Я полностью отказался пользоваться кухонными приборами, хотя я, несомненно, помнил, что это такое. Я делал это не потому, что было неудобно, а для того, чтобы показать ей я: сделаю это, если сам захочу. Если я думал, что я могу прятать одежду и обходиться без нее, я так и делал, но Мойра поставила точку в этом вопросе, сказав, что такие действия наказываются законом.
Тогда я начал противостоять ей в мелочах, я отказался использовать вилку и нож, вместо этого я ел руками. Я полностью избегал салфеток, хотя я видел, как она использует их, слегка прикасаясь к губам, и вытирает пальцы, вместо этого я облизывал свои пальцы и каждый раз вытирал губы материалом своей футболки, которую я накидывал просто на плечи. Когда она предложила подстричь мои волосы, я отказался это делать, но в ответ она лишь улыбнулась мне, не сказав ни слова.
Меня ужасно злило то, что она принимала мои отличия. Я ожидал от нее, что она начнёт настаивать на том, чтобы я вел себя в соответствии с новыми культурными нормами поведения. Вместо этого она впустую тратила время, объясняя мне все эти вещи, давая возможность попробовать что-то еще. Если же я отказывался, она только говорила:
— Может быть в другой раз.
Мои чувства к этой женщине с огненным цветом волос были наполнены тёмным желанием, и это скручивало все во мне, делая меня слабым. Я знаю, она не несёт прямой ответственности за то, что мне пришлось покинуть свой дом, но сейчас я ненавижу ее, как если бы она была тем человеком, которому пришла в голову эта сумасшедшая идея. Я знаю, она лишь делает свою работу. Делает то, что ей сказал делать мой крестный отец, но моё презрение к ней так же велико, как и к человеку по имени Рэнделл Кенон. Два человека, которые привели в действие ряд событий, из-за которых мне пришлось отказаться от мирной и счастливой жизни.
Они стали моими врагами.
Да, Мойра мой враг, но это не значит, что я не смотрю на неё как на женщину. У меня совершенно неестественное влечение к этой женщине с огненными волосами и зелеными глазами. Она мне понравилась с первого взгляда, когда мы сидели у костра в первую ночь. Она так отличается от карайканских женщин, которые по своей природе маленькие, темнокожие с иссиня-черными волосами. Когда я подошёл к главному месту в деревне, Мойра смотрела прямо на меня, никакой покорности во взгляде, как у Тукабы, которая не посмотрит на меня до того момента, пока я не дам молчаливого разрешения смотреть прямо на меня. Ее волосы напомнили мне сияющие волны, поцелованные огнём, и глаза ее цвета насыщенной зелени джунглей. Она напомнила мне яркую и дикую амазонскую птицу, но двигающуюся с грацией ягуара. Настолько она отличалась от всего того, к чему я привык, но была настолько привлекательная, что это вызвало во мне приступ стыда.
Потому что я не должен вообще ничего чувствовать к этой женщине… моему врагу… кроме, как гнев, я был растерян, что моя жизнь перевернулась с ног на голову. Когда мы покинули деревню, я был вне себя от ярости. Каждый желал мне доброго пути, но я мог смотреть только на Парайлу в страхе, что мои слёзы покажутся чем-то совсем не мужественным. Мы двинулись в длительное путешествие ближе к обеду, я сделал то, что мне казалось верным, я полностью игнорировал Мойру, но я понимал, что это не сможет продолжаться вечно.
Чем ближе мы подходили к реке Жутаи, тем чётче я мог чувствовать сильный запах речной воды в воздухе. Рыжеволосая женщина, Мойра, шла прямо передо мной, рядом с ней шел отец Гоуль, а впереди нас всех Рамон, он вел нас. Она спотыкалась через каждые пару шагов, цепляясь ногами за дикорастущую лозу или за раскидистые ветки деревьев. Она казалась более увлеченной тропическим лесом, рассматривая дикую природу вокруг, чем тем, куда она идёт.
Она была очень интересной женщиной, я признаю это. Отец Гоуль рассказал мне, что она своего рода учитель, ее знания очень ценятся среди ее коллег. То, чем она занималась, называлось «антропология», она посвятила себя изучению культуры коренного населения племён Амазонки. Отец Гоуль также рассказал мне, что у меня есть крестный отец, который послал ее за мной, он нанял эту женщину быть моим учителем, чтобы по возвращении я мог бы научиться быть вполне обычным американским гражданином.
Я презрительно скривился от этих мыслей, обещая себе, что я никогда не изменю ничего в себе… независимо от того, как бы они этого не хотели.
