Следом шло духовенство с крестами и иконами, в высоких тиарах и клобуках, в длинных золоченых ризах. За священниками толпой шли бояре, купцы и дворяне в своих лучших одеждах, многие шли с женами и детьми. На выходе из Кремля на каменном Спасском мосту и на Красной площади торжественное шествие встречали тысячи москвичей, все по привычке поздравляли друг друга. Однако было во всем происходящем и что-то зловещее. Прежде всего бросались в глаза вооруженные конные и пешие роты поляков и наемников, которые сопровождали бояр, грубо тесня народ. Металлические шлемы и длинные пики немцев, французов и шотландцев виднелись между зубцами Кремлевской стены. Гонсевский поднял на ноги все свое войско, дабы воспрепятствовать наплыву народа в Кремль.
Под шумок поляки решили отправить своему королю под Смоленск обоз с награбленным добром. Однако из этой затеи ничего не вышло. Толпы празднично одетых горожан запрудили узкие улицы Москвы. Выехав из Кремля, польский обоз застрял в квартале Кулишки. Вооруженная польская охрана принялась расталкивать москвичей, расчищая путь для саней. Как всегда, поляки действовали с излишней жестокостью, ранив саблями несколько посадских мужиков. Озлобление против поляков, сидевшее в москвичах, мигом прорвалось наружу. Народ с кольями и топорами ринулся на иноземцев, произошло побоище. Бросив обоз, поляки еле унесли ноги от разъяренной толпы. В свалке был убит ротмистр Ковальский, командир обозной стражи.
К месту стычки прибыли бояре Салтыковы и Борис Лыков. Им кое-как удалось утихомирить народ и вернуть обоз обратно в Кремль. Однако содержимое нескольких саней москвичи вытряхнули на снег и растащили по своим домам.
В Белом городе тоже произошли столкновения между москвичами и поляками, поэтому торжества были прекращены во избежание большого кровопролития.
Гонсевский затеял разбирательство с боярами-блюстителями, требуя учинить розыск тех посадских людей, от рук которых погиб ротмистр Ковальский. Федор Мстиславский резонно отвечал Гонсевскому, что любые попытки разыскать и наказать убийц Ковальского неизбежно вызовут мятеж всего посадского люда.
«У тебя, пан полковник, храброе войско, но оно невелико, — молвил Мстиславский. — У нас ратных людей и того меньше. Сидим мы в Кремле и Китай-городе как на бочке с порохом. В Москве готовится восстание, это доподлинно известно. Нельзя нам сейчас дразнить московлян, пан полковник. Коль вся Москва поднимется против нас, то придется нам петь заупокойную молитву!»
О том же говорили Гонсевскому прочие думские бояре, согласные с мнением Мстиславского. Они настаивали на том, чтобы Гонсевский затребовал и поскорее военную подмогу у короля Сигизмунда.
«Ладно бы, токмо московские посады грозили нам восстанием, — промолвил Иван Салтыков, — но есть и беда пострашнее, пан полковник. Во многих городах идет сбор земского ополчения, которое вот-вот двинется на Москву. И это не голытьба с топорами и кольями, а сильные полки с пушками и пищалями. Без рати Сигизмунда нам против земского ополчения не выстоять!»
Гонсевский сказал боярам, что войско Сигизмунда связано осадой Смоленска, поэтому в ближайшие месяц-два никакой военной помощи от короля не будет.
«Если в Москве зреет восстание, значит, нам следует действовать на упреждение, — заявил Гонсевский. — Нужно втащить на стены Кремля и Китай-города все имеющиеся у нас пушки. Нужно вооружить всех преданных нам людей и загодя запастись провиантом на случай долгой осады. Закончив все приготовления, мы ударим первыми и захватим Белый город!»
Александр Гонсевский был опытным и смелым военачальником. Он был полон решимости взять под контроль своих войск Белый и Земляной город, где проживала большая часть населения Москвы. Деревянная стена Земляного города являлась передовой и самой протяженной линией обороны столицы. Белый город получил свое название от белокаменной крепостной стены, которая окружала его, являясь второй оборонительной линией столицы. В центре Москвы были расположены две цитадели, примыкавшие одна к другой, обнесенные мощными стенами и башнями, — Кремль и Китай-город.
На вершине кремлевского холма располагались дворцовые постройки, храмы, колокольни, патриарший дом, два монастыря, подворье Кирилло-Белозерской обители, арсенал, терема самых знатных бояр. Китай-город, раскинувшийся к юго-востоку от Кремля, был заселен в основном торговцами, дворянами и приказными людьми; боярских дворов здесь было мало. Тут была расположена Красная площадь, главное торжище столицы, неподалеку от которой возвышался двенадцатиглавый Покровский собор.
