Владимир обомлел.
— От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!
— Сам собака! — взорвался вдруг Иван. — Правы были дружки, собака ты, князь!
Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой, и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, столами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но силы были не равны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь плачущую Несмеяну:
— Ничего, ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.
Несмеяна ревела.
Князь сказал жалостливо:
— Ну, хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.
— Не-е-т, — замотала головой Несмеяна, — мне у тебя не смешно-о-о.
Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненому Ивану и печально сказал:
— Однако, каких людей теряем! Лучших людей...
Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил. Опохмелиться нечем.
— Эй, дурак, передача тебе, — маленькое окошечко в железной двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул Ивану бутыль и огромный каравай. — Девка твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.
Иван посмотрел на бутыль.
— Глоточки-то у тебя богатырские. Как глотнешь — четвертушечка, присосешься — поллитровочка... Что, у меня и прав никаких нет?
— Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половецкая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать благим матом, есть право на один звонок.
— Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка...
Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове просветлело.
— Ох, Марьюшка, ох, уважила, — нежно прошептал он, лаская бутыль. — И закусочку не забыла...
Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую оттуда грамотку.
— Неспроста, — прошептал дурак. — Или спроста? Хорошо, что я азбуке обучен.
Развернув бересту, Иван прочел:
«Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь, а со вторым справимся.
В караване спрятаны вещи хитромудрые, что бежать тебе помогут. Во-первах — пилка-самопилка, во-вторых — лесенка-чудесенка, а в третьих — лом-самолом. И еще — кепка-невидимка. Дружок твой, Емеля, с ейной помощью гнева княжеского избег, у меня под кроватью спрятался. Друг твой — такой затейник, за тебя горой стоит.
Да учти, милый, вещам мудреным надо в стихах приказывать, иначе не понимают. Ты уж постарайся. Как убежишь, приходи ко мне. Твоя М.»
Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку-невидимку, как не искал, найти не смог. Видать уж больно невидима была.
Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело хитрую снасть. И как ей приказывать?
Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван приказал:
Ну-ка, пилка-самопилка,
Что моя прислала милка!
Пилка встрепенулась.
Из неволи выручай,
Дырку быстро проточай!
Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:
Пилка, встань передо мной
Словно лист перед травой!
Встала.
Проточи-ка стену, пилка,
Чтоб остались лишь опилки!
Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее распиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши. Наконец, в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и протиснулся.
— Ну, хорошо, — озадаченно сказал он, оглядевшись. — И что же я буду делать в соседней камере?
Иван действительно попал в соседнюю камеру. Темно в ней было, хоть глаз выколи. Ох, точнее надо было указывать пилке задание! А она, тем временем, не унималась, а все точила и точила камень. Видать, пока все не разгрызет, как приказано, в опилки, не остановится.
— Дурак я, дурак... — простонал Иван.
— Иванушка! — прогремел троекратный вопль, и из темных углов бросились к нему друзья — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!
С ног до головы в цепях тяжелых, богатыри радостно били Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:
— Не чаяли и увидеть снова! Уважил стариков, уважил!.. Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!
Когда первая радость утихла, вновь встретившиеся друзья отхлебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:
— Эх, коли б не цепи чугунные, не удержали б нас стены каменные! Разнес бы я тюрьму по кирпичику, раскидал бы стражничков по Киеву! А собаке князю — морду набил!
— Морды будем позже бить, — успокоил его Иван. Достал лом и повелел:
Эх, лом-самолом,
Сотвори крутой облом!
Сбей с дружков оковы на пол,
Так, чтоб пот с них не закапал!
— А при чем тут пот? — удивился Попович, пока лом-самолом освобождал их от цепей.
— Для рифмы, — туманно объяснил Иван.
Лом-самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном переломился пополам.
— Одноразовый, — догадался Алеша. — Ничего, все равно неплохо.
Илья Муромец подошел к двери и заорал:
— Охохонюшки!
Одним могучим пинком он вышиб дверь с петель. По коридору забегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли из темницы и в замешательстве остановились. Темницу-то, оказывается, опоясывала стена чугунная, во сто сажень вышиной, колючкою железной окутанная,
— Ломать не буду, — заупрямился Илья. — все пальцы заножу.
