Не просто музыка жила в крови у Кита (где обречена была жестоко соперничать с другими, более сомнительными компонентами) — он сам был как будто из гитарной древесины. И снова Кент тут особо ни при чем. По материнской линии Кит происходит от французских гугенотов, протестантов, от преследований бежавших с католической родины и нашедших приют на Нормандских островах. Музыкой он обязан в основном деду по матери, Теодору Огастесу Дюпри, руководившему чередой полупрофессиональных оркестров и игравшему на многочисленных инструментах, в том числе на фортепиано, саксофоне, скрипке и гитаре. Одна из величайших радостей Китова детства — которых в целом было поменьше, чем у Майка Джаггера, — поездки с «дедой Гасом» в музыкальный магазин Айвора Майрантса[54] в лондонском Вест-Энде, где прямо на месте изготавливали гитары на заказ. Иногда Кита пускали в мастерскую, где он наблюдал, как вытачиваются пленительные силуэты, и вдыхал ароматы свежераспиленного розового дерева, канифоли и лака — самые пьянящие, невзирая на жесткую конкуренцию, наркотики в его жизни.
Он был единственным ребенком, а родители его — прямой противоположностью родителям Майка. Отец Берт Ричардс, суровый интроверт, долгими сменами изнурительно вкалывал контролером на заводе по производству электроламп, и на то, чтобы быть авторитетом и ролевой моделью, как Джо Джаггер, у него не оставалось сил. Мать Дорис ни капли не походила на Еву Джаггер — она была жизнерадостная, здравомыслящая женщина, ужасно баловала сына, обожала музыку, и вкусы ее отличались эклектичностью — от Сары Вон[55] до Моцарта. Моя тарелки за сыном, она на полную громкость включала радио и звала его «послушать эту блюзовую ноту!».
Дорис не желала заставлять Кита ходить по струнке, никакие школьные санкции не помогали, и в результате умный восприимчивый мальчик считался неисправимым тупицей. К тринадцати годам его сочли в смысле учебы безнадежным и отправили в Дартфордскую техническую школу, — может, обучится там какому-нибудь полезному ремеслу. Школа располагалась в Уилмингтоне, и по утрам и вечерам дорожки Кита и Майка, ходившего в Дартфордскую среднюю, пересекались, хотя оба понятия о том не имели. В Дартфорской технической Кит ловил ворон и срывал уроки, и спустя два года его исключили, не выдав ни единого сертификата сантехника или каменщика.
Сидкапский художественный колледж — учебное заведение паршивее некуда. В ту эпоху даже в мельчайших английских городишках водился собственный колледж или школа искусств в псевдоготическом викторианском здании — привычный городской атрибут, вроде библиотеки или бассейна. Туда принимали любых школьных недоучек с минимальными художественными склонностями — то есть недотеп, которые недотягивали до университетских стандартов, но ленились найти работу. С пятидесятых в художественных школах находили к тому же приют юнцы, уверенно двигавшиеся в тупик по причине своей одержимости рок-н-роллом. Кит вступил в это нечаянное братство, куда на том или ином этапе входили Джон Леннон, Питер Таунсенд, Эрик Клэптон, Ронни Вуд, Рэй Дэвис, Сид Барретт и Дэвид Джонс, впоследствии известный как Боуи.
Будучи подростком из рабочей семьи, он сполна пережил первую волну рок-н-ролла, а не ждал, как буржуазный Майк, пока рок-н-ролл станет попристойнее. Его давным-давно подкосила общегосударственная гитарная лихорадка, занесенная Элвисом Пресли, — спасибо «деде Гасу» и умельцам у Айвора Майрантса. Первую гитару ему за семь фунтов купила любящая мама — из своей зарплаты в дартфордской пекарне. Петь он умел — он даже пел сопрано в сборном хоре на коронации, — но мечтал быть как Скотти Мор, соло-гитарист в трио, аккомпанирующем Элвису; легкие оживленные рокабилльные риффы Мора идеально ложились на сумрачную и опасную сексуальность Короля.
В Сидкапском художественном колледже художествами он особо не увлекался — разве что достиг практически гениальных высот в вандализме, — однако музыкальное образование поглощал жадно. Среди студентов сложилась тусовка преданных поклонников блюза — вела она себя, как водится, точно ячейка сопротивления в тылу оккупантов. Их вдохновитель Дик Тейлор недавно прибыл из Дартфордской средней, где участвовал в таком же подпольном движении вместе с Майком Джаггером. Как и Майка годом раньше, Дик посвятил Кита в блюз. В процессе он порой поминал, что играл в группе, но очень невнятно, и до Кита так и не дошло, что в группе этой был и его одноклассник из детства. Он мечтал присоединиться к группе, но, по словам Тейлора, «стеснялся попросить».
