— Я хотел было образумить народ, — молвил в заключение Горбатов, — так меня чуть на куски не разорвали. В меня чуть пулю не всадили, хорошо, Господь уберег. Еле вырвался я от этих безумцев, у коих вместо головы задница! И тогда я сказал себе, что с этими безумцами мне не по пути. Служить Лжедмитрию я не собираюсь. Остается одно — присягнуть Владиславу. Поэтому я здесь, боярин.
— Правильно надумал, полковник, — промолвил Лыков. — С нашими казаками и мужиками-дурнями каши не сварить. Спасение Руси в унии с Польшей. Пращуры наши призвали варяжских князей на Русь и не прогадали, так и мы не прогадаем, коли посадим на московский трон польского королевича.
Зная, с каким недоверием относится Гонсевский ко всем перебежчикам из земского лагеря, Лыков решил до поры до времени укрыть Горбатова у себя дома.
— Завтра я потолкую с Федором Мстиславским, уговорю его, чтобы он замолвил за тебя слово перед Гонсевским, — сказал Лыков, дружески подмигнув Горбатову. — Выше голову, полковник! Бог не выдаст, свинья не съест.
Федор Мстиславский тоже пожелал побеседовать с Горбатовым, дабы побольше узнать от него о новом самозванце и о численности земских войск под Москвой. В прошлом Горбатов не раз оказывал Мстиславскому разные мелкие услуги, поэтому они были лично знакомы и не испытывали друг к другу неприязни. Вот и на этот раз Федор Мстиславский попросил Горбатова еще об одной услуге. Он посетовал полковнику на то, что патриарх Гермоген по-прежнему упорствует, не желая приводить людей к присяге Владиславу. Мол, Гермоген тешит себя надеждой, что земское ополчение вот-вот выбьет поляков из Кремля и изберет на царство выходца из русской знати. Мстиславский предложил Горбатову встретиться с Гермогеном и открыть ему глаза на то, что творится в земском лагере.
«Может, тогда Гермоген одумается и поймет, что лучше видеть на московском троне Владислава, чем безвестного бродягу», — добавил при этом Мстиславский.
Горбатов согласился помочь Мстиславскому в этом деле. Ему и самому не терпелось рассказать Гермогену о том, как он самоотверженно выполнял его волю, призывая людей в разных городах подниматься на борьбу с Семибоярщиной и поляками, и что из этого вышло.
Опальный патриарх по-прежнему пребывал на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, но теперь из-за болезни Гермогену были предоставлены самые лучшие покои. Патриарх почти не вставал с постели, измученный недугом. Однако Гермоген нашел в себе силы, чтобы подняться с кровати, когда перед ним предстал Степан Горбатов. Несмотря на телесную немощь, ум у старца оставался ясным, он сразу вспомнил полковника, которому сам некогда вручил воззвание, призывающее русский народ на свержение Семибоярщины.
— Твой призыв, владыка, был услышан дворянами, казаками и посадскими людьми, — молвил Горбатов, стоя с шапкой в руках перед Гермогеном, сидящим на стуле с высокой спинкой. — Под стены Москвы стеклось большое земское войско из многих городов Руси. Отважные люди стояли во главе этого ополчения. Казалось бы, уже не за горами тот день, когда ляхи будут изгнаны из Кремля, а Земский собор изберет на московский трон истинно русского государя. — Горбатов запнулся и желчно добавил: — Токмо благие помыслы у нашего народа всегда переплетаются с гнусными делами.
Со скорбью в голосе Горбатов поведал патриарху о том, как пал от рук своих же казаков Прокопий Ляпунов, главный вдохновитель создания Совета всей земли, как погиб в бою с поляками храбрый князь Мосальский, а князя Пожарского его воины чуть живого вынесли из сечи. Не утаил Горбатов от владыки и того, что внутренние склоки давно перессорили между собой вождей ополчения, что каждый из них тянет одеяло на себя. В довершение всех бед земское ополчение присягнуло на верность очередному самозванцу, объявившемуся в Пскове. Князья и дворяне, не пожелавшие присягать Лжедмитрию, разошлись со своими отрядами кто куда.
Рассказал Горбатов патриарху и о том, что атаман Заруцкий и князь Трубецкой всячески подбивают казаков и ополченцев признать законным наследником на московский трон сына Марины Мнишек, рожденного ею от Тушинского вора. Недоброжелатели Марины Мнишек среди земских ратников называют ее сына «воренком», распуская слух о том, что сей младенец плод ее греховной связи с Иваном Заруцким, который опекает эту польскую дворяночку с той поры, как был убит Тушинский вор. Марина Мнишек пребывает в Коломне под охраной казаков Заруцкого, которые именуют ее «государыней московской», помня о том, что она когда-то короновалась в Москве вместе с Гришкой Отрепьевым.
