Вскоре им надоело идти за мной, и тот, кто принес сыр, потребовал, чтобы я вернул ему остаток. Я не спорил, только отломил маленький кусочек для себя и еще один, чуть побольше, для полковника и офицеров. Последний я передал хорошо знакомому мне артиллеристу по имени Клементи. Этот молчаливый темноглазый южанин казался абсолютно надежным человеком. Он входил в мою группу наблюдения и великолепно проявил себя в боях на Дону. Пожалуй, он был одним из самых храбрых моих солдат.
По дороге я съел свой кусочек сыра и возблагодарил Господа за то, что он послал столь необходимую мне пищу.
Внизу в деревне все пришло в движение. Пронесся слух, что мы уходим. Я содрогнулся от мысли о том, сколько беспомощных раненых останется в Арбузове на расправу безжалостному врагу.
Я пошел к лазарету, расположенному рядом с немецким штабом, чтобы посмотреть, есть ли там еще кто-нибудь из моих друзей, моих vecchi. Я долго ходил между лежащими на снегу ранеными и громко спрашивал: "Есть здесь кто-нибудь из 30-й артиллерийской?" Мне никто не ответил. Я уже совсем было собрался уходить, когда услышал слабый голос: "Signor tenente!" Обернувшись, я увидел щуплого светловолосого солдата, чье лицо показалось мне смутно знакомым.
- Signor tenente, - снова заговорил он, - видите, меня ранили. Как вам повезло! Вы все время лезли в самое пекло и уцелели.
Голос мне тоже показался знакомым, но тем не менее я никак не мог вспомнить, кто это такой.
- Но кто ты? - растерянно поинтересовался я.
- Я - Caporalino, новый связист из второй батареи.
Тут я сразу же узнал юношу. Это с моей легкой руки он получил свое прозвище - Caporalino. Он назвал свое имя, но, к сожалению, теперь я не могу его вспомнить.
Я сразу же начал лихорадочно размышлять, как можно спасти несчастного. Выход был один - найти место на санях или каком-нибудь другом транспорте. И я пошел искать сани. Через несколько минут мне удалось их найти, причем пустые. Не помню, что мне говорил возница, скорее всего, объяснял, что они предназначены для кого-то другого. Вежливо, но с явно выраженной угрозой в голосе я приказал ему взять Caporalino. Клементи помог мне поднять и устроить раненого. Я приказал Клементи сопровождать сани и внимательно следить, чтобы солдат остался на них, а также дать раненому кусочек "офицерского" сыра. Caporalino благодарил меня со слезами на глазах. Он был так растроган, что с трудом мог говорить. Лежа на санях, он даже пытался улыбаться. Я долго следил за санями, пока они не скрылись из виду. Клементи тоже исчез вместе с санями, больше я его никогда не видел. Излишне говорить, что офицеры так и не получили сыра.
* * *
Через несколько дней я увидел Caporalino уже в Черткове. Он рассказал, что на санях он проехал всего несколько километров, после чего лошадь замертво рухнула на дорогу. Остальную часть пути до населенного пункта ему удалось с превеликим трудом проделать пешком. Кроме того, он сказал, что Клементи необыкновенно серьезно отнесся к моему приказу и ни на минуту не терял сани из виду.
* * *
В самом центре деревни устроили лазарет. Это был маленький домик с сенями. Внутри, на застеленных соломой земляных полах, а также на улице прямо на снегу лежали раненые. Причем все они пребывали в чрезвычайно возбужденном состоянии. Люди уже знали, что войска собираются уходить из деревни, и волновались за свою судьбу.
Мы верили, что действительно уйдем из Арбузова, как только подойдут давно ожидаемые танки, а также считали, что вместе с танками к нам направляются грузовики, чтобы забрать раненых. Именно это я и объяснил полуживым людям, в отчаянии молившим меня не бросать их на произвол врага.
На минуту воцарилось молчание, и чей-то голос произнес:
- Остается надеяться, что это правда. Все мы знаем, что немцы убили русских пленных. Нам не на что рассчитывать, если русские найдут нас здесь, в окружении своих расстрелянных людей.
Пехотинец, которого я ранил в спину в первый день нашего пребывания в Арбузове, тоже был в лазарете. Он тихо лежал у стены.
Когда я окликнул его, он меня сразу же узнал и снова, как заведенный, принялся твердить, чтобы мы не оставляли его. Глядя в его широко открытые глаза, я снова спросил себя: этот ли человек, находясь в беспамятстве, стрелял в нас или все-таки нет? Мне не суждено было получить точный ответ на мучивший меня вопрос. В те дни немало людей, не выдержав испытаний, сходило с ума. И в то же время у многих наблюдалось временное помрачение рассудка, после чего они возвращались в свое нормальное состояние. Так что теперь, внимательно всматриваясь в лицо этого человека, я не мог прийти к какому-либо обоснованному заключению.