После случайного воссоединения в утреннем поезде Майк и Кит снова встретились в единственном клевом заведении Дартфорда, кофейне «Карусель», и вскоре стали регулярно тусоваться вместе. Кит притаскивал гитару, полуакустический «хофнер» с эфами, а Майк признался, что, невзирая на колледжский шарфик и аристократический акцент, поет блюз. Они сразу принялись музицировать, вкусы у них совпадали идеально — блюз и кое-какая поп-музыка, если хорошая, — а эмпатия доходила едва ли не до телепатии. «Мы слышали что-нибудь и тотчас переглядывались, — напишет Кит позже в своей автобиографии „Жизнь“. — Слушали пластинку и сразу: „Тут не то. Тут лажа. А вот тут по-настоящему“». Как и у двух других полных противоположностей, Джона Леннона и Пола Маккартни, познакомившихся в Ливерпуле четырьмя годами раньше, несовпадение характеров лишь укрепляло их дружбу. «[Майку] нравилась уравновешенность Кита, его упертость, его гитарная мания, — говорит Тейлор, — а Кита привлекал Майков интеллект и драматичность».
В безымянную блюзовую группу, которая продолжала ни шатко ни валко существовать, Майк привел бы Кита с дорогой душой. Но, кроме Тейлора, нужно было убедить еще двоих. Боб Бекуиз и Алан Эзерингтон тоже закончили среднюю школу, но жили дома, в той же безукоризненной среднеклассовой обстановке, что и Джаггеры. Кит стоял ниже их на социальной лестнице и не в том районе родился: он жил в муниципальном доме на решительно хулиганском Темпл-Хилле, на востоке Дартфорда, и терся среди самых сомнительных городских тедди. Впрочем, одной репетиции хватило, чтобы Бекуиз и Эзерингтон согласились, что Тейлор прав: приятель Майка «полный охламон… но охламон славный». Роли распределились так, чтобы на соло-гитаре играли Кит и Бекуиз по очереди.
Подлинным пропуском в их ряды стал для Кита Чак Берри. Берри сделал то, чего не удалось ни одному школьному педагогу или колледжскому лектору, — Берри заставил Кита внимательно слушать и усердно работать. Спортивные электрические риффы, которыми Берри украшал свой вокал, большинству его британских поклонников оставались темны. Однако Кит, снова и снова слушая пластинки, подобрал все до последней ноты и последнего аккорда в «Sweet Little Sixteen», «Memphis, Tennessee» и даже сложное вступление и соло «Johnny B. Goode», где Берри как-то умудряется в одиночку изображать двух соло-гитаристов, что пытаются перещеголять друг друга. Если голос Майка кого и напоминал, то Берри, слегка; а в этой аутентичной инструментальной обстановке он практически превратился в Чака.
С появлением Кита группа наконец обзавелась именем — Little Boy Blue and the Blue Boys. У Кита внутри гитары значилось название «Blue Boy», а «Little Boy Blue» — псевдоним блюзового гиганта Сонни Боя Уильямсона. Был также намек на двусмысленное хи-хи («Little Boy Blue, come blow up your horn»[56]) и иронический кивок на «Мальчика в голубом» XVIII века, портрет юного ангелочка в небесном атласе кисти Томаса Гейнсборо. Иными словами, хуже название сложно было придумать.
Вне группы Кита приняли отнюдь не все друзья Майка. Алан Эзерингтон вспоминает, что в широком кругу выпускников Дартфордской средней бывали вечеринки, куда Майкова друга тедди-боя подчеркнуто не приглашали. Майк расстраивался — тем самым являя друзьям по группе отзывчивую, заботливую натуру, какой они прежде в нем не подозревали. Он опекал Кита — который был отнюдь не так крут, как прикидывался, и во многом довольно чувствителен и раним, — а тот в свою очередь был ему предан почти по-собачьи.
Майк же без проблем вписался в обстановку, где обитал Кит. Уютный неряшливый муниципальный дом на Спилмен-роуд наиприятнейшим манером контрастировал с вылизанным и строгим жилищем Джаггеров в Тупике. У Кита не было энергичного отца, который требовал тягать штангу или всей командой мыть посуду, а Дорис была заботлива и добродушна, какой никогда, невзирая на все свои замечательные качества, не бывала Ева Джаггер. В то лето, когда Ричардсы поехали на выходные в Девон, в Бисэндс, Майк ехал с ними в их побитом старом «воксолле». Кит прихватил гитару, и друзья развлекали посетителей местного бара песнями The Everly Brothers.[57] В остальном же, вспоминает Дорис Ричардс, Майк «до слез скучал» и все стонал: «Никаких женщин… никаких женщин». На марафонском обратном пути у них сдох аккумулятор, и пришлось ехать, не включая фар. Когда спустя часа четыре или пять они подкатили к дому Джаггера, Ева встретила их, поджав губы и отнюдь не посочувствовав.
