Клянусь, они не пожалели бы и своего недавнего кумира Эмилиана, так разочаровавшего их, окажись он на моем пути!
Вот так, дочь моя, закончились нынешние Луперкалии. Казалось бы, теперь мне надо радоваться и радоваться. Но, увы! Ты знаешь мое правило бросать каждый вечер в кувшин черный или белый камешек, чтобы потом, в последний день года, подсчитать, каких больше было дней — плохих или хороших. И вот я сижу перед кувшином и смотрю на два камня: белый и черный. Какой опускать? Не знаю... Ведь, видят боги, сегодня я не только вновь обрела своего сына, но, возможно, и навсегда потеряла его. Но я не могла поступить иначе.
Будь здорова».
3. Остров Эскулапа
Уже смеркалось, когда трое рабов, следуя за угрюмым прокуратором, донесли безвольное тело Прота до острова Эскулапа.
— Ну и скряга наш хозяин! — сгибаясь под тяжестью, пожаловался идущему впереди гету купленный недавно Луцием Пропорцием германец. — Не дал даже телегу!
— Молчи, прокуратор услышит! Не миновать тогда тебе его плетей... — не оборачиваясь, прошептал гет. — Ты еще не знаешь римских порядков. В этом городе можно ездить на повозках лишь по ночам!
— Ну и подождал бы до ночи! — пробурчал германец, выбиваясь из сил.
— Ты же сам слышал: прокуратор сказал — срочно...
Сойдя с деревянного моста, соединявшего небольшой длинный остров с Римом, прокуратор привычно осмотрелся и направился к месту, где уже лежало несколько рабов.
— Здесь! — крикнул он. — Бросай!
Гет покорно выпустил из рук Прота. Германец замешкался, и его спину обжег удар плети.
— Я кому сказал, бросай! — закричал на раба прокуратор, и голова Прота тяжело ударилась о твердую землю.
Прот слабо застонал, дернувшись от боли.
— Смотри-ка, — удивился прокуратор. — Еще живой!
Он подошел к избитому до полусмерти рабу и пнул его носком в бок. Прот захрипел.
— До утра сдохнет! — уверенно заявил прокуратор.
— Как? — удивился германец. — Разве мы принесли его сюда не для того, чтобы его вылечили?
— Уж эти мне новички! — усмехнулся прокуратор и обвел угрюмыми глазами поросший жалкой растительностью остров, на обоих краях которого высились скромные храмы. — Заруби себе на носу: здесь никто, никогда и никого не лечит!
— Но это же остров Эскулапа — бога врачевания!— пробормотал раб. — Я вижу и его храм со змеей...
— Храм есть, а Эскулапа нет! Ушел! Сбежал! — разъярился внезапно прокуратор. — Господа ссылают сюда самых пришедших в негодность рабов, и они умирают здесь от голода! Если ты тоже в чем-нибудь провинишься, доставим сюда и тебя! — пообещал он.
— А если не провинюсь? — спросил перепуганный германец.
— Так рано или поздно состаришься — и все равно окончишь свой путь здесь! Здесь, в этом мерзком месте! — закричал прокуратор.
— Перестань задавать дурацкие вопросы! — шепнул германцу гет. — Ими ты напоминаешь прокуратору, что он такой же раб, как мы с тобой, и жизнь его тоже оборвется на этом самом острове!
Изумленный такой новостью германец замолчал, и прокуратор, немного успокоившись, приказал:
— Всем домой! Бегом! Рабам ходить по улицам Рима запрещено, рабы обязаны только бегать!
Голос прокуратора и быстрые шаги удалились.
Прот приоткрыл мутные глаза. Он увидел вдали строгий силуэт Тарпейской скалы, пустынной и безмолвной в честь праздника. За ней виднелись торжественные макушки римских храмов. От быстрой, грязной воды Тибра веяло холодом. Сколько раз в мечтах и во сне покидал он этот проклятый Рим: и в отплывающей в родной Пергам римской триреме, и в повозке внезапно разбогатевшего и приехавшего выкупить его отца, и просто с кошельком монет, утаенных от Луция... А оказалось все так просто и страшно.
