Он поиграл авторучкой. Великолепное перо, способное одним росчерком прихлопнуть множество поднимающихся голов. Хорошо хоть, чернила не красные…
Он болезненно поморщился. Даже тот упрямый юноша, много лет назад впервые переступивший порог инквизиторской школы, вряд ли предполагал, что придется сидеть в таком… в такой яме. Да погибнет скверна, так ее растак…
Среди его педагогов был некий умный и, кажется, вполне достойный человек, бывший убежденным сторонником «варианта ноль». Официальная Инквизиция старательно декларировала непричастность к самой идее «варианта», однако вовсе не запрещала своим сотрудникам рассуждать о несомненных его выгодах. «Вариант» без затей декларировал, что ведьма в мире лишняя. Вообще. Любая…
Клавдию захотелось раздраженно отшвырнуть ручку. Вместо этого он глубоко вздохнул и аккуратно положил ее на стол.
В окошке селектора трепыхнулся зеленый огонек.
— Слушаю.
— Да погибнет скверна… патрон, приема настойчиво добивается Хелена Торка, учетный номер шестьдесят во…
— Я помню ее номер, Мита. Она одна?..
— Прочих… патрон, прочих было семьдесят два человека, с утра. Я распределила их… короче, их уже приняли. Господин Глюр и заместители. А Торка…
— Я приму ее.
— Да, патрон, — смиренно вздохнул селектор.
Среди множества виженских ведьм только неполный десяток обладал такой привилегией — подвергаться контролю лично Великого Инквизитора. Клавдий завел это правило сам, и за пять лет оно перестало быть новшеством, потому что вошло в привычку; Клавдий не жалел о потере времени. Привилегированные виженские ведьмы были исключительно интересными собеседницами.
Хелена Торка возглавила виженский оперный приблизительно в то же время, когда Клавдий встал во главе Инквизиции; собственно, удержаться на своем посту ей удалось исключительно благодаря Старжу. «Наш новый Великий Инквизитор — человек с широкими взглядами…»
Хелена Торка была «глухаркой», неинициированной ведьмой — несмотря на многочисленные соблазны, импульсивность характера и свои почти что пятьдесят лет. Хелена Торка знала цену слишком многим вещам; главное же — Хелена Торка была предана своему театру. Как собака.
Дверь бесшумно прикрыли снаружи; женщина, чье лицо скрывалось под темной вуалькой на шляпе, болезненно вздрогнула. Клавдий никогда не принимал ее здесь — для регулярных контрольный встреч с предводительницей богемы куда лучше подходила маленькая комнатка этажом ниже, та, похожая на гримуборную, с большим зеркалом и мягким диваном; обстановка же рабочего кабинета не к располагала ни к спокойствию, ни к доверительности, скорее наоборот. Никакую ведьму не обрадует дознавательный инквизиторский символ, вырезанный прямо на деревянной обшивке стены. В трех экземплярах.
— Добрый вечер, Хелена, — Клавдий поднялся, одновременно пытаясь ослабить удар, пришедшийся на ведьму. Директриса оперного никогда не могла похвалиться защитой. Хотя бы средненькой.
— Приветствую, мой инквизитор, — женщина чуть склонила голову. — Тяжкие… времена…
— Нелегкие, — Клавдий подождал, пока женщина усядется в кресло для посетителей. Вытянул сигарету, спрятал снова. — Я, наверное, неприятный сейчас? Сильно давлю?
— Ничего, — тонкие губы под тенью вуали страдальчески улыбнулись. — Я потерплю… В конце концов, именно ради этого… незабвенного ощущения я просидела в приемной шесть часов.
— Прошу прощения, Хелена, — сухо отозвался Клавдий. — Думаю, вы все понимаете.
Голова в черной шляпке медленно кивнула. Женщина старалась не поднимать глаза на дознавательные знаки на стенах.
— К делу, — Клавдий уселся. — Сегодня не контрольный день. Что побудило вас, занятого человека, вырвать из своей жизни эти самые шесть часов?
— Я не побеспокоила бы вас, — тонкие губы улыбнулись снова, — если бы не считала свое дело исключительно важным.
— Театр?
— Училище. Вы знаете, мой инквизитор, хореографическое училище полностью находится, так сказать, под крылом театра… подготовка новых…
— Понимаю. Что?
— Вчера… взяли пять девочек. Сегодня утром — еще две.
— Сколько их всего? Вас?
— Это очень талантливые дети, — директриса медленно подняла вуаль, открывая взгляду собеседника тонкое белое лицо с синими шнурочками вен на висках. — Девочки. От четырнадцати до шестнадцати.
— Сколько?
— В училище — десять.