Установив на стенах Кремля и Китай-города множество пушек, поляки и наемники Гонсевского обошли все оружейные и селитряные лавки в торговых рядах, повсюду изымая все запасы пороха. Попутно гусары и рейтары Гонсевского отнимали у торговцев зерно, муку, соль, вино, мороженое мясо и рыбу. Если до этого поляки и наемники худо-бедно, но оплачивали деньгами и ценными вещицами свои покупки на базаре, то на этот раз никто из них не собирался раскошеливаться.
«Зачем платить? — говорили своим подчиненным польские ротмистры. — Сегодня пан Гонсевский разрешает нам брать все даром. Это будет возмездием для русских за их непокорность и за убийство ротмистра Ковальского. Всякого недовольного москаля можете «утихомирить» пулей или саблей!»
Недаром говорят, что из маленькой искры может разгореться гигантский пожар.
Бесчинства поляков на торжище, когда они занимались откровенным грабежом, изрубив саблями тех купцов, кто попытался возмутиться, привели к тому, что в Китай-городе началось стихийное восстание москвичей. По всему торжищу кипели потасовки. Поляки и наемники изо всех сил отбивались от вооруженного чем попало торгового и посадского люда. Вскоре загремели выстрелы пищалей и пистолей с обеих сторон.
Польские часовые на Кремлевской стене дали знать Гонсевскому о случившемся. Тот находился на богослужении в храме вместе с боярами. Не дослушав обедни, Гонсевский вскочил на коня, галопом вылетел из Фроловских ворот на торговую площадь и попытался прекратить побоище. Но кровавый хаос на торжище не прекратился, Гонсевского никто не слушал. Москвичи повсюду теснили и избивали поляков, отнимая у них оружие. Польский отряд, рассыпавшийся по торговым рядам, оказался в отчаянном положении. Желая спасти своих людей от поголовного истребления, Гонсевский вывел из Кремля на площадь все свое войско. Польские роты в боевом порядке атаковали нестройные толпы москвичей. Наемники кололи и рубили всех русских, кто попадался им на пути.
Меньше чем за час полки Гонсевского рассеяли скопище москвичей, усеяв Красную площадь и прилегающие к ней улицы сотнями убитых горожан. В свирепом азарте воины Гонсевского рубили не только мужчин, но и женщин с детьми.
Бояре, прибежавшие на площадь, в ужасе схватились за голову при виде множества трупов. Федор Мстиславский умолял Гонсевского немедленно положить конец этой бойне. По свидетельству польского очевидца, полковник Гонсевский горделиво заявил ему, что начатое дело нужно доводить до конца. Польские командиры получили от Гонсевского приказ занять Белый город.
Подавленные и удрученные, бояре удалились в Кремль. То, чего они так сильно страшились, все-таки случилось. Гонсевский сам разбудил дремавшее лихо.
По всему Замоскворечью и Белому городу москвичи воздвигали завалы из бревен, бочек, столов и стульев; где-то улицы и переулки перегораживались перевернутыми повозками и санями. Конница и пехота Гонсевского не имели возможности продвигаться вперед, натыкаясь на эти баррикады. Из-за изгородей, из окон и с крыш домов в гусаров и рейтаров летели камни и пули. В Кулишках, на Лубянке и на Мясницкой улице восставшие москвичи и примкнувшие к ним стрельцы установили пушки на баррикадах, ведя огонь прямой наводкой по наступающим полякам. Там, где полякам удавалось взять штурмом некоторые из завалов, это приводило к огромным потерям с их стороны. Развить успех воины Гонсевского никак не могли, поскольку все новые баррикады возникали у них на пути, в возведении которых участвовали все горожане от мала до велика. В конце концов Гонсевский был вынужден дать сигнал к отступлению. Польское войско укрылось за стенами Кремля и Китай-города. Когда немецкие и французские наемники вернулись после побоища в Кремль, то вид у них был страшен, ибо они с ног до головы были забрызганы кровью москвичей, истребленных на торгу.
Кровавая бойня в Китай-городе разделила московскую знать на два лагеря. Многие бояре и дворяне, потрясенные жестокостью поляков, поспешили примкнуть к восставшим москвичам. Те из бояр и дворян, которые по-прежнему желали видеть на русском троне сына Сигизмунда, стали деятельно помогать Гонсевскому, страшась восставшей черни.