Бедолага! Я сделал все от меня зависящее, чтобы найти ему место на санях или в грузовике. Но второго чуда не произошло. Даже мышь не смогла бы отыскать себе закутка на транспорте, переполненном ранеными итальянцами. Сани немцев двигались полупустыми, но я так и не сумел уговорить никого из них, чтобы взяли всего лишь одного нашего раненого.
В результате я был вынужден отказаться от бесплодных попыток. Правда, меня немного успокоил полученный приказ, предписывающий всем собираться внизу в долине, не беспокоясь о раненых, поскольку их всех заберут специально выделенные для этого люди.
В конце концов мы все-таки покинули Арбузов. Провидение вверило мне жизни множества людей, которых я должен был отвести в безопасное место. Но я не выполнил своего обещания и покинул раненого мной пехотинца. Мне до сих пор иногда кажется, что я слышу его срывающийся голос:
- Signor tenente, умоляю, не бросайте меня!..
И свой ответ:
- Не волнуйся, я тебя не брошу. Я всегда выполняю свои обещания.
* * *
С тяжелым сердцем я шел вниз, к месту сбора. Что ждет меня там?
Пересекая небольшой пустырь, я увидел громадину немецкого танка{8}, орудие которого было снесено прямым попаданием снаряда. Приглядевшись, я обнаружил, что огнемет тоже отсутствует, впрочем, развороченной была вся передняя часть. К сожалению, число танков, на которые мы возлагали наши основные надежды, с каждым днем уменьшалось.
Когда мы покидали "Долину смерти", их осталось всего пять или шесть штук. Остальные из-за отсутствия горючего были выведены из строя и брошены.
* * *
В окружении многочисленных солдат и офицеров, я стоял на льду замерзшего пруда. Сюда же подъезжали грузовики с ранеными. Они останавливались на дороге или ездили взад-вперед. Было совершенно очевидно, что водители не знали, что делать.
Русские снова начали обстрел деревни.
Наступивший день не стал счастливым исключением и принес огромное число раненых и убитых. Снаряды "катюш" не щадили никого. Они взрывались среди лежащих на снегу раненых, разрывая на части их и без того уже покалеченные тела. Те, над кем смилостивились снаряды, погибали от холода.
Некоторые солдаты, измученные непрекращающимися обстрелами, голодом и убийственным морозом, теряли желание жить. Они укладывались на снег и, не шевелясь, молча ждали смерти. Надежда на приближающуюся колонну танков становилась все слабее.
Выстрелы раздавались слишком близко. То справа, то слева начали появляться столбики снега, поднятые вражескими пулями. Срезанные выстрелами голые ветки деревьев сыпались на наши многострадальные головы. Вслед за этим поминутно стали взрываться снаряды. Снова обстрел! Спрятаться было негде. В качестве укрытий отчаявшиеся люди использовали даже самые незаметные ямы и ложбины.
Казалось, прошла вечность, прежде чем поступил приказ: всем итальянцам собраться в лесистой балке в долине перед Арбузовом.
Глава 13.
22-24 декабря
Через некоторое время (было уже позднее утро) итальянцы стянулись к указанному месту и даже построились. Нас было четыре или пять тысяч, а это означало, что множество людей затерялось где-то в "Долине смерти". Проход в балку, естественную расселину в земле, имел в ширину около 100 метров и глубину 4-5 метров. Его дно было достаточно ровным. Поскольку проход оказался довольно извилистым, о его длине ничего сказать не могу.
И здесь прошла штыковая атака. Ее немой свидетель - русский пулемет "максим", застывший на краю обрыва. Рядом лежали трупы русских пулеметчиков.
Генерал X собрал всех оставшихся в живых офицеров, которых набралось около сотни. Мы искренне надеялись, что он сообщит нам хорошие новости. Вместо этого мы услышали, что нам следует организовать людей и вести бой с противником, пока хватит сил. Возможно, вскоре подойдет бронетанковая колонна. Но может быть, и нет. Тогда нам предстоит погибнуть в бою.
Генерал говорил что-то еще, но нам не хотелось верить собственным ушам. Нас обрекли на смерть.
Вскоре генерал отпустил офицеров, и мы пошли к своим подразделениям, собравшимся в балке. Вокруг виднелись редкие голые деревья, между ними стояли люди. Послышались громкие, отрывистые команды. Затем кто-то сказал, что надо говорить потише, потому что враг совсем близко.