— Очень много, Хелена.
— Это искусство, — женщина царственным движением вскинула подбородок. — Не я придумала, что… талантливые дети часто оказываются… нами.
Клавдий откинулся на жесткую спинку. Подобная закономерность не была открытием — среди девочек, склонных к «изящным искусствам», колоссальный процент юных ведьм. Неинициированных, естественно.
— Хелена. Вы не… говорили им о необходимости стать на учет?
Женщина молчала.
— Сколько из десяти — учтенные?
Тонкие губы едва шевельнулись:
— Две.
— Хелена? Что я должен вам сейчас говорить?
Женщина медленно поднялась. С усилием — но все равно грациозно. Даже горделиво.
— Клавдий… — она шагнула к столу, и это был шаг жертвы, добровольно напарывающейся на нож, потому что сократившееся расстояние принесло ей новую боль. — Позвольте мне так вас назвать… Клавдий, это особенные дети. Они… — она вскинула голову. — В театре полтора десятка ведьм. Все нa учете, я за этим слежу… Но не подростки. Для них это слишком… болезненно. Некоторые из них так еще и не осознали… Что они изгои. Что они уроды. Что единственный дом, где от них не отшатнутся — их училище, их театр, их гнездо… Семерых забрали, это… колоссальная травма. Они ведь не понимают, за что. И одна осталась, ждет ареста. Уже сутки не может есть…
Она снова шагнула вперед, и лицо ее болезненно напряглось:
— Я умоляю. Ну, можете меня восемь раз сжечь. Но отпустите детей, они ни в чем не виноваты, они живут только балетом, без них не будет театра…
Клавдий прикрыл глаза:
— Назад, Хелена. Не надо. Отойдите.
Женщина отступила. Опустилась в кресло — не упала, а именно опустилась. С прежним достоинством.
— Я не палач, — сообщил Клавдий глухо. — Похоже?
Женщина хотела что-то сказать но так и не решилась.
— Хелена… каждая неучтенная ведьма становится сегодня смертельно опасной. Я не могу посвятить вас в подробности, но… ситуация, сложившаяся у вас в училище, преступна. А потому травма, нанесенная вашим девочкам — ваша вина. Их надо было… вы понимаете.
— Я не отрицаю своей вины, — воспаленные глаза женщины сухо блеснули. — Я готова поплатиться… Но не за их счет.
— За чей? За мой? За счет и вовсе невинных людей? Как иначе я добьюсь исполнения законов, если не буду наказывать за ослушание?
Женщина молчала. Клавдий смотрел, как с ее лица медленно уходит румянец, проступивший во время вдохновенной речи. Уходит вместе с надеждой.
— Чрезвычайное положение, — он накрыл ладонью авторучку, — продлится еще… вероятно, дней пять. Если ситуация стабилизируется, то… короче, большая часть неинициированных ведьм так и так окажется на свободе. Через пять дней вы получите ваших учениц обратно… и, хочется думать, не станете повторять совершенных ошибок. Да?
— Мой инквизитор, — женщина смотрела печально и строго. — Я… не инициирована. Однако мой опыт… возможно, я могла бы сообщить вам сведения, которые вас заинтересуют. В ответ на… простое снисхождение. К нашим детям.
Некоторое время Клавдий молчал. Женщина вновь опустила голову.
— Вы хотите поторговаться, Хелена? Вы? Со мной? Столь уважаемая мной женщина… или я неправильно понял?
— Правильно, — женщина смотрела мимо его глаз. — Чрезвычайное положение вызвано… непонятными изменениями, происходящими среди ведьм. Всплеск активности. Агрессия. Рост числа инициаций. Новые ведьмы огромной силы… их странная, прямо-таки противоестественная солидарность… Да?
Лицо Клавдия оставалось бесстрастным, однако это бесстрастие стоило ему значительный усилий.
— Я не инициирована. Но все же я ведьма, мой инквизитор… И достаточно начитанная ведьма. У меня есть предположение, которое кажется мне близким к правде. Вы можете сказать «не надо, я знаю сам»… Тогда я уйду, посрамленная. Но если… если мои соображения смогут вам помочь — зачем пренебрегать ими? Тем более, что это… от чистой души. Из одного только… хорошего отношения. Клянусь.
— Хелена, — медленно проговорил Клавдий, почесывая уголок рта. — Говорят, что последняя балетная премьера вызвала среди ценителей настоящий фурор? Врут?
— «Аисты», — сказала женщина шепотом. — Да, великолепные «Аисты»… Сколько вам нужно билетов? Когда?..
— Хелена, будь на моем месте другой человек… хоть бы и мой предшественник. Знаете, что бы он с вами сделал?
