В тереме Рагнара горел свет, из окон доносились удалые крики, песни. Ветерок донес запах браги и хмельного мёда. Кленок набросил повод на крюк коновязи, здесь все добротно, весело, ноги сами внесли на высокое крыльцо.
В главной палате было шумно, за тремя длинными накрытыми столами веселились крепкие могучие воины. За двумя столами старались перекричать один другого в песнях, за третьим смеялись и со стуком сдвигали кружки, расплескивая красные капли. Псы шныряли под столами, грызлись из-за костей с обильными остатками мяса.
Воевода Рагнар по прозвищу Белозубый восседал за третьим столом. Он ничем вроде бы не выделялся среди воинов — ни одежкой, ни стулом с резной спинкой, разве что ростом и шириной плеч, но Кленок безошибочно направился к нему. Воеводой Рагнар стал не за белые зубы, а за отвагу и умелость в битвах, а Белозубым прозвали за привычку скалить зубы и шутить даже в самых кровавых схватках.
— Воевода, — сказал Кленок торопливо, — тебя изволит видеть наш светлый тцар.
Рагнар удивился.
— С чего бы?
— Он в гневе, — сказал Кленок. — Что-то случилось. Тцарица умирает! Тцар велел тебе прибыть немедленно.
На веселом лице воеводы промелькнула тревога. Он покосился на хмельных гуляк, те разговаривали, смеялись, хвастались, бранились и тут же обнимались, клялись в вечной дружбе, никто не слышит, и он спросил осторожно:
— Он что-то сказал еще?
— Нет. Только ехать в том, в чём застану.
Кленок смотрел на него с обожанием, Рагнара Белозубого любили все, от воинов и до последних простолюдинов. За дальним столом как раз поднялся немолодой воин, поднял чару:
— За нашего храбрейшего из воевод — Рагнара Белозубого!
— Слава! — закричали за столами.
— Слава!
— Будем!
Рагнар поднялся, поклонился, залпом осушил кубок, а пока воины радостно орали, чокались краями серебряных кружек, шепнул:
— Тцарская воля — закон. Быстро оседлай моего коня, я сейчас выйду.
Кленок выскользнул, на него внимания не обращали, в палате чадно, пахнет подгорелым мясом, душистыми травами. Перегретый воздух колыхается так, что, проведи здесь двугорбого коня, и тогда не заметят в пьяном угаре.
Воевода вышел на крыльцо, как и обещал, в той же одежде, только набросил поверх рубашки кольчугу тонкой работы. Русые кудри убрал под шлем, край надвинул на самые брови, глаза тревожные, видно даже в ночи. Слабый свет полумесяца блестел серебром на широко разнесенных плечах.
— Конь готов?.. Молодец. Ну, боги всё видят...
Кленок сбегал к темным воротам, стражей не было, пируют вместе со всеми. Тяжёлые створки загрохотали навстречу ночи, раздвинулись, как крылья ночной бабочки. Дорога загрохотала под крепкими копытами быстро и предостерегающе.
Рагнар скакал насупленный, в лице тревога проступала всё отчетливее. Мальчишка раздирался от сочувствия: обычно тихий, как будто пришибленный тцар сейчас грозен, лют и явно несправедлив в гневе, но воеводе бояться нечего, он у тцара самый лучший, тцар его ценит, не зря же в трудный час позвал именно его...
Конь воеводы поравнялся с ним, лицо воеводы в ночи казалось бледным, как у мертвяка, а вместо глаз зияли тёмные впадины. Голос прозвучал глухо:
— Ты хоть слышал... из-за чего я тцару мог понадобиться так срочно?
— Не знаю, — ответил Кленок, но, увидев, как ещё больше омрачилось лицо любимого воеводы, добавил торопливо, — там всё по-прежнему, только тцарица вроде бы — совсем плоха.
Ему показалось, что воевода вздрогнул. После паузы, когда слышен был только стук копыт и свист встречного ветра, голос воеводы прозвучал совсем печально:
— Да, тцарица сильно смягчала нрав нашего светлого...