Я никогда не видел таких волос, как у этой женщины. Они были похожи на алый оттенок заходящего солнца, она заплетала их в толстые косы, лежащие на спине. Она сильно отличалась от женщин нашего племени. Намного выше — ее макушка достигала моего плеча, а их едва касалась уровня груди. Ее кожа была нежно-бледной, как цвет луны, и у неё были маленькие, крошечные веснушки, покрывающие ее нос и щеки.
Я слышал, как она разговаривала на английском с отцом Гоулем. Я был больше чем уверен, что она знает о том, что я тоже говорю, но предпочитала находиться от меня подальше, как и в ту первую ночь, когда она только приехала в нашу деревню.
Когда глубоко трахал Тукабу, получая своё удовольствие внутри ее жаждущего и горячего лона, я полностью сконцентрировал свое внимание на красивой, рыжеволосой женщине, которая смотрела на меня горящими глазами. Я представлял, что именно ее тело находится подо мной, кроме того я понимал, что она не будет лежать под моим телом тихо и спокойно, как лежат карайканки. Нет, я представлял кого-то вроде нее, кто будет стонать от удовольствия, извиваться от страсти и царапать грязную землю своими аккуратными пальчиками. Я бы приложил всю свою силу и находчивость, чтобы поставить ее на колени и наслаждаться ее покорностью.
Уже одна только мысль об этом сделала мой член тверже, так что я попытался немедленно подумать о чем-нибудь другом, подавляя растущее желание к этой фантазии.
Мойра опять споткнулась, и я очень хотел на нее накричать, чтобы она смотрела куда идет. Она смотрела вверх на пару обезьян-ревунов, которые были прямо над нами, она наблюдала за тем, как они висят на ветках деревьев, с лёгкой улыбкой на губах. Я бросил на них быстрый взгляд, и тут что-то привлекло моё внимание в джунглях на земле.
Мой взгляд был острым, внимательным к мелочам — хорошо натренирован. В следующую секунду, я заметил опасность в трёх шагах от места, где споткнулась Мойра. Бушмейстерская змея незаметно ползла справа от нее, и ещё пара шагов и она будет прямо перед ней.
Я резко подался вперед, хватая Мойру за плечи и прижимая к себе. Она закричала в испуге, и бушмейстер повернул голову в нашу сторону. Я со всей силы толкнул ее ко мне за спину, и она, не удержавшись на ногах, со всей силы рухнула на задницу. Отец Гоуль и Рамон смотрели на меня как на сумасшедшего, но они не видели того, что видел я.
Неминуемая смерть.
Бушмейстерская змея очень ядовита, ее голова приподнялась на несколько дюймов от земли. Не говоря никому ни слова, я взмахнул своим мачете, рассекая воздух, и срубил ей голову, она мягко упала во влажную листву.
Потянувшись к большому, влажному пальмовому листу, я вытер об него змеиную кровь со своего мачете и, просмотрев на Мойру, сказал:
— Тебе нужно внимательней смотреть себе под ноги, глупая chama de cabelos (девушка с пламенными волосами). В следующий раз, я позволю змее напасть.
Она посмотрела на меня растерянным взглядом, ее зелёные глаза были полны страха и раскаяния. Наши взгляды встретились на секунду, но я быстро отвернулся и пошёл дальше по нашей тропинке. Рамон в спешке кинулся помогать Мойре подняться с земли, и наше маленькое путешествие продолжилось.
Я действовал инстинктивно, сохранил ей ее жалкую жизнь, и тем самым, поймал себя в ее ловушку. Оглядываясь назад, я понимаю, что должен был позволить змее напасть, тогда бы я принес ее безжизненное тело в деревню и мог бы попытаться смириться с этой ошибкой.
Наши пути разошлись с отцом Гоулем и Рамоном, когда мы добрались до реки Жутай. Мы с Мойрой продолжили наш путь на север на каноэ, а отец Гоуль пошел на запад, чтобы посетить племя Матика, которые были заклятыми врагами Карайканского племени. Между нашими племенами была кровная вражда.
На второй день ночью, как мы переплыли реку Жутай, я хотел сбежать от Мойры… так велико было моё желание вернуться домой, вернуться в карайканскую деревню, где были мои друзья и семья, которой я дорожил и был счастлив. Я ушёл в джунгли и думал, что бы мог я сказать Парайле, когда я вернусь домой. Я мог немного соврать ему, например, что Мойра передумала меня везти, или что она съедена ягуаром или кайманом. Но, исходя из этого, мне пришлось бы убить ее и избавиться от ее тела, потому что то, единственное, что я знал о Мойре наверняка, она бы пришла разыскивать меня в деревню.