Генерал говорил что-то еще, но нам не хотелось верить собственным ушам. Нас обрекли на смерть.
Вскоре генерал отпустил офицеров, и мы пошли к своим подразделениям, собравшимся в балке. Вокруг виднелись редкие голые деревья, между ними стояли люди. Послышались громкие, отрывистые команды. Затем кто-то сказал, что надо говорить потише, потому что враг совсем близко.
30-я бригада построилась, я ходил вдоль шеренг, призывая людей к порядку. Я снова был среди своих.
Все мы были уже не такими, как прежде. Выпавшие на нашу долю тяготы и лишения способны сломить кого угодно. До неузнаваемости изменились лица похудели, осунулись. И только глаза остались прежними. По ним мы и узнавали друг друга.
Среди нас был наш командир - полковник Матиотти. Его всегда аккуратно выбритое лицо теперь покрылось седой щетиной. Из трех командиров батальонов уцелел один майор У.
Я был счастлив увидеть моего доброго друга, веронца Дзоило Цорци. Как прекрасно, когда есть возможность перекинуться с ним несколькими словами. Здесь же оказался Марио Беллини, который долго приставал ко мне с вопросом, куда я подевался предыдущей ночью. Я снова увидел младших лейтенантов и лейтенантов Антонини, Канделу, Бону, Цинци, Маэстри, Цаваттаро, а также капитанов Понториеро, Варенну и Барселону. Но как многих мы недосчитались! С нами больше не было нашего доброго, всегда по-отечески улыбавшегося майора, куда-то исчез командир 62-го батальона. Впоследствии я встречал его, но это было уже после выхода из окружения.
Из младших лейтенантов не хватало самого молодого - Палациано, улыбчивого юноши из Таранто. Парни говорили, что видели его мертвое тело. Через неделю ему должно было исполниться двадцать лет...
Капитан Варенна, выходец из Комо, наш главный "снабженец", где-то раздобыл большую рыжую корову, которую один из солдат теперь тянул за веревку, привязанную к рогам. Животное шумно дышало и плелось за нами, видно покорившись своей участи. Капитан собирался при первой возможности забить корову и накормить людей горячей пищей.
* * *
Полковник Матиотти разделил людей на две примерно равные группы: вооруженные и без оружия. Из вооруженных солдат сформировали четыре или пять взводов по 20 человек в каждом. Боеспособных офицеров поставили во главе каждого взвода. Меня, Дзоило Цорци и Марио Беллини пока оставили в покое.
Взводы были готовы идти в бой. А я неожиданно почувствовал острейшее желание быть вместе с ними, с моими друзьями. Какой-то чертик внутри не давал мне покоя и настойчиво требовал, чтобы я снова полез в пекло. Но я не успел проявить себя, потому что как раз в эту минуту вперед выступил Цорци и тихо попросил полковника позволить ему присоединиться к взводу.
На его простоватом лице застыло обычное выражение: искреннее и в то же время скромное, даже, пожалуй, чуть застенчивое. Именно с таким выражением он всегда призывал к порядку своих друзей, некоторые фривольные шутки которых, будучи истовым католиком, не одобрял. Полковник удовлетворил его просьбу, и солдаты тут же отправились в Арбузов.
Беллини и я молча смотрели вслед Цорци. Больше мы его никогда не видели.
Пусть мои слова станут данью памяти Цорци, лучшему из людей, которых мне довилось встретить на дорогах войны. Он был простым, но мудрым человеком, его очень любили солдаты. К тому же он был храбр, но обладал не безрассудной храбростью, а настоящим мужеством разумного человека.
Я еще очень долго надеялся, друг мой Цорци, что ты жив. И всякий раз, когда судьба забрасывала меня на новое место, я ждал, что увижу твое спокойное лицо, услышу тихий голос.
Но вышло иначе. Когда снег растает и повсюду зажурчат весенние ручьи, ты будешь без движения лежать в грязи на проселочной дороге и не сможешь порадоваться первому ласковому теплу. Жидкая глина скроет твои глаза, последний взгляд которых был обращен к Богу.
Я дал обет, что ты вернешься домой. Мы должны были идти вместе, чтобы этот обет выполнить{*12}.
Но ты пошел один. И не вернулся.
Я уверен, что еще не раз мысленно обращусь к тебе. Ведь это твоих советов мне так не хватает в этой жизни! Сколь тонка преграда, разделяющая нас! Мы снова будем идти рядом, как шли в 1942 году, плечом к плечу, по дорогам войны через бескрайнюю русскую степь.
Ты помнишь заунывный крик перепелов, который мы впервые услышали именно в тех местах?
Сегодня твои белые кости уже смешались с землей и травой, а над ними все так же кричат перепелки, словно плачут над умершим.
* * *
Когда вооруженные формирования ушли, мы получили приказ оставаться в том же овраге до новых распоряжений. Нам было запрещено разжигать костры и даже громко разговаривать.
Капитаны Варенна и Барселона отправились поискать место, где было бы удобно забить корову. По пути их остановил незнакомый старший офицер и приказал капитану Барселоне принять командование только что сформированной ротой. Больше мы его не видели.
Терпеть адский холод уже не было никакой возможности. Мы старались, как могли, согреться, но не станешь же весь день без остановки прыгать или приседать!
День, который я упорно считал рождественским, казался бесконечным.
Солдаты, отправленные забить корову и приготовить пищу, вернулись с пустыми руками. Они сообщили, что животное у них отобрали немцы, но сопровождаемые группой итальянцев. Первые держались властно и действовали как хозяева, вторые таскались за ними, умирая от голода.
Мы опять остались без еды...
* * *
Нам было хорошо слышно, как в долине взрываются снаряды. "Катюши" вовсю демонстрировали свою мощь.
Офицеры собрались в небольшую группу: Понториеро, Варенна, Бона, Санмартино, Антонини, Беллини, Кандела и некоторые другие. Иногда один из нас, сраженный усталостью, в изнеможении опускался на снег, но всякий раз очень быстро вставал. Мы пытались обсудить создавшееся положение, но в такой мороз было тяжело и разговаривать, и думать. Из-за холода никто из нас не рисковал снять перчатки, поэтому даже самые заядлые курильщики были вынуждены серьезно подумать, прежде чем решиться закурить.
Все думали, придут ли танки, но вслух старались об этом не говорить. Мы были настолько голодны, что мысленно все время ели. Причем представляли себя вкушающими самые изысканные блюда. Я вспомнил об аппетитных плитках шоколада, баночках меда и прочих вкусностях, которые мне прислали из дома, а я припрятал к сегодняшнему дню - к Рождеству. Теперь ими, наверное, лакомятся узбеки. Я веселился, представляя, как вместе со сладостями узбеки съедают крем против обморожения и средство для блеска обуви, тоже лежавшие у меня в мешке, хотя это вряд ли было смешно.
* * *
Вскоре мысли о еде были изгнаны всепроникающим холодом, и мы снова принялись прыгать и бегать на месте. Каким мучительным было ощущение ледяных ног в мокрых и холодных носках! Медленно тянулись часы.
Неподалеку от места нашей стоянки виднелась "живописная" картина. Пять или шесть мертвых итальянцев и лошадь, тоже мертвая. Должно быть, они были настигнуты снарядом незадолго до нашего появления, потому что кровь была еще совсем свежей. Ее натекла целая лужа, в центре которой лежала лошадь, придавившая одно из человеческих тел.
Какой отвратительно красной казалась смесь крови человека и животного! Это было единственное яркое пятно на удручающе монотонном, серо-белом полотне окружающего пейзажа.
Неожиданно я принял весьма нелегкое для себя решение и направился к трагической компании. Дело в том, что я заметил на шее у одного из погибших итальянцев теплый офицерский шарф. Я стянул его, разорвал на две половинки и вернулся к товарищам. Как раз в это время лейтенант Санмартино, в то время командовавший 2-й батареей, сидел на снегу и с остервенением натирал свои окоченевшие ноги жиром против обморожения. Я попросил его поделиться со мной кремом, снял ботинки и носки, натер свои многострадальные ноги, обмотал их половинками шарфа и снова натянул ботинки. Сразу стало легче. Но теперь, без носков, мои ноги над ботинками оказались голыми. Пришлось, чертыхаясь, все-таки еще раз надеть мокрые носки.
Мы немного поговорили о Рождестве. В итоге меня убедили, что оно наступит только на следующий день.
Я часто покидал своих товарищей и отправлялся бродить по оврагу. На ходу было легче согреться.
Временами в нашем доблестном войске поднималась неимоверная паника, потому что кто-то сообщал о появлении на краю балки русских. На поверку ожидаемые враги всякий раз оказывались итальянцами.
Бой переместился ближе. Выстрелы слышались уже совсем рядом с нами, а снаряды летали прямо над нашими головами.
* * *
Все больше и больше людей стали поглядывать голодными глазами на убитую лошадь. Некоторые шли к ней и штыками отрезали куски мяса. Поскольку нам было категорически запрещено разжигать огонь, мясо ели сырым. Судя по рассказам, на вкус оно было отвратительным, но тем не менее восстанавливало силы.