— Друзья! Я знаю тайный ход! — воскликнул Добрыня и откинул чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.
— Ну и амбре, — брезгливо заметил чистоплюй Попович.
— Естественно. Заморское изобретение, канализация. Сюда параши выливают, и отсюда по подземному ходу все течет в Днепр. Спускаемся!
— Как? — дельно заметил Илья. — Прыгать-то высоко, расшибемся,
Гордый дурак достал из-за пазухи лесенку-чудесенку и скомандовал:
Эй, волшебное творенье,
Гордость стольных городов,
Ну-ка, всем на удивленье
Нас спусти до дна иль днов!
Лесенка мгновенно вытянулась вниз и приятным девичьим голосом произнесла:
Заплати-ка пятачок,
Вмиг поедешь, дурачок!
— Чего?! — завопили богатыри, хватаясь за булавы.
— Хочу — шучу, — отбрехалась лесенка. — Не боись — становись!
Друзья встали на перекладины, и те быстро поехали вниз. Добрыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:
— Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену взобраться?
Покрасневший дурак соврал:
— Не могли... Я высоты боюсь.
Речь его прервало погружение. Когда богатыри вынырнули и отплевались, Илья укоризненно сказал:
— Что ж ты про дно-то упомянул?! Нам бы и на поверхности дерьма хватило!
— Ничего, — храбрился Иван. — Нам бы только канал, что к Днепру ведет, найти...
— Ищем! — приказал всем Добрыня. И работа закипела
...У днепровского берега, на окраине Киева, там, где бабы белье полощут, а девки по весне голыми купаются, вода забурлила, и на поверхности показались четыре изрядно перемазанных головушки.
— Халтурщики! — ругался Иван-дурак. — Это ж надо — полдороги до Днепра самим прокапывать пришлось! Ох, пожалуюсь князю...
Однако, вспомнив, что князь им теперь — не защита, Иван замолчал, закручинившись. Добрыня, оттираясь, ласково похлопал его по плечу:
— Ничего, Иван! Русь велика! Схоронимся от пса смердячего. Вот отмоемся маленько и...
— К Марье-искуснице, — докончил Иван.
— Точно! — оживился Алеша. — Дело говоришь. Потри-ка спинку.
Глава седьмая, в которой речь идет о полчищах несметных и свадьбе скорой
Попарившись в марьюшкиной баньке, похлебав кваску и зажевав на скорую руку лебедь белую, три богатыря да Иван-дурак отдыхали на лавках дубовых. Вокруг них суетился Емеля. Стряхивал пыль с булав, отирал пот со лба Ильи и поминутно спрашивал:
— Так ты говоришь, тут она и рассмеялась?
Дурак кивал.
— Эх, знать бы раньше, штаны бы скинул. Пусть ухохочется, — сокрушался Емеля. — Эх... Что делать-то будем, братья-богатыри? Бунтовать?
Богатыри презрительно посмотрели на Емелю, но все же снизошли до ответа.
— Негоже русским богатырям Киев-град разорять, — степенно молвил Илья.
— Лучше схоронимся, — обронил Добрыня.
— Тем более, что и по шеям надавать могут, — добавил Алеша. — Вставай, Иван! Пора. Прощайся с Марьюшкой. — И добавил, ухмыльнувшись: — Я-то теперича вроде как и не знаком с ней вовсе...
Пропустив последнее мимо ушей, Иван прошел в Марьюшкину горницу. Искусница сидела у окна и, близоруко щурясь, вставляла нитку в иголку. Рядом лежал прохудившийся сарафан.
— Марья, давай попрощаемся трогательно, — застенчиво сказал дурак.
— Трогательно нельзя, неприлично, — вздохнула Марья. — Черномор еще и обсохнуть-то не успел после утопления, а ты уже руки распускаешь... Иди, я тебя без троганий приголублю...