На второй день ночью, как мы переплыли реку Жутай, я хотел сбежать от Мойры… так велико было моё желание вернуться домой, вернуться в карайканскую деревню, где были мои друзья и семья, которой я дорожил и был счастлив. Я ушёл в джунгли и думал, что бы мог я сказать Парайле, когда я вернусь домой. Я мог немного соврать ему, например, что Мойра передумала меня везти, или что она съедена ягуаром или кайманом. Но, исходя из этого, мне пришлось бы убить ее и избавиться от ее тела, потому что то, единственное, что я знал о Мойре наверняка, она бы пришла разыскивать меня в деревню.
Ничего из того, что я мог придумать, не казалось мне невозможным, но, в конце концов, я знал, что никогда не смогу посмотреть на Парайлу, на моего отца и наставника, взглянуть в глаза и сказать ему, что я не уважаю его желания.
Парайла умолял меня пойти и воспользоваться этой возможностью, как шансом, и в итоге я не мог отказать старику.
Но я не сдался без боя.
Спустя несколько дней с того момента, как приехала Мойра, мы поссорились.
Он давил на меня, и когда я все также отказывал ему, он начал давить на меня сильнее. Я пытался убедить его в том, что он был уже стар и если я уйду, никто не будет о нем заботиться. Я пообещал ему, что я уйду, как только он умрет, наше противостояние подтверждало, что я был так же упрям, как и он.
Он даже стал жестоким по отношению ко мне, показывая себя с новой стороны. Человек, которого я называл отцом долгие годы, сказал мне, что по правде я никогда не был желанным в племени. Это именно он настоял на том, чтобы я остался, так как у меня не было других вариантов, а теперь он узнал, что у меня есть родственник в Америке, который страстно желает моего возвращения, он сказал мне, что я больше не нужен здесь.
Мне было настолько больно это слышать, что я выбежал из общего дома, в отчаянии пиная корзину с маниоковой мукой. Я искал везде Тукабу, чувствуя острую потребность вонзиться в ее тело, чтобы избавиться от чувства разочарования и гнева, но ее, как назло нигде не было. На мгновение я испытал желание схватить богине подобную Мойру и унести ее в джунгли, и заставить подчиниться мне, но я был слишком умен, чтобы понять, что это неприемлемо к ее жизненным убеждениям. Не имея возможности облегчить свой гнев, я схватил свой лук и стрелы и направился вглубь джунглей с желанием найти кого-нибудь и убить.
Позже Парайла извинился за свои жестокие слова, и в спокойной обстановке за ужином, он попросил в последний раз, и я не мог отказать ему.
— Cor’dairo, — сказал он, называя меня «сын мой» на старом, почти вымершем наречии карайканского языка. — Почему ты со мной споришь? Эта совсем не та жизнь, которую я хочу для тебя.
— Но я так счастлив здесь, — сказал я, держа его за руку.
— Может быть, но ты можешь быть счастливее где-нибудь в другом месте, — сказал он более сильным голосом, который мне приходилось от него иногда слышать.
— Какая ж это жизнь… бороться за выживание день ото дня? Отец Гоуль сказал, там, куда ты собираешься пойти, у вас не будет недостатка в еде, и много новых возможностей откроется перед тобой. А что у тебя есть здесь? Старик и его крикливая-жена.
— У меня есть Тукаба, — сказал я, подмигнув. — Она делает меня достаточно счастливым.
— Да, у тебя есть Тукаба, но у неё также есть много друзей, — сказал он, слегка усмехнувшись.
Я улыбнулся ему в ответ, у нас было одинаковое чувство юмора. Тукаба действительно была женщиной, которая делила удовольствие со всеми одинокими мужчинами племени.
— Ты заслуживаешь больше, чем скудную жизнь, которую мы ведем, я хочу увидеть, перед тем, как умру, что у тебя появился настоящий шанс быть счастливым.
— Но Парайла… — я начал говорить, но он меня перебил.
— НЕТ, Захариас, не мой кровный сын, но сын моего сердца. Я умоляю тебя пойти. Для меня. Я умоляю тебя. Я дам тебе год, и если ты не передумаешь, ты можешь вернуться. Но сделай это для меня, дай себе шанс и иди навстречу новой судьбе.
Я посмотрел внимательно на него, на невыплаканные слёзы в его глазах, и заметил его дрожащий голос. И все моё сопротивление рухнуло. Я ни в чем не мог отказать этому человеку, только не человеку, который меня вырастил, оберегал, защищал, который окружил меня любовью, когда погибли мои родители. Я доверил ему свою жизнь. Я сделаю все, о чем он попросит.