Выслушав Горбатова, Гермоген разразился горестными стенаниями. Страдая от лихорадки, патриарх зябко кутался в темный шерстяной плащ. Его седая голова была покрыта черной вязаной шапочкой.
— Господь-вседержитель, видят ли твои очи, какая пагуба творится в Московии! — печально молвил Гермоген, свесив голову на грудь. — Еще одного самозваного вора наслал Антихрист на нашу землю, который сбивает с толку народ православный. Подружка Отрепьева панька Маринка со своим «воренком» тоже метит на русский трон. А глупцы, вроде Заруцкого и Трубецкого, потакают Маринке в этом. Господи, неужто совсем не осталось здравомыслящих людей на Руси!
Гермоген вдруг резко поднял голову, вскинув глаза на Горбатова. Седые брови патриарха грозно сомкнулись на переносье.
— Сын мой, ты честный и смелый человек, — проговорил Гермоген. — Ты не пожелал присягать ни псковскому вору, ни Маринкину «воренку». Стало быть, ты радеешь о своем Отечестве. Сын мой, не время предаваться унынию, надо спасать наше государство от полного краха.
— Потому-то я и ушел из земского лагеря в Кремль, владыка, — сказал Горбатов. — Я хочу присягнуть королевичу Владиславу. Коли сами русские не могут избавить Русь от кровавой Смуты, тогда пусть это сделают литовцы и поляки.
— Литовцы и поляки наши злейшие враги! — воскликнул Гермоген, сердито притопнув ногой. — Вместе с Владиславом на нашу землю придут иезуиты и латиняне, а это зло хуже саранчи! Сын мой, нужно бросить новый клич по Руси. Нужно собрать новое ополчение, вожди которого доведут до победы зачахнувший ныне священный почин!
Гермоген окликнул служку-монаха, который принес ему бумагу, перо и чернила. Монах придвинул к патриарху небольшой стол с наклонной крышкой, удобной для письма. Открывая чернильницу, слуга негромко напомнил Гермогену, что тому пора выпить целебный травяной настой. Патриарх лишь досадливо отмахнулся от слуги, проворчав: «Не меня, старика, надо спасать, а Русь-матушку нужно поскорее избавить от недуга, именуемого Смутой!»
Горбатов смотрел на то, как уверенная рука Гермогена быстро выводит на плотном бумажном листе ровные строчки с длинными закорючками заглавных букв и запятых. «Что опять затевает патриарх? — с беспокойством думал он. — На какое дело меня подбивает?»
Закончив писать, Гермоген поставил внизу свою размашистую подпись и приложил свою владычную печать.
— Вот, сын мой, эту грамоту тебе надлежит доставить в Нижний Новгород. И побыстрее! — Встав из-за стола, Гермоген протянул бумажный свиток Горбатову. — В сем послании я обращаюсь ко всем нижегородцам с призывом начать в своем городе сбор нового земского ополчения. Здесь же я проклинаю от имени всего православного церковного Собора псковского вора и паньку Маринку с ее «воренком».
Гермоген еще довольно долго разъяснял Горбатову суть своей затеи, сопровождая все это своими наставлениями относительно мер, с помощью которых можно осуществить это трудное начинание.
Нижний Новгород не имел своего епископа и находился в непосредственном ведении патриаршего дома. По этой причине Гермоген обращался к нижегородцам, как их духовный пастырь и покровитель.
После мучительного раздумья Горбатов решился в очередной раз исполнить волю патриарха Гермогена. Дабы расположить к себе Мстиславского и Гонсевского, Горбатов в их присутствии присягнул на верность королевичу Владиславу, заранее договорившись с Гермогеном, что тот своей властью первосвященника избавит его от этой клятвы. Лишь спустя две недели Горбатову удалось выбраться из Кремля через полуразрушенную Никольскую башню.
Глава одиннадцатая
Кузьма Минин
Главная улица Нижнего Новгорода называлась Большой Мостовой. Начинаясь возле ворот в каменной Ивановской башне, эта улица, круто изгибаясь, уходила в гору на главную площадь. Посреди площади высился белокаменный Спасо-Преображенский собор. Вокруг собора теснились четыре деревянные церкви. Здесь же на площади рядом с главным храмом стояла Съезжая изба, где местные власти творили суд и расправу.
