— Именно на это мы и надеемся, юзбаши. Но не только этим вы подтвердите свою верность исламу.
Глаза Аскар-Нияза угрожающе сузились. Он вскочил.
— Сядьте, — велел Мирахмедбай. — И успокойтесь. Я только предлагаю искупить вину. Не возмущайтесь, все произошло из-за вашего упрямства. Я же советовал вам — оставить Касыма у меня и держать его здесь взаперти.
— Долматов поверил, что я передам мальчика хорошим людям, Касым послушался его. А у вас в подвале, простите, не лучшее место на свете.
На этот раз передернулось лицо Мирахмедбая.
— Нашли перед кем отстаивать свою честь, — произнес он презрительно. — Я считал, что ваша дружба с этим Долматовым — всего лишь игра, что вы хотите прощупать его, узнать, чем он дышит.
— Ошиблись, почтенный, — сказал Аскар-Нияз. — Я не жандарм. Я солдат и привык драться в открытую.
— Вы слуга ислама! И не забывайте, что я и подобные мне мусульмане создаем казну, из которой вам выплачивают пособие.
Аскар-Нияз с подчеркнутым почтением наклонил кудрявую седеющую голову.
— Простите, — сказал он, — я позабыл, что явился в эту благословенную страну в рваных штанах — это единственное, что я унес с собой с нашей дорогой родины. — Голос его неожиданно зазвенел. — А вы, кажется, тоже запамятовали, почтеннейший, что я и такие же дурни, как я, умирали за пулеметами, пока вы перебирались через границу со своими гаремами и мешками, набитыми золотом! А сейчас вы мне отсыпаете оттуда полдесятка монет и требуете, чтобы я ваши руки целовал!
— Вай-бой! — с подчеркнутым огорчением воскликнул Мирахмедбай. — Вы как красавица: от взгляда вспыхиваете. — Он присел рядом с Аскар-Ниязом и примирительно дотронулся пальцами до его правой руки. — Слуга мой, дурень, обалдел от страха, — сказал он. — Но все-таки он слышал, как вы стреляли в похитителя. Почему же не попали? — Он опять посмотрел на руку Аскар-Нияза.
Аскар-Нияз усмехнулся.
— А вы догадливы.
— Догадаться нетрудно: кому неизвестно, что вы муху на лету сшибаете? Так кто же вам помешал?
— Я изложил его приметы в полицейском протоколе, — сухо ответил Аскар-Нияз. — Он среднего роста, судя по голосу — не старый.
Мирахмедбай поджал губы.
— Я все-таки спрошу еще кое о чем, — произнес он недобро. — Я спрошу с вас как со своего служащего. На это я, надеюсь, имею право? И учтите, что вы сами своим поведением вынудили меня призвать вас к ответу.
— За что? — В голосе Аскар-Нияза звучало недоверие. — За что и к какому ответу можете призвать меня вы?
Мирахмедбай сбросил последнюю маску. Он открыл затрещавший ящик, порылся в бумагах и наконец протянул один листок Аскар-Ниязу.
— Вот почитайте, только повнимательней, — сказал он, потрясая листком, — Эту справку я получил от своего поставщика Абдурашида давно, но скрывал ее от вас, Думал, как всегда, все сам улажу, но теперь — хватит!
Аскар-Нияз равнодушно пробежал глазами традиционные строки приветствий, и вдруг лицо его стало напряженно-тревожным. Вот что было написано дальше: «Каракуль, сданный мне вашим поверенным, господином юзбаши Аскар-Ниязом, скупленный им, по его словам, у крестьян Пограничного уезда, оказался на одну треть гнилым, что и подтверждено прилагаемой мною запиской, составленной, как вы убедитесь, лицами полномочными, сведущими и уважаемыми...» Ниже значилась цифра «900», обведенная красным карандашом, — сумма убытков.
— Не может этого быть... — растерянно произнес! Аскар-Нияз.