Так что я согласился ехать.
Глава 2
Мойра
Я полностью обессилена. Вздыхая устало, я прислоняюсь головой к окну такси. Зак сидит около меня, на горизонте показался Чикаго. Мы держим наш путь через город Ветров по направлению в Эванстон, до него ещё пятнадцать миль.
Ко мне домой. Где Зак будет находиться со мной некоторое время, перед тем как поедет в Атланту для встречи с Рэнделлом. Сейчас у меня период летних каникул, и я отдыхаю от преподавательской деятельности на факультете антропологии Северо-Западного университета. Я также взяла вынужденный отпуск за свой счёт, хотя бы до конца осеннего семестра, потому что мы с Рэнделлом понимаем, что Заку может понадобиться моя помощь в адаптации на протяжении нескольких месяцев. Но если честно, я из кожи вон лезу, стараясь ему помочь, но Зак даже и не пытается облегчить мою работу.
Наш полёт из Бразилии в Чикаго прошёл вполне спокойно, учитывая то, насколько было для меня трудно выбраться из тропиков с моим упрямым попутчиком. Я пережила палящее солнце, влажность, обезвоживание, бесконечное количество комаров и москитов, и, в конце концов, смертельный опыт с бушмейстерской змеей. Но ничего из этого не было так невыносимо трудно, как мириться с антипатией Зака на протяжении всей поездки.
Этот мужчина явно не хотел покидать родной дом, которым стала ему карайканская деревня. После того, как он провёл восемнадцать лет, взаимодействуя с их культурой… после того, как он был принят в их племя и признавался равным им как член племени, конечно, он не испытывал ни малейшего желания возвращаться со мной в Америку.
Это было как раз тем, что я ожидала. Ведь с того момента, как он потерял родителей прошло очень много времени. Я чувствовала, что Зак может не помнить свою прежнюю жизнь, а тут появляюсь я, лишая его комфорта и защищенности, того, что он лучше всего знал. Я даже говорила об этом с Рэнделлом, крестным отцом Зака, который и организовал всю эту спасательную операцию. Зак мог просто не захотеть возвращаться к своим корням. Рэнделл был настроен более позитивно, чем я. Он просто сказал мне, чтобы я сделала все, что в моих силах.
В конечном счёте, я не имела никакого отношения к тому, что Зак согласился поехать со мной. Я оставалась в его деревне ещё пару дней после моего приезда, пока его приемный отец и он продолжали нещадно ругаться. Он очень хотел, чтобы Зак воспользовался данной ему возможностью и узнал свои корни. Я толком так и не узнала, что же сказал Парайла своему приемному сыну, но вечером второго дня, он внезапно подошёл ко мне и сказал:
— Завтра мы покидаем деревню.
Это были его первые слова, обращенные ко мне. Несмотря на то, что мы поделились довольно-таки глубоко интимным опытом в первую ночь при свете костра, когда он трахал другую женщину, удерживая на себе мой взгляд. Он не сказал мне ни единого слова до того момента, как предупредил меня о нашем отъезде, следующие его слова тоже не отличались особой дружелюбностью.
Когда он спас меня от бушмейстерской змеи, которая была в непосредственной близости от моей ноги, насмешливо ухмыляясь, он сказал:
— Тебе нужно внимательней смотреть себе под ноги, глупая chama de cabelos (девушка с пламенными волосами). В следующий раз, я позволю змее напасть.
Он резко повернулся ко мне спиной и пошёл прочь, принимая на себя инициативу вести нас и прорубая нам путь через джунгли.
Я все гадала, что же chama de cabelos могло значить на португальском. Я предполагала, что это может значить «идиотка, безмозглая, слабоумная, тупица». Когда я спросила у отца Гоуля позже, что это означает, он мне сказал, что это значит «девушка с пламенными волосами».
В конце концов, я все-таки решила принять это как комплимент, несмотря на то, что Зак определённо хотел меня придушить, когда наши взгляды встречались.
Зак больше не сказал мне ни единого слова до того момента, пока чуть позже в этот же день он не был вынужден сделать это, потому что мы добрались до реки Жутаи, и мы отделились в своём путешествии от отца Гоуля и Рамона. Его слова, обращенные ко мне, были краткими и простыми. Он сказал мне забираться в старое каноэ, которое отец Гоуль купил для нас в маленькой торговой деревушке на берегу реки, и грести веслами. Делать это было ужасно тяжело.