий этаж, где их фирма с год назад выкупила квартиру под офис, мысли их были почти одинаковы. В них смешались деньги и опасение.
Но деньги все же лидировали.
Шедченко допил бурду, которая в буфете называлась «кофе». Посмотрел на двойника — тот улыбался продавщице. Мимолетно так улыбался, неконкретно и совершенно необещающе. Но заспанная женщина словно ждала этой улыбки. Быстрым жестом поправила прическу, выпрямилась.
— Ты никогда не понимал, как просто привлекать людей к себе, — вполголоса сказал двойник. — А это, знаешь ли, качество, необходимое полководцам.
— Политикам… — Шедченко покосился в окно, где занимался бледный рассвет.
— Нет. Политики играют с толпами. Конкретный человек их не интересует. Вот настоящий вождь — он должен нравиться личностям.
— Чего ты хочешь?
— Того же, что и ты. Порядка. Мира. Чтобы весь этот бардак, — в голосе двойника прорезалось отвращение, — схлынул. Чтобы казнокрады валили лес в Сибири, армия защищала страну, а люди не боялись завтрашнего дня.
Шедченко хмыкнул.
— Где ты раньше был, такой умный.
— Нигде. Эксперимент сорвался десять часов назад. До этого меня просто не существовало.
Николай вновь посмотрел ему в глаза. Не верил он… не мог поверить.
И все же… Кем еще мог быть этот человек, знающий о нем все, похожий — как две капли воды…
— Расскажи мне об этом еще раз.
— Проверяем? — двойник пожал плечами. — Лады. Тринадцать лет назад, еще при Союзе, начались эксперименты со снятием психической составляющей разума.
У него даже голос изменился. Он словно лекцию читал курсантам… «Наш ответ потенциальным противникам. Новейшие военные разработки».
— Зачем? — оборвал его Шедченко.
— Создание идеальных солдат. И не только солдат — врачей, инженеров, да кого угодно. Считалось, что информационные психоматрицы можно будет накладывать на сознание других людей — и те будут приближаться к эталонам. Не учли только одного — психоматрица не инертна.
Двойник поболтал стаканом с осадком «растворимого» кофе. Процедил его сквозь зубы.
— Когда матрицы были созданы, они самостоятельно сформировали тела. Причем — не в том «ящике» — а рядом с прототипами. У двух матриц прототипов уже не было в живых. Они не смогли воплотиться. Вот… такие канделябры…
Шедченко поморщился от этого дурацкого присловья, прилипшего к нему давным-давно и порой упрямо всплывающего в разговоре. «Канделябры». Над такими фразами ухахатываются студенты на военных кафедрах, потом они начинают бродить в анекдотах. Канделябры…
— Дальше, — сказал он.
— Мы не совсем люди, — небрежно сказал двойник. — Когда из нас останется в живых лишь один — он обретет силу. Способность влиять на людей, на их сознание, мечты. Повелевать.
И вновь, как час назад в вагонном тамбуре, выслушивая все это в первый раз, Шедченко покачал головой.
— Я не собираюсь этого делать. Я не убийца.
Двойник смотрел на него — с жалостью и иронией.
— Я тоже. И не собираюсь трогать девушку, которая была прототипом. А вот с той, что пришла к ней, с копией, разговор иной. Ее кредо — «мир станет лучше, если много говорить о добре». Это чушь. Когда тупорылые политики столкнут лбами наши страны, когда тебе прикажут вести войну…
Шедченко закрыл глаза. Нет. Ничего этого не произойдет. Никогда.
— Когда нашего Ромку… — Николай вздрогнул от имени сына, — пошлют с автоматом в руках…
— Хватит нести бред!
— Бред? — двойник перегнулся через стол. — Да, ты сына отмажешь! Если будет война — поступишься принципами. Другие пойдут умирать! И все потому, что ты готовишься воевать лишь руками восемнадцатилетних пацанов! Видеть стрелочки на карте и циферки в отчетах! Россия развалится на куски, и умные дяди в Киеве вспомнят про Великую Украину! На одной шестой Земли будет такая каша, что весь мир вздрогнет и заскулит!
Продавщица испуганно смотрела на них из-за стойки. Двойник замолчал, отклоняясь обратно.
— В конце концов, — хмуро сказал он, — я сделаю все и сам. Попробую сделать. Но запомни, я — это и ты одновременно. Я знаю, о чем ты думаешь. Знаю, что сейчас ты уйдешь, не ответив. Но когда лет через пять ты отойдешь от карты со стрелочками, выпьешь полстакана водки, остатки зальешь в ствол пистолета и вставишь его в рот…
На мгновение он замолчал, переводя дыхание.
— Вот тогда, прежде чем спустить курок, вспомни мои слова. И шесть теней, которые надо было развеять, чтобы не наступила ночь.
3
Выспаться Аркадию Львовичу не удалось. Печка не смогла создать в домике хоть какого-то тепла. Странно, еще лет двадцать назад они порой ночевали на даче даже зимой, и вроде бы особо не мерзли…
Он проснулся раньше Визарда. Тот спал рядом, завернувшись в какие-то тряпки, тихо, свистяще похрапывая. Огонь давно погас. Зальцман тихо обулся и вышел на веранду. Было непривычно, неестественно тихо. Едва заметно моросил дождь. Что за осень… ни одного ясного дня…
Озираясь по сторонам — хоть и вряд ли кто-то еще ночевал на дачах поздней осенью, профессор философии расстегнул мятые брюки и помочился с крыльца. Вернулся в домик.
Его двойник уже проснулся. Сидел молча, напряженно глядя в окно.
— Доброе утро, — пробормотал Аркадий Львович. Смешно здороваться с самим собой…
— Плохо, — едва слышно сказал Визард.
— Что случилось?
Визард едва заметно передернул плечами.
— Кто-то нас ищет. Но я не чувствую, кто.
Аркадий Львович молчал.
— Понимаешь, — вполголоса продолжил Визард, — мы все чувствуем друг друга по-разному. Вот, например, писатель. Он оперирует картинками, сценами. Может, к примеру, воссоздать нашу беседу. Девушка… просто знает.
Он закашлялся.