Из спорта процветало фехтование, а зимой – катание на коньках на корпусном катке, причем катались в одних мундирах, без шинелей. Танцам обучались все, а музыке – только желающие. Оркестр корпуса считался в то время лучшим в Петербурге. Летом кадеты выходили в лагерь на Лагерном дворе корпуса, а гардемарины шли в плаванье в две смены. Корпусные помещения содержались хорошо. Стены белились каждый год. Полы красили также ежегодно.
По утверждению Завалишина, по всем общеобразовательным предметам, за исключением математики, учителя были крайне неудовлетворительные. В это время было два инспектора классов: один по иностранным языкам, другой по всем остальным наукам. Должность первого при Завалишине занимал граф Лаваль, «один из первых чинов двора». Надзор за порядком преподавания был настолько слаб, что некоторые учителя совсем не ходили в классы. Особенно грешили этим учителя английского языка. Один из последних, некто Руммель, никогда не появлялся на утренние уроки. Один из учителей французского языка читал кадетам вместо своего предмета лекции по политической экономии, сообщал политические новости и даже обучал желающих латинскому и итальянскому языкам. Отношения между учителями иногда были крайне враждебными, и они переругивались между собой, совершенно не стесняясь воспитанников. Так, преподаватель французского языка, притворив дверь в соседний класс, кричал учителю немецкого: «Белоус, синеус, красноус, черноус». Тот не оставался в долгу и кричал в ответ: «Пудель ты итальянский, французская собака ты проклятая» и, вскочив с места, бросался к двери. Преподаватель русского языка ограничивался заданием тем для сочинений и не умел внушить кадетам основных правил грамматики.
Состав корпусных офицеров, по-видимому, значительно улучшился по сравнению с концом XVIII века.
Завалишин указывает, что учение и поведение воспитанников, также как и определение старшинства, офицеры оценивали нелицеприятно и справедливо. Были, однако, в числе офицерского состава корпуса комичные фигуры. Завалишин упоминает одного полковника из «Гатчинских», то есть переведенного Павлом Петровичем из гатчинских батальонов, который при переименовании корпусных чинов из военно-сухопутных в морские получил чин по флоту, несмотря на то, что «едва знал грамоте». В его глазах главной заслугой воспитанника было ношения собственного платья, а особенно – сапог. Контрастом этому полковнику был ряд замечательных людей, как, например, князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов, по определению Завалишина, человек «высокой добродетели». С. А. Ширинский-Шихматов, как и брат его, Павел Александрович, был во всех отношениях высоким примером порядочности и нравственности для своих воспитанников. Давыдов и Подчерков были «по учености замечательны» и пользовались уважением кадет.
По временам происходили корпусные «бунты», обыкновенно из-за дурной пищи. Кадеты мычали, топали ногами и стучали ножами. Эти бунты завершались бомбардировкой эконома (заменившего гофмейстера в управлении хозяйственной частью корпуса) шарами из жидкой каши, завернутой в тонкое тесто из мякиша.
Обычай прислуживания младших воспитанников старшим претерпел значительные изменения по сравнению с концом XVIII века. В числе обязанностей младших считалось идти в другую роту с запиской или поручением, в то время как чистка сапог, платья и пуговиц выполнялась только желающими в обмен на предоставляемые им льготы. При этом право требовать этих услуг предоставлялось только старшему выпуску и то по отношению кадет только, а не гардемарин. В числе спорных пунктов корпусного обычного права считались претензии старших гардемарин подчинять младших тому же порядку, что и кадет. Впрочем, Завалишин говорит, что спор по этому поводу являлся лишь предлогом для традиционных сражений между старшими и младшими гардемаринами в видах прославления в себя подвигами в устной истории корпуса. Недаром даже для Николая Бестужева легендарный силач Лукин был героем. Эти споры решались рукопашным боем на заднем корпусном дворе.
Телесные наказания воспитанников продолжали процветать. Например, один из офицеров, Овсов, давал по триста ударов. В это время наказание розгами было подразделено на три степени: келейное (большей частью в дежурной комнате), при роте (только с разрешения директора корпуса) и перед фронтом всего корпуса. Последняя форма наказания всегда сопровождалась исключение из корпуса. Интересно отметить, что в противоположность непрерывным воплям наказуемых в дежурной комнате, упоминаемых Штейнгелем, в начале XIX века в корпусе считалось молодечеством выносить самое жестокое наказание молча и не только не просить прощения, но еще вновь грубить. Таким образом, в этот период телесные наказания повели к закалению духа воспитанников корпуса и выработке в них чувств своеобразной гордости и самостоятельности. Порядок в ротах более зависел от старших гардемарин, чем от ротных офицеров. Корпус гордился своими лучшими по наукам товарищам. Завалишин отмечает, что когда он садился за занятия, со всех сторон раздавались слова: «Тише, господа» или «Наш Зейман сел заниматься».