Глава шестая
Думный дворянин Сукин
День, когда случилось побоище в Китай-городе, принес большие неприятности и Матрене Обадьиной. После полудня в дворцовые палаты ворвалась польская стража. Поляки схватили испуганную Матрену и, не дав ей толком одеться, уволокли ее в мрачный застенок, расположенный в Константино-Еленинской башне Кремля. Эту башню москвичи еще называли Пыточной. Здесь обычно проводились дознания заключенных с применением истязаний. Умерших во время пыток узников палачи выволакивали через специальный боковой выход на берег Москвы-реки и оставляли без погребения. Заботы о похоронах ложились на плечи родственников, которые приходили и забирали изувеченные тела своих близких. Если за какими-то телами замученных никто не приходил, то их просто поедали бездомные собаки или прислуга палачей сбрасывала смердящие трупные останки в реку.
Кто бы ни сидел на троне в Московском государстве, работы у заплечных дел мастеров в узилище Пыточной башни всегда хватало. Даже в это Смутное время, когда сильной власти не было ни в столице, ни на Руси, кремлевская тюрьма была переполнена узниками. Сюда бросали в первую очередь тех, кто открыто или тайно готовил мятеж против Семибоярщины, кто калечил и убивал польских жолнеров, выходивших в город за покупками, кто закупал и прятал оружие, несмотря на запрет Гонсевского.
В застенок бросали не только мужчин, но и женщин, если они оказывались причастными к нападениям на поляков или доводились родственницами особо опасных заговорщиков.
Матрену заперли в узком каменном мешке с высоким потолком и единственным зарешеченным оконцем, где уже томились, сидя на сырой соломе, три молодые женщины, по одеянию которых было видно, что они из посадского сословия.
— А тебя за что ляхи сцапали, голубушка? — участливо обратилась к Матрене стройная женщина лет тридцати в длинном помятом платье, в наброшенном на плечи теплом шушуне с длинными откидными рукавами. Ее голова была повязана белым повоем, из-под которого ниспадала длинная темно-русая коса.
Матрена пожала плечами, ежась от холода. На ней из одежды был длинный сарафан из шелковой узорной ткани, под которым была тонкая исподняя сорочица. Ни платка, ни шубы Матрена захватить не успела.
— Ума не приложу, за что меня схватили? — растерянно пробормотала она, зябко обняв себя за плечи.
— Бывает и такое, голубушка, — печально вздохнула незнакомка в шушуне. — Ты вон какая красавица! Небось какой-нибудь знатный лях заприметил тебя и возжелал сойтись с тобой на ложе. Дабы склонить порядочную женщину к греховному соитию, ляхи часто сначала стараются запугать ее, бросая в этот застенок. Вон, соседки мои, тетка и племянница, тоже безвинно сюда угодили. — Незнакомка кивнула Матрене на двух женщин, сидящих в обнимку у грязной каменной стены. Старшей из них на вид было чуть больше тридцати, младшей около пятнадцати.
Беседуя с приветливой незнакомкой в шушуне, Матрена узнала, что ту зовут Анастасией Юршиной, что она из купеческой семьи. Поляки повесили ее отца и мужа за то, что те пытались в мешках с просом провезти в Москву несколько мушкетов. Делая обыск в доме Юршиных, поляки стали приставать к Анастасии, которая, защищаясь, выколола глаз ножницами польскому сержанту. За это поляки бросили Анастасию в тюрьму.
— Скорее всего, меня тоже повесят, — без слез и дрожи в голосе промолвила Анастасия, усадив Матрену на соломенный тюфяк и укрыв ее своим шушуном, подбитым беличьим мехом. — Ляхи скоры и свирепы на расправу.
Соседок Анастасии Юршиной по темнице звали Елена Иткупова и Наталья Рудакова. Они были из ремесленной кожевенной слободы. Обеих поздно вечером схватили на улице четверо подвыпивших поляков, которым показалось, что те прячут оружие под одеждой. Поляки пожелали обыскать женщин, но наткнулись на яростное сопротивление с их стороны. Жолнеры избили несчастных горожанок кулаками и ножнами от сабель, после чего они поочередно надругались над ними в одной из харчевен Китай-города. Зная, что полковник Гонсевский сурово наказывает своих подчиненных за подобные поступки, четверо насильников упрятали обесчещенных женщин в темницу, сказав тюремному приставу, что обнаружили у них под шубами кинжалы и мешочки с порохом.
Дознание в тюрьме проводил польский пристав Ян Будыва, в помощниках у которого состояли русские подьячие и палачи. Будыва люто ненавидел русских, считая их всех смутьянами и заговорщиками. Он был весьма неказист внешне, имея малый рост, кривые ноги, тщедушное телосложение. У него был длинный, чуть кривой нос, низкий лоб, обвислые щеки, бледно-голубые глаза с прищуром. На голове Будывы виднелась большая проплешина, которую он тщательно прятал под шапкой, украшенной белыми перьями. Добротный кунтуш из розового бархата с золочеными витыми шнурами на груди висел на тощих плечах Будывы как мешок на колу. Тонкие пальцы пристава были унизаны золотыми перстнями, снятыми им с замученных узников.