— В каждом тюке имеется купчая ведомость с вашей росписью, дражайший. На каждой шкурке — ваше клеймо! — не скрывая злобного торжества, сказал Мирахмедбай. — Два тюка Абдурашид прислал в качестве доказательства. Вот и полюбуйтесь. — Мирахмедбай извлек откуда-то снизу шкурку, растянул ее на руках и брезгливо сморщился: шкурка расползлась. — Это ваше клеймо, если не ошибаюсь? — он швырнул шкурку Аскар-Ниязу.
Аскар-Нияз не взглянул на каракуль.
— Я рассчитаюсь, — сказал он тихо и встал. — Постараюсь как можно скорей.
— Могу вам помочь добрым советом. — Мирахмедбай тоже поднялся. — Найдите мальчишку...
— Что он вам всем дался? Вы хоть мне об этом можете сказать?
— Нет, — жестко ответил Мирахмедбай. — Заслужите, чтобы вас посвящали в дела преданных ревнителей веры, борцов за отчизну.
Аскар-Нияз бросил на Мирахмедбая взгляд, полный ненависти.
— Постойте, юзбаши! — Мирахмедбай пошел за ним вдогонку. — Успокойтесь. Мы оба погорячились. Вы сделаете следующее: вспомните, кто выбил из вашей руки пистолет, найдете Касыма, и я опять возьму вас на службу, а это досадное недоразумение с гнилым каракулем мы со временем уладим полюбовно.
Аскар-Нияз молчал.
— Я вам даю последнюю возможность. Не пренебрегайте ею, ибо сказано: когда сердишься — оставляй место для примирения. — Мирахмедбай сделал движение рукой к сердцу.
— И еще сказано, — откликнулся Аскар-Нияз, помолчав: — Когда тебя гладят по голове — остерегайся, чтоб не выкололи глаз.
— Две недели сроку, чтоб деньги были, — раздельно произнес Мирахмедбай. Глаза его расширились.
— Я постараюсь справиться раньше, — ответил Аскар-Нияз и носком сапога толкнул дверь.
Могучий человек мигом дотащил Андрея до дома Хюгеля. Особняк белел за чугунной оградой.
— Я не войду туда, — сказал Андрей.
— Будь мужчиной, урус, — шепотом упрекнул незнакомец. Он бесшумно отпер ключом высокие ворота. Три огромных пса бросились навстречу, но он прикрикнул, и собаки убрались в глубь двора.
— Вы слуга господина Хюгеля? — спросил Андрей и застонал, превозмогая боль в плече.
— Другу я раб, врагу — хозяин.
— Мне не хочется сейчас встречаться с господином Хюгелем.
Курд снял платок. Сплошь заросшее волосами лицо его казалось в темноте черной маской. Но голос его прозвучал ободряюще:
— Кошки нет дома, у мышей свадьба, — сказал он. И добавил: — Болтать будем потом, урус. А сейчас тебя надо лечить, не то горячку схватишь. Ну-ка, обопрись на меня покрепче!
Они прошли в вестибюль, оттуда по запутанным коридорам — в чулан. Здесь стоял сундук. Курд поднял крышку и щелкнул выключателем. Дна в сундуке не было: осветилась лестница, уходящая вниз.
— Я сойду первым, — сказал курд, — а ты, урус, будешь спускаться за мной. Я помогу.
Минуту спустя они оказались в небольшом помещении, застеленном паласами. У стен лежали толстые ковровые подушки, в углу стоял небольшой столик, на нем — кувшин с водой.
— Здесь можешь быть спокоен, — сказал курд. Черные глаза на его заросшем лице светились совсем по-Доброму. — Ни один скорпион сюда не заползет.
— А Хюгель?
— Это уж моя забота. Я скоро вернусь.
Он принес бинты, какие-то мази в глиняных горшочках, пиалу, накрытую лепешкой, и чайник. Осмотрев рану, смазав и перевязав ее, курд произнес удовлетворенно: — Хвала аллаху, не будет лишнего греха на мне. Ты будешь жить сто лет, урус! Отдохни и поешь. — Он собрался уходить.
— Нам нужно поговорить, — сказал Андрей.
— Успеем, — коротко заключил курд. — Беседуют с другом и любят женщину на здоровую голову.