— «Аисты», — сказала женщина шепотом. — Да, великолепные «Аисты»… Сколько вам нужно билетов? Когда?..
— Хелена, будь на моем месте другой человек… хоть бы и мой предшественник. Знаете, что бы он с вами сделал?
— Ему бы я не сказала… что говорю вам.
— Я должен быть польщен?
Уголки ее губ приподнялись:
— Вероятно, мой инквизитор.
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.
— Говорите, Хелена.
Женщина резко набрала воздуха в грудь, так, что качнулся тяжелый золотой медальон в вырезе черного шелкового платья.
— Матка. Ведьмы от природы разобщены… Это дает им возможность… вернее, дает людям возможность сосуществовать с ними… чередуя войну и состояние вооруженного нейтралитета. Ведьмы — разобщенная туча ос… Но когда приходит матка, все меняется. Туча становится семьей. Единым мощным организмом со множеством жал. Стаей… война неизбежна, и… жестокая война. Но когда вы убьете матку, все вернется на круги своя.
Хелена Торка перевела дыхание. Клавдий вытащил сигарету, несколько секунд поборолся с приличиями — и, одолев их, молча закурил.
Хелена Торка напряженно улыбнулась. Извлекла из сумочки глянцевую пачку, щелкнула зажигалкой и затянулась тоже; ей явно сразу же сделалось спокойнее. Лицо чуть расслабилось, оттаяло, и на щеки вернулся еле заметный румянец.
— Я тоже люблю… старые рукописи, — Клавдий смотрел на собеседницу сквозь медленно тающее облако дыма. — Старые рукописи, страшные истории… Вы уверены, что «Откровения ос» — не подделка?
Женщина прикрыла глаза:
— Я уверена… Я рассказала, что знала. Как с этим поступить… Решайте.
Клавдий помолчал. Потеребил подбородок. Глубоко затянулся:
— Ваши… соображения не имеют той ценности, которую вы им приписываете. Боюсь вас огорчить. Я, конечно, не ведьма… но знаю куда больше. К сожалению.
Женщина молчала. Клавдию показалось, что сигарета в ее пальцах чуть дрогнула.
— Тем не менее я ценю вашу откровенность, — он вздохнул. Поймал ее взгляд, криво улыбнулся. — Отдадите в канцелярию список. Ваших талантливых ведьм. Подумаем, что можно сделать.
* * *Ивга проснулась в холодном поту.
В коридоре горел свет — укладываясь поздно вечером, она забыла… а скорее, просто не захотела выключать лампочку. И теперь лежала, натянув до подбородка чужое одеяло, утопая в запахе прачечной, который исходил от чистого белья. И слушала, как понемногу успокаивается колотящееся сердце.
За окном стояла непроглядная темень. Кровать казалась нескончаемым белым полем, равниной под крахмальными снегами, Ивга чувствовала себя на ней случайным путником, замерзающим в сугробе. Ей и правда сделалось зябко — но холод шел изнутри.
Она поднялась. Ежась и вздыхая, натянула на голое тело свитер. Подошла к окну.
В соседнем доме горел единственный огонек. Кто не спит глухой ночью? Вряд ли поэт. Скорее больной, или нянька при малом ребенке…
Она содрогнулась, вспомнив свой сон. Хотя, в общем-то, ничего особенно страшного ей нe приснилось — просто девочка-подросток в куцем платьице и длинной вытянутой кофте. Будто бы она наклоняется над тележкой с горячими бутербродами и достает из разукрашенной железной коробки…
Тут-то Ивга и проснулась, дрожа. Не желая знать, что именно приготовила для нее девочка. Пусть ее.
Она включила свет; на часах было четыре утра — самое что ни на есть гнусное время суток. Хуже не бывает; маленький телевизор, приспособленный исключительно для того, чтобы смотреть его из постели, послушно мигнул экраном; здесь повторялись дневные сводки новостей, вертелись клипы с обнаженными красотками и мелькали рекламные ролики. Ивга присела на край кровати, обхватив голое колено. Что, если девочка с бутербродами отыщет ее и здесь?!
Ну и что такого, подумала она угрюмо. Что особенного… Рано или поздно придется определяться. Или Назар, или…
Мысль ее запнулась. Что, собственно, «Назар»? Подумать о Назаре — упереться в тоскливый тупик. Уж лучше вовсе не вспоминать, голова, по счастью, круглая, к какую сторону повернешь — в ту и думает…
Ивга с трудом стерла с лица кривую, резиновую усмешку, от которой болели губы. Снова забралась под одеяло; отличная все-таки кровать. Необъятная, в меру жесткая, надежная, как цитадель. «Полигон для ваших фантазий»…
Она закусила губу. Со вчерашнего дня ее преследовало неприятное ощущение, будто она на постели — третья. Временами она даже видела чужую одежду, небрежно брошенную на пыльный ворсистый коврик; в ее воображении присутствовала груда кружевного белья, которой хватило бы на целый десяток пышнотелых баб. И — черный халат Великого Инквизитора, похожий на средневековую хламиду. И…
Дальше ее воображение не шло. Дальше был порог, перед которым любая фантазия отступала, вздрагивая и озираясь.