Прот пошевелился, пытаясь встать, но боль в боках и груди прижала его к земле.
Вспомнился сегодняшний вечер в доме Луция, когда его вдруг схватили двое рабов
и поволокли в эргастерий1, горящие глаза прокуратора, кричавшего потным рабам: «Бей! Бей еще!!! Поддай! А ну, бросай плети! Ногами его! Ногами!!!»
Прот застонал, заново переживая случившееся. Боль слегка поутихла. Он повернулся на бок, затем присел и обхватил голову руками.
Вот что особенно обидно было ему: знать о том, где спрятаны пятьдесят миллионов сестерциев, и не иметь никакой надежды добраться до них, услышать, зачем Луций едет в Пергам и не предупредить своего отца, мать об опасности тоже стать рабами этих проклятых римлян... Вместо богатства и спасения близких он должен был умереть на острове вместе с другими несчастными.
Прот обвел глазами брошенных на острове рабов: трое лежали ничком, один — на спине с широко раскрытыми глазами. Еще один лежал поодаль — лицо его уже тронуло тление. Вздохнув, он представил, что через день-другой так же будет лежать и он, уже ничем не отличаясь от них, как вдруг услышал невнятный шум, идущий со стороны Палатина.
Прошло несколько минут. На мосту показалась толпа нарядно одетых римлян. Впереди шел молодой патриций в козьей шкуре, наброшенной на белоснежную тогу, и жрецы-луперки. С шутками и смехом они торопились закончить по традиции праздник Луперкалий у храма Фавна — родственника бога Пана, виновника сегодняшнего торжества.
Не в силах глядеть на веселящихся рядом с мертвецами людей, Прот невольно закрыл глаза и мечтательно подумал: а что, если бы в роще, посвященной теперь Пану, не оказалось в давние времена потайной пещеры и тенистой смоковницы? Тогда волчице негде было бы вскармливать Ромула и Рема, латиняне построили б свой город в менее богатом и удачливом месте, и, глядишь, не стали бы такими могучими и всесильными! Отец не продал бы его тогда за долги римскому ростовщику, тот не перепродал бы его отцу Луция, и был бы сейчас Прот вольным человеком, имел жену и шептал ей самые нежные слова...
Хохот римлян и луперков, приблизившихся к храму Фавна, оборвал мысли Прота.
— Веселятся... — послышался неожиданно рядом свистящий голос.
Прот, вздрогнув, повернул голову. Лежавший ничком в двух шагах от него раб оказался живым.
— Помоги мне... — прошептал он, делая попытку повернуться на бок.
Прот подполз к нему и увидел, что ноги раба покрыты пятнами свежей крови.
— Потерпи! — сказал он, зубами разрывая на полоски свою тунику. Приподнял окровавленную полу и отшатнулся. Вместо ног перед его глазами возникло месиво из белых костей, мяса и жил.
— Кто тебя так? — с трудом выговорил Прот, борясь с подступившей к горлу тошнотой.
— Кто? — через силу усмехнулся раб и показал подбородком на толпу римлян. — Они… Мы умираем, а они веселятся... У них это в порядке вещей...
— За что? — не зная, как наложить повязки и опуская полу, спросил Прот.
— А тебя? — вопросом на вопрос ответил раб.
— Я случайно узнал государственную тайну! — вздохнул Прот. — Они собираются превратить в свою провинцию Пергам, убить царя. Это моя родина... — пояснил он, умалчивая о пятидесяти миллионах.
— Кровососы... Мало им Македонии и моей Греции, мало Карфагена, Испании... Сардинии... Теперь решили прибрать к рукам и Малую Азию?..
— Туда едет мой господин! — объяснил Прот, слегка удивленный такой образованностью раба. — Он должен убить царя Аттала.