Кленок ощутил, как недобрый холод внезапно начал пробирать до костей. Губы задрожали, а голос сорвался:
— И что теперь? Неужели нрав Его Величества изменится?
— Узнаем, — ответил воевода несчастливо.
Дальше скакали в молчании, так же и пронеслись в раскрытые ворота. Не останавливались, пока не ворвались в Тцарский двор, привязали коней, и только на крыльце Рагнар остановил молодого воина:
— Дальше я один.
— Но он велел...
— Останься, — сказал Рагнар мягче. — Кто знает, что на уме этого...
Он не договорил, но Кленок понял, что герой просто хочет уберечь его от внезапного приступа гнева, что может случиться с тцаром от сильного горя. Сердце переполнилось горячей благодарностью, а в глазах защипало. Он смотрел в удаляющуюся спину с пламенной любовью, молча давая себе клятву отдать жизнь за этого благороднейшего из людей, когда тому потребуется.
А Рагнар вошел в покои быстрым шагом воина, который умеет быть быстрым, не выказывая суетливой торопливости. Тцар, уже одетый, возился с замком одной из скрынь, что стояли у него в личных покоях. Обернулся, как ужаленный:
— Ты?.. Что подкрадываешься?
— Торопился, — пробормотал Рагнар, на самом же деле топал как конь, ещё и половицы визжали, будто с них сдирали шкуру. — Что изволишь, пресветлый тцар?
Тцар смотрел на него глазами, полными слез. Рагнар, чувствуя неладное, опустился на колени:
— Если в чём провинился, прости! Только боги не делают ошибок.
— Вставай, — бросил тцар измученным голосом.
Рагнар покачал головой:
— Я знаю, ты никого не зовёшь ночью просто так. Я вижу, какое у тебя лицо. Что случилось? Я догадываюсь, что у меня один выход — в пыточный подвал... Тцар сказал раздражённо:
— Да встань же!
Рагнар сказал упрямо, чувствуя, как страх стиснул уже не только сердце, но и внутренности:
— Скажи хоть, в чём моя вина?
— Да не обвиняю тебя, дурак!
— Но тцар... Ты никого не вызывал так внезапно, среди ночи...
Тцар гаркнул, выпучив глаза и раздувая ноздри:
— Тебя в самом деле туда сейчас поволокут, если не встанешь!
Рагнар поспешно поднялся, но голос держал униженным:
— Я не знаю причины твоего гнева. В чём я виноват, скажи...
Тцар заорал, вскинув кулаки:
— Что за дурак! Клянусь тебе всеми богами, что ни в чём тебя не обвиняю. А если и виноват ты в чём, то клянусь опять же всем святым на свете, клятвой Кибелла клянусь, что волос с твоей головы не упадёт по моей воле, пальцем тебя не трону! И никогда ничем на тебя не посягну, вреда не причиню! Вот прямо перед алтарём Кибелла клянусь, что пусть меня он живого утащит, и на том свете каждый день на кол сажает, если нарушу слово!.. А если вздумаю хоть слово тебе сказать худое, то пусть мой язык Кибелл тут же и выдерет! Теперь доволен?
Рагнар перевёл дыхание, пусть лучше сочтут дураком, чем опасным для трона, голос его всё ещё подрагивал:
— Тогда... зачем?
— Дело тайное, Рагнар. Только ты да я должны знать, понял? Поклянись.
— Клянусь, — сказал Рагнар поспешно. — Я и без клятвы всей душой... Но клянусь всем на свете... А что за дело?
Тцар откинул крышку скрыни, достал оттуда и бросил в лицо воеводе белую одежду:
— Одевайся!
Сам он вытащил такую же точно, встряхнул брезгливо, и пока Рагнар рассматривал странную одёжку, быстро напялил поверх своих тцарских одежд. Только теперь воевода признал длинную одежду волхвов, нелепую для жизни, с непомерно длинными широкими рукавами, чехлом для головы, а полы почти подметают землю.