Когда Матрену привели на допрос к Будыве, то тот сначала показался ей смешным и забавным. Жидкие усы топорщились щеточкой над верхней губой пристава как у насторожившегося кота. Его бородка висела совсем как у козла. Однако уже через минуту «забавный человечек» заорал на Матрену с такой злостью, что у той душа ушла в пятки. Будыва говорил по-русски, но с сильным польским акцентом, поэтому не все слова в его речи были понятны Матрене. Впрочем, основную суть Матрена все же уловила.
Оказалось, что из Кремля скрылся Данила Ряполовский, и не просто скрылся, но хитростью вызволил из тюрьмы Василия Бутурлина. Ряполовский заявился в темницу в отсутствие Будывы, сказав тюремной страже, что ему велено доставить Бутурлина в Боярскую думу. Поскольку Ряполовский пришел с тремя дворцовыми рындами, тюремщики не стали сопровождать Бутурлина до дворца. Подручные Будывы ничего не заподозрили, поскольку Ряполовский и раньше бывал в застенке по разным делам. Он всегда приходил сюда по поручению думских бояр, поэтому ему все здесь подчинялись.
Гонсевскому и боярам-блюстителям сразу стало понятно, что изворотливый Данила Ряполовский, получив известие о восстании москвичей, поспешил убраться из Кремля как можно скорее. Дабы войти в доверие к вождям восстания, Ряполовский отважился на отчаянный шаг, вытащив из неволи воеводу Бутурлина, главного зачинщика мятежа. Вместе с Ряполовским перешли на сторону восставших москвичей и почти все дворцовые стражники.
Будыва получил приказ от Гонсевского выпытать у Матрены, остались ли у Ряполовского тайные сообщники в Кремле? Ведь даже один изменник может принести немало вреда полякам, зная слабые места в их обороне. Гонсевский не был уверен, что Матрена располагает сведениями о заговорщиках внутри кремлевской цитадели. Однако он отдал ее в руки Будыве, считая необходимым использовать любую возможность для предотвращения вражеских козней.
Дабы показать Матрене, что с ним шутки плохи, Будыва повелел своим подручным привязать веревками к стулу молодого дворянина, приговоренного к смерти за то, что он подстерегал на тихих улочках подвыпивших наемников Гонсевского и разбивал им головы дубиной. На глазах у Матрены один из палачей принялся вырывать зубы у несчастного юноши, орудуя железными щипцами. Стоны и вопли узника, у которого от жуткой боли глаза вылезли на лоб, привели Матрену в полуобморочное состояние. Она еле стояла на подкашивающихся ногах, зажмурив глаза и зажав уши ладонями.
— Теперь ты понимаешь, красавица, что меня лучше не злить, — обратился Будыва к Матрене с улыбкой закоренелого садиста на тонких бескровных губах. — Тебе лучше правдиво отвечать на все мои вопросы, иначе этот костолом повыдергивает все твои белоснежные зубки. — Будыва кивнул на темноволосого детину в длинной грязной рубахе с засученными до локтей рукавами, который поигрывал щипцами, стоя возле привязанного к стулу юноши, белого как мел.
Другой палач стоял позади сидящей на табурете Матрены, поддерживая ее за плечи, поскольку она была как пьяная, заваливаясь то на одну сторону, то на другую.
Матрена с готовностью кивала головой, соглашаясь быть правдивой и покладистой. Она обливалась холодным потом, а ее сердце было готово выскочить из груди.
Будыва начал расспрашивать Матрену о том, какие разговоры вел Данила Ряполовский при ней, с кем он чаще всего встречался, отлучался ли куда-нибудь по ночам, что бормотал во сне… Вопросов было много, а Матрена, объятая страхом, плохо соображала, поэтому она то и дело путалась или не знала, что сказать. Все, что Матрена говорила, молодой писарь в сером кафтане с желтыми галунами тут же записывал на бумагу.
У Матрены пересохло в горле. Палач подал ей глиняную кружку с водой. Матрена взяла кружку дрожащими руками, поднесла к губам… Вдруг ее взгляд остановился на окровавленных выдернутых зубах, валявшихся на грязном каменном полу. У Матрены все поплыло перед глазами, а уши будто заложило пробками из овечьей шерсти. Выронив кружку с водой, она без чувств свалилась с табурета.