Майк всегда обезьянничал чужие акценты и манеры — обычно в насмешку, порой в восхищении. Теперь вне колледжа — и дома — он забросил свою приличненькую личину студента в полосатом шарфике и стал одеваться и вести себя как Кит; речь его, прежде тихая и безликая, как подобает воспитанному мальчику среднего класса, сменилась грубым кентским кокни. С Китом он больше не был «Майком», благоухающим спортивными автомобилями, пиджаками шотландского твида и пивом в оловянных кружках в пристойных воскресных забегаловках на обочине. Он сократился до «Мика», вызывающе рабочего окурка от своего имени, смердящего только пабами и перепившимися ирландцами. Крепкий орешек — приставка, которой «Джаггер» ждал всю жизнь; вместе эти три слога уже практически били стекла.
Приход Кита расширил репертуар группы и придал звучанию остроты, но не обострил честолюбия и целеустремленности музыкантов. Они по-прежнему репетировали в вакууме, не искали концертных площадок, не пытались завести менеджера, который искал бы площадки за них. В начале 1962-го в доме Алана Эзерингтона они записали Майка, точнее, Мика на «Джойстик»: самые удачные номера Чака Берри с Китом на соло-гитаре, по две версии «Beautiful Delilah», «Little Queenie» и «Around and Around», по одной — «Johnny B. Goode» и «Down the Road a Piece», плюс «I Ain’t Got You» Билли Боя Арнольда[58] и «La Bamba» Ритчи Вэленса. Пленку, однако, не послали в звукозаписывающую компанию или в агентство, проанализировали на предмет инструментальных и вокальных недочетов и забыли — на тридцать лет, по прошествии которых эту запись, уникальный портрет суперзвезды и супергруппы в эмбриональной стадии, выставили на аукцион и выручили за нее целое состояние.
* * *В четверг, 15 марта 1962 года, Little Boy Blue and the Blue Boys обнаружили, что они в этом мире все-таки не одни. Проглядывая номер «Мелоди мейкер», они загорелись, узрев сообщение о мероприятии, объявленном — и совершенно обоснованно, на их взгляд, — «Самым Волнующим Событием Года». Через два дня в Илинге, западном пригороде Лондона, откроется блюзовый клуб.
Основатель клуба Алексис Корнер был первым в череде выходцев из экзотических регионов, от Кента весьма далеких, которые помогли Майку стать Миком. Корнер родился в Париже — отец русско-австрийского происхождения, мать греко-турецкого; младенчество провел в Швейцарии и Северной Африке, вырос в Лондоне, поступил в престижнейшую школу Сент-Полз. Подсел на блюз в школе, отрекся от всего своего многообразного национального наследия, научился играть буги-вуги на фортепиано, банджо и гитаре и полагал — как позже и наш дартфордский школьник, — что его священная миссия — спасти эту музыку от смерти.
В результате тридцатитрехлетний Корнер, доброжелательный человек с опередившей время стрижкой афро и безупречным акцентом привилегированного школьника, возглавлял теперь единственную совершенно блюзовую группу Великобритании под названием Blues Incorporated. Тогда это название намекало вовсе не на крупный бизнес, но на фильм «Корпорация „Убийство“» с Хамфри Богартом, повествующий об американских гангстерах,[59] — каковым, собственно говоря, музыкальные современники Корнера полагали и его.
В 1961 году любому поп-музыканту, желавшему прорваться на британскую сцену, первым делом надлежало покорить Сохо. В лабиринте узких георгианских улочек в сердце лондонского Вест-Энда гнездилась небогатая музыкальная индустрия столицы — музыкальные издательства, рекламщики, искатели талантов, агенты и студии звукозаписи, а также почти все толковые концертные площадки — вперемежку с французскими ресторанами, итальянскими продуктовыми лавками, табачниками и стрип-клубами дурного пошиба. Отсюда рок-н-ролл и скиффл отправились гулять по стране, и сюда же инстинктивно направлялись все, кто желал стать поп-звездой, мельком углядеть голые сиськи, выпить эспрессо или съесть coq au vin.[60]
Однако со времен взлета трад-джаза Сохо стал центром не новаторства, но охранительства и предрассудков. Здесь теперь собирались адепты «чистого» джаза — и самые рьяные обитали в клубе «Марки» Национальной джазовой лиги, в подвале, напоминавшем (согласно проекту фотографа-сюрреалиста Ангуса Макбина) интерьер шатра. В этой осадной атмосфере блюз уже не считали двоюродным братом джаза — на него взирали свысока, как и на трад-джаз, и даже на рок. Алексис Корнер когда-то играл на банджо в оркестре Барбера, и потому его решение отставить синкопы и создать группу, которой, по сути дела, хватало двенадцати тактов и трех аккордов, считалось особенно предосудительным.