— Да одевайся же, — прошипел тцар. — Тцарица просила исполнить её последнюю волю. Мол, чтобы я прислал к ней Верховного волхва, дабы она могла очиститься от преступлений... какие преступления у такой чистой души?.. Настоящие преступники и не думают чиститься, а несчастный, что нечаянно на муравья наступит, тут же бежит с пожертвованиями в храм! Ладно, ты готов? Да сними ты эти сапоги!.. Волхвы ходят босыми, не заметил ещё?.. Пошли.
Рагнар нахлобучил капюшон на лицо так, чтобы скрыть его полностью, почти на ощупь двинулся за тцаром. Тот почти бежал, босые ступни звонко шлёпали по чисто выструганным доскам. В длинной одежде чувствовал себя скованно и нелепо, в ней ни работать, ни драться, все волхвы — бездельники и обманщики, кроме колдунов, конечно.
Они пробежали через ночные палаты, светильники горят слабо, запах животного масла совсем лёгок, тут же растворяется в ночной свежести. Страж на дверях тцарицы не узнал, поклонился:
— Мир вам, святые отцы!
— И тебе покой, — буркнул тцар на ходу.
Рагнар промолчал, радуясь и ужасаясь такому обману. Дверь распахнулась без скрипа, он успел увидеть на дверных петлях блестящие капли масла.
Покои тцарицы освещены едва-едва, её глаза уже не переносят яркий свет. Ложе посреди покоев, среди пышных одеял и шкур её тонкая фигурка едва различалась, ещё больше исхудавшая. Светлые волосы разбросались по подушке в беспорядке. По ту сторону ложа застыла заплаканная сенная девка. На вбежавших волхвов взглянула враждебно.
Шлёпая босыми ногами, тцар подбежал, но от ложа остановился в двух шагах. Капюшон нависал, пряча лицо в тени. Рагнар со смиренным видом встал рядом, ибо Верховный волхв, как всем известно, всегда должен иметь при себе помогающего ему волхва высокого ранга...
— Приветствую тебя... тцарица, — выговорил тцар. Он запыхался, голос звучал хрипло, а Рагнар удивился, как меняется голос из-за пары орехов за щекой. — Тебя любят боги... уф-уф... если так настойчиво зовут к себе. Но твой вид говорит, что ты ещё не скоро покинешь землю...
Тцарица приподняла веки, видно, с каким трудом, тут же опустила. Из исхудавшей груди вырвался тяжёлый вздох:
— Не утешай меня, святой волхв... Я чувствую, что скоро предстану перед богами.
— Чувства людей обманывают, — возразил тцар, и Рагнар подивился теплоте в голосе всегда равнодушного к людям тцара. — Ты ещё потопчешь молодую травку.
Тцарица снова приоткрыла глаза, мгновение всматривалась в смутно маячившие перед ней две фигуры:
— Как вы добрались так быстро, святые волхвы? Рагнар смиренно наклонил голову, не зная, как соврать, а тцар нашелся первым:
— Мы скакали на быстрых конях, мы летели на Змее, мы бежали через весь двор, как испуганные зайцы. Но теперь мы здесь, и ты можешь облегчить душу.
Он слегка повёл головой в сторону Рагнара, и тот прошептал как можно смиреннее:
— Да-да, облегчи душу. Боги всё поймут.
Веки тцарицы опустились. Она дышала всё медленнее, Рагнар уже начал думать, что она так и отойдёт светло и тихо, но тцарица с усилием разомкнула уста, голос её прозвучал хрипло, исполненный стыда и страдания:
— Я была хорошей тцарицей, но я нарушила заветы богов... ибо все эти годы я любила... и доныне люблю...
Голос ее прервался, тцар спросил осторожно:
— Ну-ну...
— Самого лучшего из мужчин на свете... самого смелого воина... его имя на устах у всех...