Курд оказался прав. Утром Андрей почувствовал себя, лучше, хотя двигать рукой еще не мог. Он проснулся рано и долго сидел, опершись на подушки и прислушиваясь к тому, что происходит в доме.
Все было тихо: ни звука. Даже собак не было слышно.
Неожиданно крышка поднялась. Курд принес завтрак. На подносе стоял горячий чайник, рядом с ним на черном лаке блестел мокрый кружок — след от второго чайника. Курд поспешно стер его полотенцем.
— Как спал, урус? — спросил он.
— Хвала аллаху, недурно, — ответил Андрей по-курдски.
Шейх не удивился.
— Я давно знаю о тебе, урус, — сказал он, сохраняя на заросшем лице все то же выражение спокойного достоинства. — Говорят, ты — сын генерала Долматова.
— Вы знали генерала, шейх? — спросил Андрей.
— Будь трижды прокляты большевики! — зло выкрикнул шейх вместо ответа и вперил в Андрея взгляд угольно-черных глаз. — Ты — друг моего сына, — сказал он. — Газими любит тебя, я твой должник; ты спас моего сына от беды, а меня — от смерти: юзбаши Аскар-Нияз бьет без промаха даже в кромешной тьме. И его ты тоже закрыл своей грудью. Ты человек и мужчина. Я не спрашиваю, для чего ты вмешался в наши дела...
— Вы же знаете, как все получилось, — сказал Андрей. — Сын вам рассказал.
— Да, — сказал шейх. — Газими здесь. Я знал, что он живет у торговца Султанбека. Моему старшему, Рашиди, пришлось уплатить жизнью за то, чтобы я об этом узнал. — Шейх помрачнел, но голос его вскоре вновь обрел твердость. — Мне казалось, эти проклятые не пронюхали, что Газими мой наследник, я ждал до поры, не хотел навлекать на него подозрения, а, выходит, им давно все было известно.
— Понимаю, — сказал Андрей. — Им надо было сделать Газими своим человеком. Потом убрать вас, и тогда единственный оставшийся в живых курдский вождь стал бы покорным исполнителем их воли.
— Ты все знаешь, урус, — задумчиво произнес курд. — И даже не скрываешь этого... — Он помолчал, потом снова поднял на Андрея свои проницательные глаза. — Но того, кто много знает, стараются убрать. Ты не боишься, что я убью тебя?
— Нет, — сказал Андрей. — Ваш кинжал разит врагов.
— И то правда, — произнес задумчиво шейх. — Хитер ты, урус.
— Незачем мне хитрить с вами, — сказал Андрей. — И не все я понимаю. Как случилось, что вы, могучий вождь, стали слугой у немца?
— Зачем тебе это знать?
— Вдруг судьба сведет нас опять?
— Да, — сказал шейх. — Ты прав. Тот, кто открыл коран, должен прочитать молитву. Слушай, урус!
Восемь лет назад ты был сосунком и, наверное, не помнишь, что как раз в то время курды опять поднялись против притеснителей. Нас разбили. Шесть лет прятался я в горах, перебирался от одного верного человека к другому, и все же шахские ищейки добрались и до меня. Они хотели убить меня, потому что понимали: если я кликну клич, мой народ снова пойдет за мной. — Шейх вдруг прервал себя: — Я слишком много рассказываю тебе, урус.
— Я спросил не любопытства ради, — откликнулся Андрей. — Может, я сумею вам помочь.
— Кому?
— Вам. Курдам.
Шейх гордо усмехнулся.
— Кем бы ты ни был, урус, ты не наместник аллаха. Ладно, слушай, как было с немцем.
Теперь я знаю, что он меня нарочно искал и нашел-таки! А тогда я думал, что в горы его занесла блажь: там, у крестьян, много всяких старых черепков, а он скупает их. Такое у него занятие — для посторонних. Я говорю тебе об этом прямо, потому что не сомневаюсь, ты знаешь, кто такой Хюгель, а играть по-бабьи в прятки я не привык... Да, так вот, стужа была невиданная. Я с несколькими своими людьми прятался в пещере, но мы замерзли, изголодались и решили спуститься на ночь в селение. Я отправился к мулле.