Как повелось исстари, посадский люд Нижнего Новгорода на каждой осенней сходке выбирал из своей среды земских старост и целовальников, или присяжных заседателей. Все споры и уголовные дела неизменно рассматривались на заседаниях старост и целовальников в Съезжей избе. С наступлением Смуты на плечи городских властей легли и обязанности по содержанию стражи, починке городских стен, сборам чрезвычайных налогов, охране купцов от разбойников…
Как повелось исстари, посадский люд Нижнего Новгорода на каждой осенней сходке выбирал из своей среды земских старост и целовальников, или присяжных заседателей. Все споры и уголовные дела неизменно рассматривались на заседаниях старост и целовальников в Съезжей избе. С наступлением Смуты на плечи городских властей легли и обязанности по содержанию стражи, починке городских стен, сборам чрезвычайных налогов, охране купцов от разбойников…
В один из январских студеных дней в Съезжей избе было особенно шумно и многолюдно. Помимо выборных старост и целовальников сюда пришли самые имовитые дворяне и самые богатые купцы. На площади перед Съезжей избой, несмотря на холод, собралась большая толпа нижегородцев. По всему городу уже распространился слух о прибытии гонца из Москвы с грамотой от патриарха. «Сам патриарх челом бьет нижегородцам… — переговаривались между собой люди. — Неслыханное дело! Видать, совсем истончалась ниточка, на коей уже который год висит Московское государство в эти Смутные времена!»
В Съезжей избе от натопленной печи было довольно жарко. Все собравшиеся здесь люди, посбрасывали с себя шубы, шапки и теплые кафтаны с меховой подбивкой.
Патриаршую грамоту зачитал дьяк Петр Ладыгин, после чего, аккуратно свернув, он вернул ее Степану Горбатову.
Первым взял слово староста с Нижнего Посада Василий Полтев, крепко сбитый детина, с широкой, как лопата, бородой. Почесав свой мясистый красный нос, Полтев сказал:
— Я разумею так, браты-товарищи, велика гора матушка Русь, нам одним ее с места не сдвинуть. Надоть засылать послов в Казань, Муром, Арзамас и Алатырь. Коли тамошние мирские сходы согласятся собирать земскую рать для похода на Москву, тогда и нижегородцы в стороне не останутся.
С мнением Полтева согласилось подавляющее большинство присутствующих.
Лишь дворянин Ждан Болтин высказался за то, что нижегородцам не следует тянуть время и пытаться поднимать на рать жителей соседних городов.
— Братья, коли мы сами выкажем решимость и первыми поднимемся на войну, тогда и соседи наши к нам присоединятся, — заявил он. — Патриарх не зря ведь именно к нижегородцам с призывом обращается. Видать, мы его последняя надежда!
На Ждана Болтина сердито зашикали со всех сторон, мол, воевать — это не кашу по столу размазывать! В прошлую весну из Нижнего Новгорода уходили к Москве тысяча двести ратников по призыву Прокопия Ляпунова. И чем все закончилось? Ляпунова убили казаки непонятно за что, а нижегородская рать ни с чем домой воротилась.
— Земское войско из двадцати городов почти год стояло под Москвой, и все без толку! — промолвил купец Дементий Шилов. — Ныне это ополчение рассыпается на глазах. Это ли не урок для нас? Я полагаю, ежели ни казанцы, ни муромцы наперед нас в поход не выступят, то и нам чесаться не стоит. Своя рубаха ближе к телу.
Слушая такие речи, Горбатов все больше мрачнел, сидя на стуле возле большого сундука, где хранились различные документы и писцовые книги. Похоже, он зря рисковал жизнью и мерз в пути, пробираясь лесными дорогами в Нижний Новгород.
Но вот со своего места поднялся староста Кузьма Минин.
Горбатов обратил внимание, что шум и гам сразу пошли на убыль, когда этот осанистый бородатый человек с мощными плечами и руками слегка кашлянул перед тем, как начать говорить. По всему было видно, что к словам Кузьмы Минина его земляки привыкли прислушиваться.
— Вот я слушаю вас, братья, и меня аж оторопь берет, — густым баском заговорил староста Минин. — В речах ваших больше беспокойства за себя да за свои сундуки с добром, но никак не за Русь, которая оскудела дальше некуда. В Москве ляхи засели, в Новгороде — шведы. — Минин размашисто указал рукой сначала на запад, потом на север. — Знать наша перессорилась меж собой в пух и прах: одни бояре польскому королевичу присягнули, другие зовут на московский трон сына шведского короля, третьи и вовсе признали государем псковского самозванца. Испита чаша бедствий до донышка, други мои. О том же и патриарх нам говорит в своей грамоте. Государство спасать надо от развала. Нам первыми нужно в стремя заступить, не дожидаясь, когда трубы загудят в Казани или Муроме. В Нижнем Новгороде должно зародиться новое земское ополчение! — Минин потряс своим тяжелым кулаком. — Предлагаю начать голосование, кто «за», пусть поднимет руку. Кто против…
Минин не договорил, поскольку среди собравшихся лишь трое подняли руку. Одним из этих троих был сам Минин.