Завалишин говорит, что в его время случаи пьянства в корпусе были очень редки и что курение табаку в закоулках и уход из корпуса без спроса были самыми серьезными проступками. Кадеты таскали огурцы с окрестных огородов, но Завалишин уверяет, что это следует рассматривать не как воровство, а как проказу, так как главная цель была насмеяться над огородниками и одурачить их. За все время нахождения Завалишина в корпусе был исключен только один воспитанник – за участие в «бунте», при котором, кроме эконома, были оскорблены «неприличными криками» некоторые офицеры. По словам Завалишина, дежурные гардемарины били поваров (почему-то старшие из них состояли в офицерских (гражданских) чинах), когда ловили их в воровстве провизии. В это время в дежурство по корпусу назначались два гардемарина, старший и младший, которые в день своего дежурства приглашались к офицерскому столу. Корпусные офицеры давали за деньги частные уроки желающим воспитанникам. Так, Завалишин упоминает, что он нанимал для репетиций по вечерам полковника де-Ливорна, командовавшего 1-й ротой. Выпускные экзамены производились рядом особо назначаемых комиссий: флотской, артиллерийской, астрономической, духовной и т. д.
Несмотря на это, в офицеры производились все же «единственно потому, что для укомплектования флота надобно было выпускать каждый год известное число офицеров». Очень интересны замечания Завалишина о его попытках умственно развивать подчиненных ему кадет и гардемарин путем чтения книг по истории и географии. Связь между корпусным офицером и воспитанниками была очень тесная. Как только Завалишин приходил в роту, его немедленно окружала густая толпа, к которой постепенно присоединялись воспитанники других рот. Завалишин вел переписку с родителями своих питомцев и даже иногда оказывал денежную помощь в случае нуждьг Он посещал каждый день в лазарете больных своей роты и класса. Контраст с нравами кронштадтского периода корпуса екатерининских времен необычайно резок. От чисто палочной дисциплины времен Штейнгеля до методического воспитания кадет и гардемарин своей роты Завалишиным необычайно далеко.
Декабрист А. П. Беляев в своих «Воспоминаниях» рисует нищенскую жизнь статских преподавателей корпуса. Он упоминает о жаловании в двести рублей ассигнациями в год, платимом этим учителям. Несмотря на это, отозвался о том учителе, у которого он жил до зачисления в штат корпуса, как о человеке «весьма умном, даже ученом и философе». Этот бедняк-учитель до того берег свое платье, что никогда не притрагивался к нему щеткой. Телесные наказания процветали и при Беляеве, поступившем в корпус в 1815 году. Он говорит про своего ротного командира, что у него «первое и единственное наказание были розги». Он отмечает все-таки, что братья князья Шихматовы, бывшие в то время корпусными офицерами, телесные наказаний не применяли. При Беляеве, как и при Завалишине, физические наказания создавали спартанские нравы. Тех кадет, которые под розгами не кричали, называли чугунами и стариками. Последнее название было особенно почетным. Сражения между старшими гардемаринами (трехкампанцами) и младшими (двух-кампанцами) происходили и при Беляеве. Дрались стенка на стенку, храбрейшие вели за собой остальных. Корпусные поэты писали длинные поэмы в честь этих боев на корпусном дворе.
При Беляеве классы занимали много времени: четыре часа до обеда и четыре часа после обеда, причем ежедневно преподавалось четыре предмета. Таким образом, уроки продолжались по два часа. Об учителях он говорит, что они были оригинальные, хотя и хорошо знавшие свое дело. Об учителе математики П. И. Исакове Беляев говорит, что тот «преподавал превосходно». Другим хорошим учителем был А. Е. Воронин, преподававший историю так увлекательно, что в его класс приходили слушать воспитанники из других классов, где, случалось, не было учителя. По словам Беляева, учителя добросовестно выполняли свои обязательства и беспристрастно относились к воспитанникам. Таким образом, труды Гамалеи не прошли даром, и дело обучения в корпусе во вторую половину царствования Александра I было поставлено на совершенно другом уровне, чем при Екатерине II.
При Беляеве классы занимали много времени: четыре часа до обеда и четыре часа после обеда, причем ежедневно преподавалось четыре предмета. Таким образом, уроки продолжались по два часа. Об учителях он говорит, что они были оригинальные, хотя и хорошо знавшие свое дело. Об учителе математики П. И. Исакове Беляев говорит, что тот «преподавал превосходно». Другим хорошим учителем был А. Е. Воронин, преподававший историю так увлекательно, что в его класс приходили слушать воспитанники из других классов, где, случалось, не было учителя. По словам Беляева, учителя добросовестно выполняли свои обязательства и беспристрастно относились к воспитанникам. Таким образом, труды Гамалеи не прошли даром, и дело обучения в корпусе во вторую половину царствования Александра I было поставлено на совершенно другом уровне, чем при Екатерине II.