Через несколько часов степь русская гудела под копытами богатырских коней. Впереди мчались Илья Муромец и Иван-дурак, за ними ехали Добрыня с Алешей. Замыкал отряд Емеля на саврасой кобыле. Он поминутно вздыхал, вспоминая то ли печь теплую, то ли — Несмеяну бесстыжую. Долго ли, коротко ли они ехали, то никому не ведомо. Но вот Илья Муромец насторожился и, приставив к глазам ладонь, всмотрелся вдаль. Все повторили его жест и увидели на горизонте сплошную стену пыли.
«Полчища несметные!» — догадались богатыри.
«Богатыри!» — догадались полчища и повыхватывали сабельки острые да мечи тяжелые.
— Что делать будем? — нарушил напряженное молчание Илья Муромец.
— Отступать, — с готовностью предложил Попович.
— К собаке-князю в зубы, — иронично спросил Добрыня. — К тому же полчища в Киев и направляются. Догонят.
— Так постоим за землю русскую! — вскричал Иван, доставая булаву. — Не пройдет тута враг половецкий!
Друзья с сочувствием посмотрели на булаву, но спорить не стали. Выхода все равно не было.
Полчища надвигались. Алеша торопливо слез с коня, упал на колени и стал молиться:
Создай, Боже, тучу грозную,
А из тучи-то — с градом дождя!
Али еще каких осадков!
Землетрясений и торнадо!
Разметай полчища несметные,
Помоги нам, защитничкам...
— Долго надо молиться? — поинтересовался Добрыня, с любопытством глядя на безоблачное небо.
— До перемены погоды, — прекращая молиться, сказал Алеша.
— Не пойдет. Хороший метод, но больно медленный. Полчища уже близенько.
— По щучьему велению, по моему хотению, поверните назад, полчища несметные! — робко попросил Емеля. Эффект был не больший, чем при попытке насмешить царевну. Иван, вспомнив знаменитую попойку, вздохнул.
Полчища приближались.
Вперед выступил Добрыня. Он помахал булавой и предложил:
— Выходите-ка со мной во честной бой! Не все сразу, а по одному, паскудники! Цепочкой. Буду я вас в сырую землю всаживать, хорошо здесь рожь уродится наперед год!
Иронически расхохотавшись, полчища прибавили ходу.
— Ничего не выйдет, — грустно заметил Илья. — Вижу уже я врага своего заветного, Змея Тугарина. Не пойдет он с нами на мировую.
— Э! Это мой враг! — возмутился Алеша. — Я его раз двадцать убивал!
Добрыня согласно покивал.
— Это наш общий враг, — сурово сказал Илья. — Значит так. Я бьюсь со змеем, а вы, подельщики, с полчищами несметными. Ты же, Емелюшка, езжай следом и подбирай трофеи, что у печенегов из карманов будут вываливаться. Особенно аккуратно бутылки подбирай, разобьются — накажу. Если у кого из печенегов зубы золотые будут выбиты, ты их собирай и складывай пока в котомочку. После боя рассортируем.
И закипела кровавая сеча!
С первого же удара о голову Змея у Ильи сломалась булава. Тогда он ловко выхватил кого-то из полчищ несметных и привычно стал молотить супротивничков им, приговаривая:
— Ах и крепкий татарин, не ломается! Не ломается, да не сгинается!
— Я не татарин, я печенег! — орал несчастный.
— А то не твое собачье дело. Повелю — так и китайцем будешь! — между делом ответил Илья.
Добрыня сражался мечем булатным. Как махнет — так улочка, размахнется — микрорайон. Следом ехал Алеша и ловко топтал конем упавших. Временами он стрелял вперед из лука каленой стрелой, приговаривая:
— На кого упадет, тому водить.
А Иван-дурак носился по всему полю, мотая булавой. Вспомнив наказы отцовские, он бил с размаху и был приятно удивлен эффектом.