— Что ж, господа хорошие, вы свою волю выказали, теперь послушаем, что посадский люд скажет, — нахмурившись, произнес Минин.
Набросив на себя медвежий полушубок, староста Минин решительно направился к выходу. Самыми первыми за ним последовали Степан Горбатов и Ждан Болтин. Все прочие представители местной власти замешкались, торопливо облачаясь в шубы и кафтаны.
Выйдя на высокое крыльцо с перилами, Кузьма Минин зычно обратился к толпе, которая заколыхалась, прихлынув поближе к Съезжей избе. Потрясая над головой грамотой патриарха, Минин призывал нижегородцев сплотить свои усилия для набора новой земской рати.
— Братья, государство наше разорено, — говорил староста, — в Москве ляхи хозяйничают. Бог покуда хранит наш город от напастей, но враги доберутся и до Нижнего, и тогда все мы не избежим печальной участи. Будущее наше решится в Москве. О том же пишет нам патриарх в своем послании…
Развернув свиток, Кузьма Минин громко огласил письмо Гермогена.
Толпа громкими криками поддержала старосту Минина. Мнение народа не изменилось и после выступлений богатых купцов, которые призывали сограждан не спешить со сборами войска, ведь это связано с большими денежными расходами.
Кузьма Минин, не обращая внимания на ругань и гневные реплики купеческой братии, предложил народному собранию немедленно начать сбор средств на содержание войска. Сняв с головы шапку, Минин первым высыпал в нее все серебряные и медные монеты из своего кошеля. Люди на площади чередой потянулись к Минину, кто-то бросал в его шапку деньги, кто-то серебряные украшения…
Видя, что купцы не спешат раскошеливаться, Минин предложил народу избрать полномочных представителей веча, у которых будет право взымать налог на войско с кого угодно в городе. Народ на площади провел голосование, назначив Минина главным городским старостой, которому были обязаны подчиняться все прочие старосты и целовальники. В помошники Минину были определены дьяк Петр Ладыгин, дворянин Ждан Болтин и полковник Горбатов.
На другой же день Кузьма Минин появился в Воеводской избе, обсудив с нижегородскими военачальниками, в какие сроки и какой численности им надлежит собрать пеший нижегородский полк и конную дружину.
Дабы все было по закону, Кузьма Минин опять собрал народ у Съезжей избы, чтобы зачитать прилюдно составленный им и его помощниками «Приговор о сборе денег на строение ратных людей». Согласно этому «Приговору», староста Минин мог сам решать, «с кого сколько денег взять, смотря по пожиткам и промыслам». Общий же принцип сбора средств на войско был следующий: «все имения горожан должны быть поделены на три части, две отойдут воинству, себе же на потребу каждый одну часть оставит».
Сам Минин не только отдал в общую казну все свои деньги, но и снял золотые оклады с икон у себя дома, принес и драгоценности жены.
Военным налогом были обложены не только горожане и смерды. Окрестные монастыри должны были внести деньги и зерно для ратных людей. В Нижний Новгород потянулись обозы с продовольствием из мордовских деревень. Сбор денег проводился и в селах, и в ближних к Нижнему городках.
Земские нижегородские власти сознавали, что успех затеянного ими дела во многом будет зависеть от выбора верховного полководца. Нижегородцы искали «честного мужа, кому ратное дело в обычай и который ни в какой измене не замешан».
По совету Горбатова, Кузьма Минин первым назвал на вече имя Дмитрия Пожарского. Нижегородский мирской сход поддержал его выбор.
К тому времени лекарь Иона уже поставил князя Пожарского на ноги. По первому снегу Пожарский перебрался из Троице-Сергиевой обители в свое родовое поместье Мугреево, расположенное в ста верстах от Нижнего Новгорода. Туда отправляется нижегородское посольство просить князя возглавить новое ополчение. Поначалу Пожарский не дал послам определенного ответа, взяв время на раздумье. Но нижегородцы упорны. Второй раз едет посольство в Мугреево во главе с самим Кузьмой Мининым. И снова Пожарский отказывается принять войско, сославшись на нездоровье. Третий раз едут нижегородцы в Мугреево и все-таки получают согласие князя. При этом Пожарский поставил условие назначить ему в помощники старосту Минина в должности войскового казначея. Нижегородцы приняли условие Пожарского.