Во времена Беляева разные виды спорта были очень развиты в корпусе. Помимо городков, играли еще в житки – «один бил по очереди, один подавал мячик, третий стоял в поле и должен был поймать на лету мячик». Зимой катались на коньках, как и прежде.
Служба в корпусной церкви, по отзыву Беляева, совершалась благоговейно и благолепно. Пел хороший хор певчих. Хоровое пение было очень развито, причем пели не только духовное, но и светское. В этот период в корпусе было замечательное возрождение религиозной жизни благодаря иеромонаху Иову, о котором будет особо упомянуто в связи с масонством на флоте. Иеромонах Иов, «ревностный пастырь… овладел сердцами всех… По галереям корпуса за ним обыкновенно следовали группы кадет». По-видимому, деятельность этого иеромонаха в корпусе вызвала серьезный подъем интереса к религии и оставила глубокий след на нравственном облике питомцев корпуса. Корпус отозвался, таким образом, на общий подъем религиозного чувства в русском обществе во вторую часть царствования Александра I.
Кадеты и дружили, и враждовали между собой крепко. «Дружба наша была идеальная, а вражда безмерная… избегали друг друга года по два и более». Пища была скромная. Торты и жареные гуси давались только на Рождество и Пасху.
Даль в своем «Мичмане Поцелуеве» рисует картину, пожалуй, менее привлекательную, чем отражение корпусной жизни в воспоминаниях Завалишина и Беляева. Он говорит, что «Поцелуев понял в первые три дня своего пребывания в корпусе, что здесь всего вернее и безопаснее как можно меньше попадаться на глаза, не пускаться никогда и ни в какие детские игры, а сидеть, прижавшись к стенке тише воды, ниже травы». «Тогда секли с большим прилежанием каждого, кто попадался в так называемой шалости, то есть, кого заставали за каким бы то ни было занятием, кроме учебных тетрадей… дежурный барабанщик… не успевал припасать розг». Можно думать, что Даль сгустил краски, так как воспоминания его современников рисуют жизнь спартанскую, но не забитую. По этому вопросу впоследствии была очень интересная полемика между Завалишиным и Далем. Даль оставил любопытные замечания по поводу корпусного языка, наводненного, как уже упоминалось прежде, словами новгородского происхождения. В корпусном лексиконе были: бадяга, бадяжка, бадяжник, новичок, петлепный, копчинка, старик, старина, стариковать, кутило, огуряться, огуряло, отказной, отчаянный, чугунный, жила, жилить, отжилить, прижать, прижимало, сводить, свести, обморочить, втереть очки, живые очки, распечь, распекало, отдуть, накласть горячих, на фарт, на ваган, на шарап, фурка. Старые кадеты одевались в широкие собственные брюки, носили портупейки или ременные лаковые пояски с медным набором и левиками.
В плавание гардемарины ходили охотно: об этом говорит и Даль: «счастлив и доволен, когда вышел в гардемарины и пошел на плоскодонном фрегате до Красной Горки». В плавании считалось шиком ходить в рабочей измаранной смолою рубахе, подпоясавшись портупейкой, в фуражке на ремешке или цепочке. В это время плавание продолжалось лишь месяц Любопытно упоминание об учителе плавания. Занимал эту должность одичавший француз Кобри, вывезенный с островов Тихого океана во время одного из первых кругосветных плаваний русских судов. Лицо Кобри было покрыто синей татуировкой, плохо шедшей к шитью русского мундира. Беляев говорит о двухмесячном плавании гардемарин между Петербургом и Кронштадтом, во время которых гардемарины исполняли все матросские работы. Одно-кампанцы в начале плавания боялись лазать на мачты, и некоторых из них поднимали на конце. Путенсванты особенно пугали робких новичков. В походе гардемаринам давали чай в оловянной миске с сухарями. Чай черпали ложками, как суп.
Михаил Бестужев в своих воспоминаниях о брате (Марлинском) рисует картину увлечения молодежи спортом. В матросской рубашке, парусиновых брюках молодой Бестужев «бросился в матросский омут очертя голову». Молодецки пробежать по рее, не держась за лисель-спирит, спуститься вниз головою по одной из снастей с топа мачты; кататься под парусами на шлюпке в свежий ветер, не брать рифов и черпать бортом воду – за это старики гардемарины называли новичка товарищем.