Едва согрелся под одеялом, как мулла растолкал меня. Лица не было на нем от страха. «Твоих людей схватили, — сказал он. — Беги!»
Я выскочил на улицу, услышал выстрелы, крики, конь мой валялся на земле с перерезанным горлом. Я кинулся в темноту, навстречу ударили из винтовок. И тут кто-то тихо окликнул меня сзади: «Эй, иди-ка сюда. Я — твой друг».
За деревьями был спрятан автомобиль.
Жандармы долго гнались за нами, но дорога пошла в гору, кони отстали, и мы скрылись.
Спаситель мой привез меня в город, вот в этот благословенный дом.
«Только идя рядом с великой Германией, курды станут свободны» — это он сказал мне в первый же день.
Он частенько напоминает об этом, но я и сам полагаю, что другого пути для нас пока нет. Немцы и англичане, я думаю, скоро схватятся, и немцы победят. Хюгель дает мне свои газеты, и я понемногу разбираю, о чем в них пишут. Гитлер быстро создает могучую армию. Немцы верят ему, идут за ним. У англичан подобного и в помине нет.
— Немцы ли, англичане ли — для вас какая разница? — вставил Андрей.
— Ты не глуп, урус. Значит, должен понять, что такое — сыграть на противоречиях. Пока немцы — враги англичанам, они нас поддержат.
— Но ведь не вы им нужны. Не курды, не ваша свобода. Им нужна нефть и граница с Советской Россией.
— Опять ты прав! — Шейх хлопнул Андрея по колену. — Но немцы пока далеко, а англичане уже здесь. Нас из английских винтовок убивают. Они умеют делать винтовки.
— А у немцев лучшие в мире цепи, — сказал Андрей. — Их выковывают из золингенской стали.
Шейх долго молчал.
— Теперь и ты знаешь, кто я, — сказал он. — Ты и немец... Да... А больше никто. Они думали, как начнут новый газават против большевиков, так и пошлют курдов, чтоб вместо них умирали. А Газими как знамя был им нужен.
— Да, — произнес Андрей. — Все у них хитро продумано.
— Ладно! — Шейх снова хлопнул Андрея по колену. — Чем больше воды, тем лучше для мельницы. Поправляйся, урус, и помни: когда я узнал, что ты защитил моего сына, я поклялся тебе бахтом[4]. Но я верю: ты не употребишь во зло то, что узнал обо мне и сыне. Не то...
Андрей потрогал повязку на плече.
— Не то — кинжал войдет на ладонь левее? — спросил он.
— С тобой легко разговаривать, — сказал шейх.
— Вам клятвы нужны? — спросил Андрей. — Что ж: пусть и род мой рассеется по ветру! Только для меня не в клятве сила.
— А в чем?
— В вере.
Шейх долго смотрел на Андрея.
— Я уйду ночью, — сказал Андрей. — И не тревожьтесь: я вас не выдам.
— Оставайся, пока поправишься, — сказал шейх. — Искать тебя здесь не станут.
— Там сейчас туго приходится одному человеку.
— Юзбаши твоему? — спросил шейх. — Дурень он: и большевиков ненавидит, и своих не жалует. Вот они его и мучают. — Он покачал головой. — Уходить тебе можно не раньше пятницы.
— Тогда вот что... — начал Андрей.
— Говори, урус.
— По соседству с вами живут русские. Антоновы. Художник с дочерью.
— Фрейлейн Ася? — Шейх наклонил голову.
— Да. Я буду благодарен, если вы сообщите ей, что я жив.
— Хорошо, — сказал шейх и быстро поднялся наверх.
Прошло около часу. Андрей забылся: усталость и потеря крови давали себя знать. Легкое прикосновение заставило его вздрогнуть. Он приподнялся, широко раскрыв глаза. Рядом была Ася.
— Ну и ну! — только и произнес Андрей.
— Вам больно? — спросила Ася, указав на его плечо.