— Тогда тебе надо предупредить своего базилевса, опередить хозяина...
— Как?
— Надо бежать...
— Отсюда?!
— Бежать можно отовсюду... Даже из Мамертинской тюрьмы или вон — с Тарпейской скалы! Была бы только цель...
— Но они не оставили на мне живого места! Я не могу даже встать! — пожаловался Прот. — Нет... Я не смогу!
— Цель! — упрямо повторил раб. — Ясная, нужная, которая не позволит тебе умереть спокойно... Она подарит тебе крылья, возвратит силы...
— Да ты философ, как я погляжу! — пробормотал Прот, думая, что сокровища Тита могли бы стать для него такой крылатой целью. Да только разве теперь доберешься до них?
— Да, — услышал он слабый вздох. — Когда-то я был философом... Мечтал сделать всех людей счастливыми, ответив им на главный вопрос смысла человеческой жизни. Увы! На него нет ответа… Потом я невольно стал воином. Та же цель поставила меня на высокую стену родного города, вложила в мои руки лук и меч... Увы, это тоже не помогло ни мне, ни городу... Я стал рабом. И цель моя стала рабской – выжить… «Даже домика не нажил он, куда бы раб принести бы мог известье о конце хозяина»... — шепотом докончил философ, и Прот встревоженно склонился над ним:
— Ты бредишь?
— Нет... Это стихи... Я переписывал их сегодня утром со стены по приказу госпожи...
Философ изучающе посмотрел на Прота:
— Ты спросил, за что они меня так. Хорошо, скажу... Не так давно у меня вновь появилась цель. Я и еще семь моих товарищей решили воспользоваться сегодняшним праздником и — бежать!
— Из Рима?!
— Опять ты за свое... Я ведь уже объяснял тебе, что бежать можно отовсюду.
— Но куда? Как?!
— Хорошо, отвечу... В полночь мы уговорились встретиться у стены Сервилия Туллия между Виминальскими и Эсквилинскими воротами. Я договорился с одним владельцем парусника...
— Но куда? Как?!
— Хорошо, отвечу... В полночь мы уговорились встретиться у стены Сервилия Туллия между Виминальскими и Эсквилинскими воротами. Я договорился с одним владельцем парусника...
— С римлянином?!
— С вольноотпущенником... Он отвезет нас в Сицилию. Там — свобода. Там Евн образовал целое царство из бывших рабов! Но владелец парусника затребовал с нас большую сумму. И тогда мы договорились обворовать своих господ. Хотя... я считаю, что мы взяли лишь то, что заработали...
— И сколько же ты взял? Неужели столько, сколько заработал?! — не поверил Прот.
— Да... Пятьдесят денариев...
— Немного! Что, больше не оказалось?
— Почему? В шкатулке госпожи было еще много монет, но я подсчитал... Я больше не заработал. Ведь я был простым скрибой в доме Корнелии, вдовы Гракха. Вместе с ее обезьянкой и карликом я сопровождал ее в выходах...
— И они поймали тебя?
— Да...
— Прямо на месте?! — поежился Прот.
— Увы! Корнелия появилась в самый неподходящий момент, когда я отсчитывал денарии... Ей срочно понадобился пергамент для письма...
— Она вызвала прокуратора!.. — подхватил Прот.
— Да...
— Удивительно, как он еще не убил тебя прямо на месте!
— Мне повезло, если это можно назвать везением! — с горечью усмехнулся раб. — У вдовы сегодня прекрасное настроение. Триумф сына! Ради него она приказала лишь высечь меня розгами в назидание остальным рабам. Денарии, конечно, отобрали. Все, кроме одного... Его я все же ухитрился положить под язык. Ведь я до последнего надеялся, что успею в полночь повидаться с товарищами... Как я мог прийти к ним с пустыми руками? Этот денарий не позволял мне кричать и... погубил меня... Озверевший от моего молчания прокуратор схватил бич со свинцом и... раздробил мне колени... Он и до этого меня не особо жаловал, а теперь, сам того не зная, отнял у меня последнюю надежду... Так что со мною все кончено… А ты беги! Ты — молодой, сильный, а что избит — так нам ли, рабам, привыкать к этому?