Невзирая на регулярные отказы клубных менеджеров в Сохо — и резче всех отказал менеджер «Марки» Гарольд Пендлтон, — Корнер был убежден, что у блюза есть аудитория, она полностью оторвана от лондонской музыкальной сцены, но постучалась бы в дверь к Blues Incorporated, если б таковая дверь существовала. Отсюда и решение открыть собственный клуб в пригороде, где он вырос и где, хотелось надеяться Корнеру, к нему отнесутся дружелюбнее.
Илинг, как и Дартфорд, никому и в голову не приходило заподозрить в том, что именно там куется блюз. Богатый, мирный, почти целиком «белый» район, более всего известный благодаря одноименным киностудиям, откуда вышла британская классика «Добрые сердца и короны» и «Паспорт в Пимлико»,[61] а также наличию Бродвея, а не просто Главной улицы. «Илингский клуб» (название, намекавшее скорее на гольф и бридж, чем на нутряную музыку) располагался почти напротив станции метро «Илинг-Бродвей», под пекарней и чайным залом Эй-би-си. Местные матроны, попивая чай, принесенный официантками в кружевных фартучках, едва ли подозревали, что бурлит у них под ногами.
Восторг Little Boy Blue and the Blue Boys несколько поубавила труднодоступность клуба — двадцать с лишним миль к северо-западу от Дартфорда, поди доберись, что на машине, что общественным транспортом. 17 марта они обещались быть где-то еще и на открытие не попали. Но в следующую субботу все пятеро набились в «райли-пэтфайндер» отца Алана Эзерингтона и отправились в Илинг.
Первое впечатление оптимизма не внушало. Клуб состоял из хлипкой лестницы и одного зала, влажно пахнувшего протекающей неподалеку Темзой; в центре — барная стойка, в углу — наскоро собранная сцена. Единомышленники, ожидавшие концерта, — человек двадцать в общей сложности — тоже как-то не вдохновляли. Мик из будущего вспоминал их как «трейнспоттеров, которым некуда было податься… толпа ботаников… а девчонок раз-два и обчелся».
Появление на сцене Blues Incorporated аудиторию почти не взбодрило. Трое музыкантов основного состава, всем чуть за тридцать (по понятиям 1962 года, старость не за горами), в белых рубашках и строгих галстуках, в мешковатых штанах из серой фланели и черных ботинках на шнуровке; серьезные, сосредоточенные — им бы в камерном оркестре пиликать. Но когда они заиграли, все это стало не важно. Играли они чикагский инструментальный блюз, ленивое перетягивание каната между гитарой, саксофоном и гармоникой, и по логике вещей такое могло сойти с рук разве что Рою Брауну или Чемпиону Джеку Дюпри[62] на концертных альбомах, просвеченных дешевым неоном южных районов Города ветров и пропитанных пойлом, которое прикидывается джином. И вот, однако, тот же самый блюз, воспроизводимый почти нота в ноту горсткой квадратных англичан под пекарней на илингском Бродвее.
Солировали в группе Корнер на гитаре — обычно сидя — и его давний партнер Сирил Дэвис, дородный слесарь из Харроу (пригорода, а не знаменитой школы), который как-то научился виртуозно играть блюз на фортепиано, гармонике и двенадцатиструнной гитаре. Их единственным сопровождением выступал чернобородый агроном, кембриджский выпускник Дик Хекстолл-Смит на тенор-саксофоне. В остальном Корнер залучал совсем молодых музыкантов, обычно даже не полупрофессиональных, — они взирали на него как на великого учителя и потому требовали милосердно низкой платы. В этой текучей популяции был девятнадцатилетний классический контрабасист Джек Брюс, который годы спустя будет играть на басу в супергруппе Cream,[63] и двадцатиоднолетний ударник из Уэмбли, бывший студент художественной школы Чарли Уоттс.
Корнер готов был давать шанс новичкам, и это разожгло в Мике первые проблески честолюбия. Он разыскал адрес Корнера и спустя несколько дней послал ему пленку Little Boy Blue and the Blue Boys — «Reelin’ and Rockin’» и «Around and Around» Чака Берри, «Bright Lights, Big City» и «Go on to School» Джимми Рида и «Don’t Want No Woman» Бобби Бланда.[64] Корнер ничего особо интересного на пленке не услышал (и потом потерял ее, о чем в итоге сильно пожалел), но, как обычно, готов был пустить на сцену кого угодно. Без никакого предварительного прослушивания Мику предложили выступить в ближайшую субботу, с Китом и самим Корнером на гитарах и Джеком Брюсом на контрабасе.