Снова она долго отдыхала, в комнате слышалось только хриплое дыхание умирающей, в то время как оба в длинных одеяниях волхвов вовсе затаили дыхание. Тцарица наконец набралась сил, с губ её сорвалось тихое:
— Его зовут Рагнаром Белозубым... Он самый отважный воевода...
Человек в одежде Верховного волхва дёрнулся, спина его на миг выпрямилась, но тут же он тряхнул головой, надвигая капюшон глубже на лицо.
— Кайся, кайся...
И второй волхв, дёрнувшись, повторил осевшим голосом:
— Кайся...
— Я прошу принять от меня во искупление моей вины... — прошептали бледные губы, — вон ту шкатулку... Там золотые монеты и драгоценные камни...
Верховный волхв крякнул, голос его был строгим:
— Мы будем просить богов об очищении. После паузы тцарица заговорила снова:
— Свою девичью честь я отдала не тцару... этот дурак напился так, что хоть самого... Воевода Рагнар отнёс меня в тцарскую спальню...
Верховный волхв издал странный звук, словно в нём скрипнули мельничные жернова. Тяжёлым, как Авзацкие горы, голосом прохрипел:
— Что ж, и эта вина...
А второй подтвердил учащённым голосом.
— Примите от меня вон ту чашу, она вся из чистого злата, украшена драгоценными камнями... Из неё пил сам Яфет, она имеет чудодейственные силы.
Верховный волхв сказал после молчания:
— Мы будем просить богов.
— И ещё... я трижды пыталась отравить тцара... но один раз его пёс перехватил отравленный кус, в другой раз он сразу же так напился, что всё выблевал... Ой, тяжко мне... А в последний раз, я носила при себе яд пять лет, и он выдохся... Это когда дурак страдал животом неделю...
Верховный волхв что-то прохрипел, будто его за горло держали невидимые пальцы. С трудом выдавил:
— Что ж, перед смертью... ты прощена. Второй волхв сказал прерывистым голосом:
— Перед смертью...
— И последнее, — сказала она тихо, но в мёртвом голосе внезапно зазвенели странные струнки, он обрёл живые нотки, — трое сынов у меня...
Она затихла, слышно было её прерывистое дыхание, но теперь слышно было, как шумно дышит и Верховный волхв, словно всё ещё бежит по лестнице. Не выдержав, спросил хриплым голосом:
— Что с сынами?
— Двое... сильных и красивых... а третий, который урод... только он от того урода, что на троне...
Верховный волхв застонал, выпрямился, он оказался высок и широк, хламида волхва на нём затрещала, как гнилье. Сенная девка вскрикнула, отпрянула к стене. Глаза её выпучились, как у совы. Человек в одежде волхва с проклятием швырнул чашу на пол с такой силой, что она смялась, будто была из мокрой глины. Следом одним свирепым движением сорвал белую одежду и бросил на пол. Сенная девка вскрикнула дурным голосом. Волхв в одно мгновение обратился в грозного тцара, что весь в ратной одежде, страшен и грозен, лицо лютое, как у лесного зверя, глаза налились кровью. Был он свиреп, некрасивое лицо перекошено яростью, глаза выпучились как у жабы, налились кровью, губы задрожали, в уголке начала вздуваться пена. Доспех на нём блестел в слабом свете зловеще, грозно.
Второй волхв голову опускал все ниже. Уже не волхв, а тцар грянул страшным голосом:
— Очищение? Пусть черти тебя чистят в преисподней! Пусть Ящер на тебе возит камни!
Тцарица вздохнула, её тяжелые веки опустились. Бледные губы слегка изогнулись, в другое время это показалось бы улыбкой. А тцар резко, словно собираясь вонзить меч, обернулся ко второму, что сгорбился ещё больше.
— А ты, мерзавец, будь благодарен богам, что сумели тебя защитить!! Какой дурак меня за язык тянул?
Рагнар развел руками:
— Что я могу?
Тцар заорал, трясясь и брызгая слюной:
— Вот и молчи! Молчи обо всём, что услышал. Не смолчишь, я не погляжу на свою клятву... Что меня за язык дернуло, дурака проклятого?.. Как ты сумел так подлезть... Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ну что я за дурак, что за дурак...