— Да я бы убежал! — неуверенно сказал Прот. — Но как?
Раб вдруг замолчал и стал напряженно всматриваться куда-то ему за спину.
Прот обернулся и увидел бредущего по берегу пьяного луперка в шкурах поверх белой тоги. Шатаясь и голося какую-то песню, новоявленный жрец-луперк колотил длинным кнутом по волнам Тибра.
— Видишь его? — прошептал раб. — Сама судьба улыбается тебе...
Жрец остановился. Длинно сплюнул в реку. Погрозил кому-то невидимому кулаком.
— Уйдет... прошептал Прот.
— Молчи! — остановил его раб и неожиданно крикнул умоляющим голосом: — Эй, господин!..
— А? Что?— завертелся кругом римлянин.
— Господин, — повторил раб, — ударь нас своей плетью...
Жрец повернул голову к Проту, мертвецам и икнул:
— К-кто з-здесь?..
— Мы, несчастные! — жалостливо отозвался раб. — Подойди к нам! Ударь своей целительной плетью... Дай нам хоть последние мгновенья прожить без страшных мучений!
— Пш-шел вон! — ругнулся жрец, разглядев в полутьме рабов. — Буду я пачкать о вас свою плеть, чтобы прикасаться потом ею к одеждам благородных граждан! Подыхайте, как можете!
Жрец развернулся и зашагал прочь.
— Уходит! — в отчаянии воскликнул Прот. — Все пропало!
— Постой!
Раб вынул изо рта серебряную монету, бросил ее на камень:
— Нет такого римлянина, которого не приманил бы звон серебра...
И точно...
— Эй, вы! — окликнул издалека луперк. — Что это там у вас?
— Да вот... — нарочито раздосадованным голосом ответил ему раб. — Денарий! Хотели дать его тебе за удар кнутом, да обронили...
— Денарий? — переспросил жрец, и шаги его стали быстро приближаться. — Где он?
— Да вот...
— Где?!
— Вот... вот...
Едва только луперк наклонился к монете, раб схватил камень и ударил им римлянина по голове. Удар получился таким слабым, что жрец только вскрикнул от удивления. Тогда раб из последних сил приподнял свое тело и вцепился обеими руками в горло жреца.
— А ну прочь! Падаль! Дохлятина! — изрыгая проклятья, захрипел римлянин, пытаясь стряхнуть с себя раба.
Прот подхватил камень, выпавший из руки его товарища по несчастью, и ударил им по голове жреца. Раз, другой, третий...
— На тебе! Н-на! Н-на!!! — бормотал он.
Лишь увидев перед собой выпученные, застекленевшие глаза, опустил руку.
— Кончено!..
Он столкнул в сторону тяжелое тело жреца и вздрогнул: следом за луперком, не выпуская из рук его шеи, потянулся и раб. Он тоже был мертв.
— Отмучился, бедняга... — покачал головой Прот и вдруг вспомнил: «В полночь на кладбище, между Виминальскими и Эсквилинскими воротами...»
Он сел. Поднял отлетевшую в сторону монету. На него смотрело по-мужски жесткое, волевое лицо Ромы, богини города Рима. Прот машинально перевернул денарий: ничего особенного в нем не было — кормящая под смоковницей близнецов волчица... Птица на ветке, нашедший их пастух Фавстул, опирающийся на длинный посох...
Сколько раз, совершая покупки для Луция, он держал в руках точно такие денарии. Но сейчас вид этого вызвал в нем ярость.
«Волки! — задыхаясь, подумал Прот. — Самые настоящие волки, а не люди! И первый ваш царь, Ромул, убивший Рэма, был волком! И весь ваш сенат, и Луций, и Квинт, и Тит, и даже Корнелия — все волки! И ты, проклятый луперк, тоже волк!»