— Проходит.
— Я осмотрю и перевяжу как следует, — решительно сказала Ася. Она достала из сумочки бинты и лекарства.
— Не надо, — сказал Андрей. — Я рад, что вы здесь. Посидите рядом.
— Нет! — возразила Ася, быстро сняла повязку и поднесла поближе лампу. — Чем он вас лечит? — воскликнула она удивленно. Глаза ее смотрели на Андрея участливо и радостно. — Чудесные снадобья у этих туземцев, рана уже заживает, — сказала она и спросила, вздохнув: — Что же это вы натворили, Андрей Дмитриевич? А!
Он улыбался.
— Теперь даже князь Синяев усомнится.
— В чем?
— В том, что вы красный. Разве стал бы большевик ни за что ни про что впутываться в эту историю с мальчишкой?
— Вы хорошо знаете большевиков, Асенька, — сказал Андрей и усмехнулся, скривив, как всегда, угол рта. — Вы читали в тутошних газетах о комиссарах в кожаных штанах — как они на кострах зажаривали дворянских младенцев.
Впервые Ася посмотрела прямо в лицо ему.
— Боже! — воскликнула она. — Почему это у вас — человеческий взгляд? У вас, а не у князя Синяева, не у Терского — интеллигента и сноба?
— Не забывайте, Асенька: я — генеральских кровей.
— Я, кажется, тоже начинаю этому верить.
— А кто еще?
— Поручик Аскар-Нияз — прежде всех. Слышали бы вы, как спорил с ним из-за этого князь Синяев! Он даже клятву с поручика взял.
— Какую?
— Сейчас я могу рассказать. Все равно это звучит смешно: поручик поклялся, что если он ошибся в вас, то собственноручно вас убьет.
— Задушит? — спросил Андрей. — Или отрубит голову, как здесь принято?
— Не шутите этим, — Ася вздохнула. — Вы не представляете, сколько ужасов произошло здесь, у меня на глазах...
— Чего мне бояться? — спросил Андрей. — Я радиотехник, коплю деньги, чтобы перебраться в Париж. Ну, вступился за мальчика, которого едва не погубили злые люди. Предположим, меня по тутошним законам за это должны наказать. Ну и пусть! — И попросил. — Пощадите меня сегодня, Асенька. Давайте поговорим о более приятном.
У дома Мирахмедбая Андрея ожидал жандарм. Это был молодой учтивый человек в каракулевой феске. Он предполагал, что, увидев его, Андрей бросится в сторону, и сделал предупредительное движение рукой, но Андрей двинулся прямо на жандарма и спросил:
— Я нужен вам?
— Не мне, — ответил жандарм. Он хотел отвернуть лацкан, но Андрей отмахнулся.
В большой комнате сидел в кресле офицер.
— Господин Долматов! — произнес он. — Рад, что вы нашлись. — Он поднял от бумаг лицо с твердыми бронзовыми щеками.
— Мы уже встречались, — сказал Андрей. — Приветствую вас! Но не понимаю, почему меня пригласили сюда, в жандармерию, а не в полицию? — спросил Андрей.
— Любопытно, что вы сами предполагаете?
— Я думаю, речь пойдет об этой печальной истории с мальчиком, моим помощником.
— Да, это очень прискорбно, — согласился офицер.
— Я ранен в правое плечо, но убийца хотел всадить мне нож под левую лопатку. Счастье мое — я вовремя повернулся.
— И кого же вы увидели?
— Лицо убийцы было закрыто белой повязкой, а папаха надвинута почти на глаза...
— Прямо как в страшном романе, — чуть усмехаясь, сказал офицер и бросил четки на стол. — Довольно играть в жмурки, господин Долматов! Где вы провели ночь? Кто оказал вам помощь?
— Вот об этом, господин офицер, я не скажу.
Офицер гмыкнул:
— Дама! — произнес он с вызовом. — Кодекс аристократической чести велит вам молчать. Но я помогу вам Кое-что понять. — Офицер позвонил и приказал вошедшему помощнику: — Поручика Аскар-Нияза — сюда!