В пылу боя он с упоением наблюдал за отдельными его моментами. Вон Емеля, ужом крутится меж печенегами, обчищая их карманы. Вон Илья, колотит Змея по голове шапкой, наполненной землей греческой. И где достал, непонятно. Вон Добрынюшка следующий квартал расчищает. Вон Алешенька молодецким посвистом супостатов пугает. Вон на лихом коне поп Гапон удирает, а в поводу у него — ломовая лошадь, к которой Алена Соловьинишна привязана... Гапон?! Иван бросился было за ним, но жаркая сеча помешала ему поймать предателя. Зато он успел заметить отрытый в сторонке окоп полного профиля, из которого глазели на происходящее несколько боянов во главе с директором. Один записывал что-то на грамотку, другой меланхолично мурлыкал веселый мотивчик. За их спинами подпрыгивал зеленоволосый боян, размахивая саблей, но в бой не вступая.
В скором времени полчища стали сметными. Потом весьма умеренными. А затем и последние остатки печенегов бросились удирать. Друзья съехались и утерли со лбов трудовой пот.
— Убил Змея-то? — ревниво поинтересовался у Ильи Алеша.
— Как всегда, — важно ответил Муромец, отбрасывая печенега, которым дрался сегодня. Добрыня на лету поймал печенега и привязал его к седлу, приговаривая:
А не думай, тать, что легко отделался,
Ты пойдешь к нам в полон, пойдешь пленничком!
— На фига он нам нужен, печенежина? Али выкуп за него дадут богатенький? — поинтересовался Алеша.
Добрыня задумался и смущенно ответил:
— Да нет, вряд ли. Но положено ведь кого-нибудь в полон взять.
И продолжил упаковку пленного.
— А где Емеля? — встрепенулся Алеша. — Он же трофеи собирал, я точно видел!
Действительно, Емели нигде не было. Друзья поискали его немного, после чего скорбно переглянулись.
— Погиб, — изрек общее мнение Илья. — Затоптали его, и косточек не осталось.
Друзья скорбно стянули с голов шлемы железные. Подытожил Илья Муромец:
— Жалко Емелю, хоть и слабоват был. А еще жальче трофеи несметные... Что ж, друзья, поехали дальше.
И они поехали.
...А безвременно похороненный друзьями Емеля в это время уже подъезжал к Киеву. В глазах его блестели крупные слезы. Временами он поднимал очи долу и скорбно шептал:
— Не корысти ради, а токмо волею пославшей меня любови... Ох, богатыри, не узнайте, а узнаете — не прогневайтесь, а прогневаетесь — так не бейте, а побьете — так не насмерть...
Саврасая кобыла иронически косила на него лиловым глазом.
...В палатах княжеских Емеля первым делом бросил к ногам Владимира трофеи, после чего гордо потребовал:
— Не вели казнить, вели миловать!
— Обдумаем, — пообещал Владимир, косясь на выпавшие из котомок трофеи: каменья самоцветные, яства басурманские, пуховики китайские и свитера турецкие. Улов был богатым, Владимир уже облюбовал себе свитер приятной красно-бело-синей расцветки и ласково улыбнулся Емеле:
— Здоров ты, парнишка!
— Питаюсь налимом.
— Отъел себе харю, как я погляжу. Откуда товары?
— Из боя, вестимо. Побил басурманов. Вот так я служу!
— А с кем же ты дрался?
— Со Змием ужасным. Похож на корову, рогат и копыт. Я Змия пинком уложил в одночасье, а после был прочий вражина побит.
Владимир с сомненьем покачал головой. И неожиданно заорал:
— А много ль корова дает молока?
— Не выдоишь за день, устанет рука, — пролепетал Емеля.
— Все ты врешь, — устало сказал Владимир. — За тряпки, конечно, прими благодарность, но все же придется тебя наказать.
— О, Солнышко наше, не надо, спасибо, позволь мне отсюда домой убежать! — взмолился Емеля.
— Кончай рифмоплетство! — осатанел князь.
— Немедля кончаю, — пискнул Емеля.
Князь помолчал, потом строго сказал:
— Вот что. Ежели ты, врун, покаешься, скажешь откуда трофеи на самом деле, голову рубить не будем. Вместо того — выдам тебя за Несмеяну... тьфу, Несмеяну за тебя, вечно путаюсь. Согласен?
Обалдевший Емеля быстро кивнул. Князь спустился с трона, обнял его за плечи и доверительно сообщил: