Мужики гуторят о налоге, о земле, о местном лесе, о больнице, ветеринаре и учителе. И о чем бы ни говорили, ко всему приложат крепкую печать.
Баба Шитиха говорит мужикам:
- Он мне и говорит: донеси, говорит. А я ему говорю: нечего говорить мне и доказывать, прямо скажу, что сын мой Максимка Шитов гонит самогон. Вчерась пуд согнал. Хорошо, говорю, ежели я тебе докажу, господин начальник милиции, у меня сына уведут и корову возьмут, Максимку - бог с ним, а коровы жалко. Как же я могу доносить, господин начальник милиции? я ему говорю. Так, значит, и не доказала ему. И он меня похвалил. Спасибо, говорит, вы, говорит, сознательная женщина. Будешь сознательная, когда корову уведут, а то бог с ним совсем, прости господи, донесла бы...
- Ну, правильно! - сказал один из деревенских жителей. - Я зря впутался. Жалуется мне баба, что, говорит, ихняя школа: песни поют, игры играют, рисунки рисуют, а букв не учють. Митька наш год ходит, а букв не знает. Ладно, думаю, пойду к учительше, и она мне говорит: новое, говорит, ученье, наглядный способ. Хорошо. Приходит Митька домой; дай, говорю, тетрадку, гляжу - вся в рисунках, а под ними подписи. Читаю один: фуфайка. Ну, говорю, Митька, почитай мне. И он читает: ру-баха. Я говорю: читай, сукин сын, лучше, голову тебе расшибить, а он опять мне говорит: да тут рубаха, тятя, написано. Вот тебе, думаю, и новое ученье; пошел я к учительше, не годится, говорю, давай нам старое. Она меня ругать, говорит: несознательные... Ну, а я выпивши был, дотронулся до нее... Что же это такое? Это нам больной удар, раньше этого не было. Не дотронься, выходит...
В это время среди этой кучи разговоров и мужичьих жалоб протискивались к совдепу двое: поп Паисий и аптекарь Сонеберг. Поп находился в чрезвычайной смуте, а аптекарь в чрезвычайной взволнованности, но и здесь аптекарь не утерпел, загорелось его просвещенное сердце, и он вмешался в спор.
- Простите, граждане, - сказал он, пробравшись к мужикам, - кто сказал: давайте старое?
Мужики, стоявшие около, сразу, точно по команде, подтолкнули друг друга локтем и замолчали.
- Кто сказал: давайте старое? - еще настойчивее повторил аптекарь Сонеберг.
Мужики молчали опять, и только один, самый большой, дерзко выставил вперед рыжую свою бороду и сказал аптекарю:
- Проходи, а то получишь новое.
- Нет, товарищ - храбро сказал аптекарь, сжав кулак и указывая кулаком на совдеп, - у нас есть закон, пойдем туда и разберемся.
Тогда рыжий, немного опешив, сказал тише:
- Ну, что ты хорохоришься, что тебе надо?
- О! Что мне надо? - повторил аптекарь. - Мне надо вбить гвоздь просвещения в ваши темные головы.
- Будет вам совать нос, Иосиф Иосевич, - сказал поп, хватая Сонеберга за рукав, - вечно вы суетесь в истории...
- Ша, - сказал аптекарь попу, - не мешайте. Я вколочу этот гвоздь!
- Отстань ты, пожалуйста, уйди от греха, - посоветовал аптекарю рыжий мужик, - мы насчет нового ученья говорили.
- А я что говорю, - сказал аптекарь, - ты, сударь, не понимаешь нового ученья. Оно развивает в детях наблюдательность. А? Моя девочка учится в школе. Учитель школьников спросил: "Сколько у кошки ног?" Один ответил: "Три". А другой ответил: "Пять". Что делать?
И только что аптекарь хотел дальше развить целую теорию, оглянулся и видит, что мужиков уже нет, все рассеялись, и только сбоку за аптекарский рукав держится поп Паисий да рыжий мужик нахально смеется в лицо аптекарю.
- Эх, барин, на крестьянстве кошка пустая вещь. Вот они чему учють, а буквы не учють...
- Пойдемте, Иосиф Иосевич, у нас свое дело, - попросил поп.
И аптекарь, грустно махнув рукой, поплелся за попом на крыльцо совдепа.
Войдя в совдеп, они немного поспорили.
- Дозвольте, Иосиф Иосевич, кто же будет там говорить?
- Я все расскажу, отец Паисий. Не беспокойтесь.
- А почему не я, позвольте вас спросить? - рассердился поп.
- Что?! Глупый человек, я интеллигенция, а вы представитель культа. Разве вам верят? Не выскакивайте, пожалуйста.
- Знаем, - ехидно сказал поп, - это вы на иконостас лезете, сами вылепиться хотите.
Но Сонеберг, не возражая ни слова, успел первым юркнуть в кабинет.
Аптекарь считал своим долгом держаться с властями свободно и независимо, дабы не уронить престижа. И потому в кабинете товарища Камчаткина уселся в кресло и, закурив папироску, начал излагать просьбу. Товарищ Камчаткин, в ватной тужурочке, отказался от папиросы, предложенной аптекарем, и закурил свою собственную, - он тоже заботился и о престиже и о независимости и даже, ссылаясь на болезнь глаз, но больше для поддержания этого самого престижа, завел очки. Слушая аптекаря, он спустил очки на кончик носа, поигрывая в рассеянности карандашом, и поглядывал сквозь стенку, сквозь попа, стоявшего рядом с креслом аптекаря. Поп сесть не рискнул. Поп стоял и грыз ногти.
- Теперь вы видите, - сказал аптекарь, плавно кончая свое изложение, - почему бывший купец Хропов является опасным для населения нашего города...
- Я еще этого не вижу, - спокойно сказал товарищ Камчаткин.
- Поздно будет, товарищ Камчаткин, когда социально вредный элемент в сумасшествии своем наточит ножик и начнет кидаться. Странно, - возмутился аптекарь Сонеберг, - надо прислушаться к общественному мнению, я, как местная интеллигенция, снимаю с себя всякую ответственность. Странно. Точно я для себя хлопочу. Я хлопочу в целях медицины и общественного спокойствия.
- Хорошо, - сказал Камчаткин, - я назначу комиссию, ежели в целях медицины.
И поднялся с кресла, давая этим понять, что разговоры кончены, но тут поп не вытерпел и выскочил к самому столу.
- Дозвольте мне. Они, - кивнул он на аптекаря, - самого главного не сообщили. Он, газет начитавшись, террористический акт учинит, он на прошлой неделе мне грозился при свидетелях взрыв сделать...
- Взрыв? - сказал Камчаткин и, сняв очки, закричал: - Пантюхов!
Милиционер Пантюхов, стукнув сапогами и зазвенев, будто он уронил рояль, встал у двери.
- Слушаю, товарищ начальник.
- Приведи немедленно бывшего купца Хропова.
- Слушаю, - сказал Пантюхов и опять уронил рояль.
- Вот видите, - победоносно подмигнул поп аптекарю и снова обратился к Камчаткину: - Позвольте доложить. При свидетелях, при матушке, купец Хропов в исступлении сказал: я, говорит, тебя взорву, все говорит, сие взорву без остатку, то исть меня, матушку и церковь, - которое есть здание, то исть государственное имущество, и поелику это так, в городе вспыхнет пламя...
- Почему же вы мне этого не сказали, гражданин Сонеберг? - сурово сказал Камчаткин и подозрительно посмотрел на Сонеберга.
- Я... с медицинской точки... - залепетал аптекарь.
- Позвольте, точка точкой, а это уже пожарный факт.
- Справедливо сказано, пожарный факт, - заторопился поп, поддакивая Камчаткину, - и пока мы тут рассуждаем, Хропов, может быть, бомбы начиняет... Уже имеются материалы... Хропов закупает... - сказал поп, ехидно взглянув на аптекаря.
- Какие материалы имеются? - повторил Камчаткин и тоже взглянул на аптекаря; аптекарь сидел в кресле и старался закурить папиросу, но от волнения не мог зажечь спичку.
- Спросите, спросите его, товарищ Камчаткин, - подзуживал поп, уже подобравшийся боком к креслу и усевшийся на кончик.
- Так какие же материалы имеются, гражданин Сонеберг?
- Никаких, никаких, товарищ Камчаткин, вы не верьте: это поп со злости врет.
- А керосину пуд, это тоже со злости? - ехидно подбавил поп.
- Какого керосину? - спросил Камчаткин.
- Ихней дочке сегодня Хропов заказывал: приготовьте мне, говорит, пуд аптекарского чистого керосину... Что, не правда сие? Ну-ка, ответствуйте товарищу, гражданин Сонеберг.
Аптекарь дрожал в кресле. Камчаткин внимательно посмотрел на него, надел очки и сказал:
- Предупреждаю, гражданин Сонеберг...
- Что касается керосину, - испуганно ответил Сонеберг, - то это совершенно верно: керосин мне заказан...
- И вы отправили, гражданин Сонеберг?
- Отправил...
- Пуд отправили?
- Что значит пуд, товарищ Камчаткин? Отправил. Керосин - не взрывчатое вещество, оно в домашнем хозяйстве...
- Господи, - засмеялся поп от радости, - оно зажигательная вещь. Видите, как он прикидывается... Может быть, он сам знает, чем нужно бомбы начинять. Спросите, спросите его, товарищ Камчаткин.
- Не вмешивайтесь, - сурово перебил попа Камчаткин. - Итак, керосин куплен в вашем магазине. Вы не подумали, гражданин Сонеберг, зачем сумасшедшему пуд керосину, что из этого может произойти?
Аптекарь страшно заметался в кресле.
- Вы бывший эсер?
- Бывший... но, товарищ Камчаткин... какой я эсер... что, в самом деле... какое это... да дочка моя... да я всей душой сам... о, что же это такое?
Еще страшнее заметался аптекарь в кресле.
Но в это время около двери кабинета упал рояль. Это Пантюхов докладывал начальнику:
- Никак нет, не найден. Супруга ихняя, гражданина Хропова, говорит: с утра сгибли, как, попивши кофию, к художнику посылали, и художник Мокин, по сообщению, донес, что выбыл от них утром неизвестно куда, в расстегнутой шубе.
- Вы бывший эсер?
- Бывший... но, товарищ Камчаткин... какой я эсер... что, в самом деле... какое это... да дочка моя... да я всей душой сам... о, что же это такое?
Еще страшнее заметался аптекарь в кресле.
Но в это время около двери кабинета упал рояль. Это Пантюхов докладывал начальнику:
- Никак нет, не найден. Супруга ихняя, гражданина Хропова, говорит: с утра сгибли, как, попивши кофию, к художнику посылали, и художник Мокин, по сообщению, донес, что выбыл от них утром неизвестно куда, в расстегнутой шубе.
- Ладно, - сказал Камчаткин, - поди к Хропову и арестуй там бочку керосину и дожидайся там.
- Слушаю, - ответил милиционер Пантюхов и, опять уронив рояль, круто повернулся кругом.
- Что же теперь, какого суда ждать? - мудро спросил поп.
- Ничего, - отрывисто ответил Камчаткин попу, - вы можете идти, а что касается гражданина Сонеберга, то, впредь до выяснения... - тут Камчаткин посмотрел на аптекаря, и аптекарь быстро подскочил с кресла, как пружина, - ...подпишите протокол.
- Какой еще? - спросил аптекарь.
Но поп не дождался ответа Камчаткина и, хотя был тонок, как осока, однако шариком выкатился из кабинета, успев все же на ходу показать аптекарю язык и даже шепнуть: "Что, сунулись?"
Так окончилась их экспедиция.
Антон Антонович Хропов, возвращаясь из Белых Полей, шел по Егорьевской улице. Знал Антон Антонович, какую дорогу ему выбрать. Весел был чрезвычайно и доволен... "Вот, - думал, - приду домой, кофию напьюсь... и Липушке-шельме все расскажу. И даже нервных капель приготовлю Липушке-шельме, на всякий случай от неожиданности. Прощаю Липушку-шельму, так как купец Хропов жить перестал... Насмеюся я над всеми, как последний человек".
Покраснел от ветра нос у Антона Антоновича - день был ветреный, - а все думали, что Антон Антонович идет выпивши.
Подходит Хропов к своему дому - и видит: на форточке в спальне висит розовая ленточка.
"Почему висит розовая ленточка?" - подумал Хропов и прошел дальше, не заходя домой. Было когда-то условлено, давным-давно еще, когда обыски шли по городу, что ежели висит на форточке розовая ленточка, значит в доме неблагополучно.
"Совсем новый ход делу дан..." - подумал Хропов и остановился в растерянности около пруда.
Мимо Хропова, не кланяясь, пугливо прошмыгнул поп Паисий. Хропов засмеялся, поднял камень и бросил в попа.
- На, собака, получи.
Поп крикнул: "Ай!", думая, что Хропов кинул бомбу, и опрометью влетел в церковный дом, ожидая взрыва. Но на дворе было все спокойно, и поп со страху, укладываясь в постель, подумал: "Не зажглось".
А Хропов стоял у пруда, не зная, куда ему деться. В пруд кинуться самое подходящее дело. Посолодский пруд подземным ключом соединяется с Сябрским озером... Вот бы кинуться туда Хропову, пройти трубой до Сябр и в Сябре-озере уже выплыть мучеником... Шуму будет много...
Тут и автору повести очень удобно было бы поставить точку и романтически разделаться с героем. Олимпиаду Ивановну можно было бы отправить в Берлин... В Берлине Олимпиада Ивановна поступила бы в кафе Рушо исполнять русские песни, влюбился бы в нее изгнанный с родины русский князь... О, до чего не довела бы фантазия, если бы за это дело взялся французский романист!.. Художник Мокин, почувствовавший угрызения совести, погнался бы в Европу за Олимпиадой Ивановной, решившись предложением руки и сердца загладить страшный грех... Но влюбленная парочка - князь и Олимпиада Ивановна, вообразив, что гонится за ними русский большевик-террорист, перебегали бы, как куропатки, из одного угла Европы в другой, не успевая насладиться семейным счастьем... И вот наконец тут автор придумывает американский трюк, и читатель, благословляя находчивость автора, с благодарностью и приятной зевотой откладывает в сторону роман.
Жизненная правда всегда беднее вымыслами. И потому в действительности все обстояло гораздо проще.
Хропов попробовал концом валенка берег: хрустнул лед, покрылся мутной, как суп, водой, и сказал тогда Антон Антонович:
- Растаяло... Да ну их к черту, в самом деле... возьму и развяжусь.
И крупными шагами направился прямо в совдеп и без доклада влез к товарищу Камчаткину. Вид его в расстегнутой шубе, вспотевшее от ходьбы лицо, наверное, не были привлекательны, потому что Камчаткин, подумав: "Он!", вдруг отскочил в угол своего кабинета. Хропов в шубе упал на колени, простер руки к товарищу Камчаткину и громко, так что дрогнули стекла в совдепе, спросил его:
- Товарищ Камчаткин, могу ли я надеяться на вашу помощь? Если же нет...
- Можете! - сказал Камчаткин, испугавшись: уж не взбесился ли Хропов?..
- Могу я отречься, товарищ Камчаткин?
- Можете, - сказал Камчаткин, не желая спорить с сумасшедшим.
- Ну, так я отрекаюсь и от попа и от бога... И желаю разоблачить обман.
Тут товарищ Камчаткин заинтересовался.
- А вы не сошли с ума? Зачем вы пуд керосину купили у аптекаря?
- Какой пуд!.. Вот сука! Я ему десять фунтов заказал, кофий варить.
- Так это для кофия? - улыбнулся Камчаткин. Он вернулся к столу, сел в кресло и, попросив Хропова встать, сказал:
- Считаю дело выясненным. Что вы имеете заявить?
- Разоблачить хочу религиозный обман, как денежки собирают. Меня вся округа знает.
- Это не наше дело... впрочем, действуйте. Мандат я вам дать не могу, - сухо сказал Камчаткин.
- Ничего, я и без мандата... Покорно благодарю.
Вышел Хропов на крыльцо, бросил оземь каракулевую свою шапку и крикнул на весь базар:
- Православные, слыхали ли вы, как вас обманывают?
Мигом затих базар, и сбежался народ к крыльцу.
- Слыхали ли, спрашиваю, как вас обманывают?.. Хропов - такой человек вам известен, и морда его знакома?
- Ну, как же незнакома? - засмеялись в толпе.
- Видали вы его морду в церкви на картинке?..
- Видали, известно.
- И плевали?
- Да, поплевали малость.
- А ангела видали с золотой трубой?
- Видали. Как не видать?
- И свечки ангелу ставили?..
- Ну, как не поставишь...
- А много свечек переставили?
- Да порядочно будет.
- Теперь подсчитайте, православные, сколько вы денег на ангела издержали...
- Да соберется, верно, сумма.
- Теперь хочу я сказать, на что вы деньги свои несли и кому свечки ставили. Приглядитесь-ка вы к ангелу... Знаете, перед кем свечу возжигали - перед женой моей - Хропихой Олимпиадой... И глаза ее с искрой...
Ахнул базар и согласился: и верно, смахивает, волос другой, а глаза хроповские, верно... Вот история.
- Что же делать теперь, граждане? Что же делать, когда в церкви обман?.. Ежели подлость такая с трудовых копеек, то на что нам поп, ежели он такое допускает и выручку себе в карман прячет?..
- Вот сука-то... - сказали мужики.
- Дальше, граждане, - раскричался Антон Антонович, войдя в азарт. Пущай поп паи получает, но какой же тут бог, ежели он подобную подлость переносит и не покарает попа?.. Вот отчего я стал безбожником, православные. Слушайте... в образованных странах...
И тут такое стал говорить бывший купец Хропов, что весь базар изумился, остановилась торговля, и даже, если бы милиция не приняла своевременно мер, поднялась бы давка.
Обратно с базара шел Хропов в сопровождении толпы. Правда, были в толпе разные голоса. Одни говорили, что купец спятил, другие - что Мокина надо пойти бить, а третьи сразу согласились с купцом насчет подлости.
Увидя Хропова и толпу, испугалась Олимпиада Ивановна и упала в обморок.
А когда привели ее в чувство, Хропов с досадой сказал:
- Ну, какая же ты серая женщина!.. Я пришел как новый пророк, а ты бац... Даже перед людьми совестно.
С тех пор Хропов Антон Антонович нашел свое место в жизни и даже недавно, совсем осмелев, ездил по поручению политпросвета в Сябры - делать доклад на тему: "Как я стал безбожником".
А художнику Мокину запретили писать в церкви. Он рассердился и уехал. У Сонеберга же перестали многие лечиться, - а все Хропов!.. Распустил об аптекаре такие слухи...
Что же было с Олимпиадой Ивановной?
Страшно возгордилась женщина. И недавно задала Антону Антоновичу совершенно неосмысленный вопрос:
- А не слукавил ты, Антошенька?
И, получив ответ, спросила с еще большим смущением и даже с непростительным, по-моему, кокетством:
- Антошенька... а не махнуть ли мне в Берлин?..
На что Антон Антонович плюнул и выругался.
Ну, а как поп? - спросит читатель.
Что ж, поп... Поп...
Картину, всех смущавшую, он уничтожил.
1926