Выкрикивая проклятья, Прот стал срывать с убитого жреца полоски шкур зарезанных животных, обмотался ими, поднял плеть и, в последний раз оглянувшись на философа, с трудом двинулся к деревянному мосту. Тело разрывалось от боли. Ноги подгибались.
Со стороны казалось: пьяный луперк возвращается домой с веселого праздника. Потихоньку боль притупилась, тело вновь стало послушным.
Прот шел по узким, вонючим улочкам Рима, с трудом сдерживая в себе рабскую привычку бежать. Редкие прохожие удивленно смотрели на припозднившегося луперка, а потом, всплеснув руками, бежали к нему и просили ударить их плетью.
Сначала робко, а затем все сильнее, яростней Прот хлестал ненавистные лица, источавшие улыбки и слова благодарности, гнев его смешивался со слезами, смех — с проклятьями...
Очнулся он на старом кладбище, где обычно хоронили слуг, рабов и бездомных римлян — бывших крестьян, ставших бродягами. Семь рабов печально выслушали рассказ о гибели своего товарища.
В полночь от пустынного берега у городской клоаки, куда стекались все нечистоты города и где нельзя было встретить посторонних глаз, отчалил небольшой парусник.
В тот же час из Рима по гладкой, словно бронзовое зеркало, Аппиевой дороге в удобной повозке выехал посланник Рима в Пергам Гней Лициний.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. Свежие новости
Отправив домой купленных рабов, Эвбулид вернулся к «камню продажи».
Глашатаи на этот раз расхваливали партию чернокожих египтян, поджарых мужчин с острыми плечами. Еще вчера молившие своих богов о высоком разливе Нила, рабы стояли, скрестив на груди жилистые руки, и с тоской смотрели, как поднимаются по ступенькам их будущие хозяева, зажиточные афиняне.
Египтян сменили фригийцы, фригийцев — пленники из Каппадокии, Понта, их — малоазийцев — косматые геты, бородатые тавры...
Эвбулид ревниво оглядывал каждую партию, слушал цены и с радостью убеждался, что самые лучшие рабы этого привоза достались именно ему, да еще по такой смехотворно малой цене!
Подтверждали это и завистливые взгляды соседей. Сомата — что гнездо горных пчел: не успеет самая быстрая найти сладкий цветок, как об этом уже знает весь улей!
Приосанившись, он даже стал давать советы нерешительным покупателям, называя понтийцев — пергамцами, тех, в свою очередь, — каппадокийцами: все эти рабы из неведомой ему Малой Азии были для него на одно лицо.
Вскоре Эвбулида уличили в невежестве, и он, опасаясь насмешек, а пуще того — сглаза, скороговоркой пожелал покупателям благосклонности богов и заторопился с соматы.
Радость переполняла его, искала выхода, но, как нарочно, на всей агоре не было видно ни одного знакомого лица. Даже Армена, которому он мог рассказать о крепости рук сколотов, о сговорчивости их торговца, и того он отправил со своими новыми рабами на мельницу. Эвбулид обошел весь рынок, потоптался перед храмами, у Пестрой Стои и направился в гимнасий, где состязались атлеты. Среди множества зрителей, подбадривающих возгласами потных, обсыпанных мелким песком борцов, он, наконец, увидел несколько своих знакомых. Все они, уже наслышанные о покупке, выразили буйный восторг. Но, узнав, что званого ужина по этому случаю не будет, сразу поскучнели, и один за другим перевели глаза на арену.
«Жаль, что нет Фемистокла!.. — подумал Эвбулид, глядя, как обнаженный атлет под восторженные крики подминает под себя соперника. — Уж он-то иначе порадовался бы за меня!»
Обычно захватывающее его зрелище на этот раз показалось скучным, и Эвбулид выбрался из толпы, забившей здание гимнасия.