— Действительно, дурак, — сказал Рагнар вслух. Он огляделся по сторонам, никто ли не слышит, повторил с удовольствием: — И не просто дурак!.. Дурак, который в моих руках. Который сам отдался в мои руки...
Даже стыдно, что тогда трясло от страха. Правда, уже вечером он шёл в свой роскошный дом, подпрыгивая от радости. Тцар поклялся нерушимой клятвой прямо перед алтарём грозного бога Кибелла, а эти клятвы не осмелится нарушить ни человек, ни эльф, ни гном, ни тролль. Так что отныне он, Рагнар, в безопасности. Тцар не просто поклялся не вредить, он поклялся, что не посмеет дурного слова сказать...
* * *А Мрак тем временем из пиршественного зала в сопровождении Аспарда двинулся было в сторону выхода из дворца, но почти сразу наткнулся на знатное лицо, оно же потомок древнейшего рода, что воевал с гиксами. Манмурт, вспомнил он, и спросил громко, гордясь памятью:
— Эй, Манмурт!.. Ты с собаками дрался, что ли?
На Манмурте вместо пышного костюма висели грязные клочья, лохмотья, словно его костюм топтали все кони Барбуссии, жевали все коровы, а оплевали все верблюды страны Песков. Половину лица Манмурта занимал кровоподтёк, другую половину исполосовали длинные царапины, ссадины, из уха торчат, как крохотные стрелы, длинные колючки.
Манмурт вздрогнул, обнаружив тцара так близко, лицо его за это время похудело и вытянулось.
— Ваше Величество! Я привел вашего некаканого зверя обратно. Оно сейчас там... в спальне резвится.
Мрак вздрогнул, представив, что может натворить скучающая по нему жаба, спросил торопливо:
— А что случилось?
— Да оно гоняло там за всякими, — объяснил Манмурт уже холодновато и отстранённо, как надлежит воспитанному человеку. — А потом, наверное, соскучилось по Вашему Величеству. Она в вас души не чает. Вы так похожи! Если чуть темнее, то вас не различить... Бросилось со всех ног. Я поводок не выпустил, так что, извиняюсь, меня анфасом протащило по всему саду. А там кусты с такими уродливыми шипами! Странный был вкус у вашего садовника, надо признаться. И камни почему-то шершавые... Раньше как-то не замечал. Может быть, велеть сменить их, Ваше Величество?
Мрак в задумчивости почесал нос:
— Гм... Вообще-то надо бы занять работой дворцовых бездельников. Сколько народу топчется в приёмной, чего-то ждут, в глаза заглядывают. Я уж все хотел спросить: чего хотят? Вот Аспард грит, что просто хотят быть пред мои ясны очи. Тьфу! Неужто думают, что на них смотреть приятно?.. Но с другой стороны, на тех плитах будет скользко, как на льду. Ты себе харю вовсе расшибёшь, когда будешь по бабам ходить ночью. Лады, чего-нибудь придумаю! Но если она мне в спальне нагадит, смотри мне...
Задний двор являл собой небольшую вымощенную камнем и огороженную с трех сторон высокой стеной площадь. С четвёртой стороны пространство замыкала глухая стена дворца, серая и выщербленная, будто по ней стучали рогами сотни быков.
Вблизи крыльца разлеглась колода непонятного назначения, десяток воинов сидят в теньке, перед ними кувшин с вином, пили прямо из горла, прикладываясь по очереди. Двое на солнцепёке, обливаясь потом, вяло рубили мечами в середине двора деревянный чурбан. Немолодой воин, весь в устрашающих шрамах, свирепо порыкивал, заставлял двигаться быстрее. Под противоположной стеной двора, высокой, каменной, ещё с десяток деревянных столбов, испещренных зарубками, а на самой стене — пять широких кругов из дерева. В двух торчат по три оперённых стрелы.