Сумела же она в момент большого страха представить ту ведьму в коричневом платьице — школьницей у доски?
Отчего же не попытаться вообразить Великого Инквизитора — нагим? Под одеждой-то все нагие… А складки пугающих одеяний одинаково скрывают и рельеф атлетических мышц, и немощную дряблость… И…
Мелькающий клип на экране сменился другой картинкой, музыка оборвалась, Ивга вздрогнула.
— …Да! Ведьмы! Вот уже неделю я ни о чем другом не слышу, только ведьмы, ведьмы!..
Лицо человека на экране оставалось размытым, распадалось мозаикой; человек сидел на садовой скамье, за спиной у него паслись на газоне голуби, а прямо перед носом торчал из-за кадра круглый черный микрофон в чьей-то руке. Голос человека казался капризным и одновременно властным; обладатель микрофона о чем-то негромко спросил.
— Господа инквизиторы, — голос сделался саркастическим, Ивга подумала, что губы за подвижной маской наверняка желчно искривились, — еще четыре года назад провели под моим руководством полностью успешный эксперимент. Я знаю эту женщину, я знаю, где она живет… Нет, господа журналисты, вам пока не скажу. Однако если верховная Инквизиция и дальше будет чихать на всяческие приличия, я предъявлю вам копию приказа господина Великого Инквизитора, номер двести сорок-штрих. Я держал его в руках… Да, господа! У Инквизиции уже сейчас есть средство, позволяющее лишить ведьму, так сказать, ведьмовства! Очистить, в какой-то мере! Откорректировать! Без всякой мути! Но Инквизиции, господа, такой поворот невыгоден. Потому что аппарат Инквизиции хочет жрать, как тот бабкин кот, который не всех мышей выловил, а только половину! Потому как ежели мышей не будет, бабка сметанки не даст! Вся эта очередная шумиха вокруг ведьм — новый повод, чтобы затребовать денег! За счет всех нас! За твой, парень, счет, и за мой!..
«Парень», тот, что был с микрофоном, снова о чем-то спросил. Либо его техника сбоила, либо по некому хитрому замыслу вопросов репортера и не должно быть слышно.
Тот, что сидел на скамье, ответил столь темпераментным жестом, что из-за подвижной маски на долю секунды выпал острый, чисто выбритый подбородок:
— Господа, всех вас в школе научили считать! Программа по обработке ведьм стоит куда дешевле, чем содержание всей этой орды мракобесов! Возьмите с полки дедовские счеты!..
Лицо под маской исчезло; весь экран оказался занят молодым человеком с лакированной шапкой иссиня-черных волос, годных для рекламы парикмахерского дела. Молодой человек был репортером и говорил напористо и быстро, вот только Ивга не могла понять, о чем. Гладкая легкая речь, лакированная, как и прическа…
«Очистить, в какой-то мере».
* * *«…Ибо общество людей стремится к порядку, а они есть воплощенный хаос. Они — град, побивающий посевы; ты пробовал понять град?..»
«Они — стая ос. Мед их горек, а жало смертельно; убивая их поодиночке, ты лишь разъяряешь рой. Убей матку — и рой рассыплется…»
Из всей бесчисленной литературы, что была написана о ведьмах за последние триста лет, девять десятых не выдерживало никакой критики и тянуло в лучшем случае на «легенды». В худшем это следовало бы называть бессовестным враньем; ту же единственную, заслуживающую доверия десятую часть давно подобрала под себя Инквизиция.
В коллекторах Инквизиции, в помещениях с постоянной температурой и влажностью хранились старинные тома, готовые при первом же прикосновении рассыпаться в прах. Фотокопии этих книг ежедневно находились в распоряжении Клавдия — к сожалению, путаные тексты имели скорее художественное, чем познавательное значение. Современные же исследования — многословные философские трактаты и жесткие хроники с леденящими кровь подробностями — не в состоянии были сказать ничего нового. По крайней мере для Клавдия; когда-то он сам сподобился на такое вот исследование. Когда работал куратором в Эгре, столице виноделия.
Резко звякнул желтый телефон без диска. Клавдий покривился, как от кислятины.