В заключении упомянем о поучении Николая Бестужева, бывшего тогда корпусным офицером, брату Петру, шедшему в первое плавание на яхте «Голубок»: «Не давай себя в обиду, если под силу – бейте сами, а отнюдь не смейте мне жаловаться на обидчиков… всего более остерегайтесь выносить сор из избы, иначе вас назовут фискалами и переносчиками и тогда горька будет участь ваша».
Все эти описания создают впечатление жестокости корпусных офицеров, лишь постепенно улучшавшиеся методы преподавания, нравов суровых и совершенно не похожих на то, что офицеры нашего поколения застали в Морском корпусе… С другой стороны, интересно, что Александр Бестужев, страстно желавший служить на флоте со своими братьями, не мог выдержать гардемаринского экзамена в части высшей математики, но не имел никакого затруднения в поступлении в горный корпус.
М. Бестужев в своих заметках «Об отце, учителях и друзьях» (несмотря на крайне критический отзыв о массе учительского состава корпуса: «наших образователей, нанимавшихся у Карцова за медные гроши») с глубоким уважением говорит об А. Давыдове, читавшем дифференциальное и интегральное счисления: «Смелый, бойкий взгляд на преподаваемые предметы, ясность изложения, краткость и сила». О знаменитом преподавателе Кузнецове, у которого учился старший Бестужев, Михаил Бестужев говорит, что тот имел такой дар влюбить своих учеников в науку, что «шалуна-ленивца сделал первым своим учеником». О Гамалее Бестужев отзывается восторженно, как о «замечательном спеце той эпохи». Этот даровитый педагог продолжал учить своих питомцев, даже потеряв зрение. П. Бестужев, когда был корпусным офицером – преподавателем, создал физический кабинет и ввел преподавание физики по своей инициативе и вначале – на свои средства. Необходимо также упомянуть о преподавателе русской литературы Василевском, которого М. Бестужев называет философом и знатоком русской литературы.
Гардемарины, назначаемые в плавание на суда, уходившие за границу, обучались судовыми офицерами. Так, Свиньин в своих «Воспоминаниях на флоте» пишет, что командир корабля учредил для гардемарин классы в своей каюте. Штурманы проходили с ними математические науки, а после обеда Свиньин давал гардемаринам уроки по французскому и русскому языкам. Можно думать, что, несмотря свои недостатки, Морской корпус конца XVIII – начала XIX был одним из самых лучших, если не лучшим высшим учебным заведением России, особенно в области математических наук. Этому вопросу будет уделено место ниже, при обследовании культурного уровня офицеров этого периода. Такая плеяда не только компетентных, но и талантливых преподавателей, как Гамалея, Кузнецов, Давыдов, Завалишин, Бестужев, Василевский, не могла не оставить глубокого следа в деле воспитания будущих офицеров флота…
…Образование флотских офицеров не всегда заканчивается обучением в Морском корпусе. Уже в 1829 году, по ходатайству Крузенштерна, были учреждены при корпусе офицерские классы. В них вначале готовили, главным образом, преподавателей корпуса.
Но и до этого времени, помимо публичных лекций, устроенных Мордвиновым, о которых уже говорилось выше, для офицеров-черноморцев существовали курсы по теории кораблестроения, корабельной архитектуре, по механике и физике. Даже домашние обеды главного командира А. С. Грейга (с 1816 года), на которые приглашались офицеры по очереди, были своего рода лекцией и даже экзаменами.
Главным же средством усовершенствования в специальности для офицеров конца XVIII века и начала XIX века была служба на английском флоте и на судах Ост-Индийской и других английских компаний, а также заграничные плавания, в особенности кругосветные, составившие такую яркую эпоху в истории русского флота в царствование Александра I.
При Екатерине II до тридцати офицеров флота, преимущественно лейтенантов и мичманов, было послано в Англию для практического изучения морского дела. В числе посланных был один капитан второго ранга, два констапеля и один подмастерье (корабельный инженер). Пребывание их за границей продолжалось от двух до пяти лет. Они плавали в Средиземном море, а также посещали порты Северной Америки, Вест– и Ост-Индии. Морской историк Ф. Веселаго говорит: «Плавания эти образовали несколько хороших русских практических моряков и способствовали утверждению в нашем флоте многих полезных нововведений». Такие фамилии, как Козлянинов, Лупандин, Ханыков, Селифонтов, говорят сами за себя. К числу отправленных в Англию в 1793 году принадлежали Абернибесов, Лутохин, Лисянский, Крузенштерн. При Павле Петровиче было отправлено в Англию двенадцать флотских офицеров и несколько корабельных учеников. При Александре I в 1802 году было отправлено в Англию также двенадцать флотских офицеров, причем им было выдано по сто червонцев на экипировку единовременно и назначено годовое содержание в 180 фунтов стерлингов каждому».