Пушкиным Вересаев любуется
Викентий Вересаев. «Пушкин в жизни»
Идеальная биография при тактичном, тотальном отсутствии фигуры автора. Пушкин все равно выходит очень симпатичным, несмотря на то, что никакие шероховатости личности и судьбы не припудрены.
Гоголем – не очень
Викентий Вересаев. «Гоголь в жизни»
Подход абсолютно тот же. Результат – во всяком случае для меня – иной. По-человечески Гоголь становится неприятен. Тем больше интригует загадка гениальности. Маленький (вроде бы) человек, генерирующий великие тексты, – это сюжетно интересней, чем совпадение масштабов таланта и личности. Оптимистичней в антропологическом смысле. Смотришь на какого-нибудь сяожэня с презрением и вдруг говоришь себе: «А может, он на самом деле Гоголь, просто я этого не знаю?» (Если кто обиделся за Николая Васильевича – извините. Сердцу не прикажешь.)
Длинная история с грустным финалом
Владимир Жданов. «Любовь в жизни Толстого»
Очень занятное исследование, написанное примерно в те же годы, что вересаевские, но гораздо менее известное. Пример не общей, а тематической биографии. Меня всегда поражало, насколько Лев Николаевич был умен в описаниях любви и женской психологии как писатель – и насколько глух, неумен как муж. В. Жданов отвечает как раз на этот вопрос.
Великий рассказчик
Василий Ключевский. «Исторические портреты»
Это без комментариев. Классика жанра: ясно, сухо, только необходимое и достаточное. Идеальный научпоп, написанный во времена, когда этого понятия еще не существовало.
Совсем не благостный
Александр Познанский. «Чайковский»
Подробнейшее, в западной безэмоциональной традиции исполненное описание скучной жизни скучного человека. Но по мере чтения нагромождение малозначительных деталей начинает производить странный эффект: Чайковский становится живым, ты им то любуешься, то на него раздражаешься. И всё время помнишь, что этот слабый, часто нелепый и смешной плакса – главный (с мировой точки зрения) русский гений. Читаешь и слышишь музыку, знакомую с детства. Уж не знаю, как автору это удается.
Депутатам нашей Госдумы эту биографию лучше не читать, а то еще, пожалуй, запретят.
Пожалуй, чем-то похожи
Доналд Рейфилд. «Жизнь Антона Чехова»
Принцип тот же, но чтение более увлекательное. Потому что здесь с масштабом личности всё в порядке, да и автор (я с ним знаком) – человек не по-европейски острый. Для меня главное, что благодаря этой книге я получил ответ на главный вопрос: о том, как произошла духовная эволюция, которую таганрогский мещанин проделал за свою недолгую жизнь.
Из-за них он получился таким, каким мы его знаем
Марк Слоним. «Три любви Достоевского»
Отличное исследование. Как же я не люблю Аполлинарию. Как же я люблю Анну Григорьевну.
Всех жалко…
Стефан Цвейг. «Мария-Антуанетта»
В детстве читал, обуреваемый противоположными чувствами, потому что был за революцию и любил Неподкупного. Недавно перечитал совсем с другим чувством: рассказ о трагической судьбе, написанный человеком, которого и самого ждет трагическая судьба. Никогда нельзя отчаиваться, нельзя верить в то, что победа Зла окончательна и бесповоротна.
Приключенческие романы
Добрался до чудесного жанра, который я когда-то любил больше, чем конфеты «Стратосфера». Однажды, с первой, что ли, стипендии, я купил этих конфет целый килограмм (больше в одни руки не давали), слопал его и с тех пор суфле в шоколаде на дух не выношу.
Примерно то же произошло у меня с приключенческими книгами. Когда я до них дорвался уже в качестве не читателя, а писателя, и осуществил все свои мечты обо всех авантюрных романах, которые хотелось бы прочитать, а их никто для меня не написал, – жанр мне надоел. Я им перекормился. Теперь тянет на скучное: истории российского государства да аристономии.
Увы. Старая любовь ржавеет.
Начало моей писательской карьеры. Я и герои моих авантюрных романов
Я и сейчас убежден, что человеку очень важно прочитать в детстве как можно больше приключенческих романов. Тогда привычка к чтению станет пожизненной, потому что сам процесс чтения будет ассоциироваться с приключением. Для меня, например, так навсегда и осталось. Самые увлекательные приключения я испытал, когда читал хорошие книги. Чего и вам всем желаю. В смысле – чтобы с опасными приключениями вы сталкивались только в литературе, а не в жизни.
Вот вам десять самых любимых приключенческих романов из детства и юности. Увы, ни одного отечественного. Не наше российское forte. Я думаю, тяжелокровность мешает, «лесная» родословная.
В списке шесть англоязычных книг, четыре французских. Как обычно, даю по алфавиту.
Быть хорошим хорошо, быть плохим плохо. И Добро победит, потому что это правильно
Ричард Д. Блэкмор. «Лорна Дун»
Это чтение совсем подростковое. Успокоительно английское – когда знаешь, что любовь будет трудной, враги коварными, трудности почти непреодолимыми, но всё закончится как надо. Мы поженимся, врагов одолеем морально и физически, а трудности сделают нас только сильнее. Больше ничего стоящего за свою долгую литературную карьеру Блэкмор, кажется, не написал.
А наш капитан Фракасс краше всех
Теофиль ГОТЬЕ. «Капитан Фракасс»
Когда я впервые открыл роман, мне захотелось его бросить, потому что он начинается нудно и весь сложен из слоноподобных фраз, которые во времена Готье считались признаком тонкого вкуса.
Но когда продерешься через бесконечные описания, попадаешь в чудесную и трогательную вариацию «Лорны Дун» про то, что у хороших людей всё обязательно будет хорошо. Только здесь фактура не мешковатая, как у Блэкмора, а по-французски элегантная и нарядная. Самый поздний возраст для прочтения этой книги – лет четырнадцать.
Иллюстрации Ивана Кускова для меня так и остались самыми лучшими
Александр Дюма. «Три мушкетера»
Не буду оригинальничать: это лучший приключенческий роман всех времен и народов. Потому что все персонажи живые. И потому что приключения там – не главное. А главное каждый читатель определяет сам. Для меня ключевая сцена – пикник на бастионе Сен-Жерве. Идея победить сто тыщ врагов, выпивая и закусывая, пленила меня на всю жизнь.
Шико – персонаж не хуже д'Артаньяна
Александр Дюма. «Графиня Монсоро»
По сюжету, пожалуй, даже затейней, чем «Мушкетеры». Очень хороши «актеры второго плана»: Шико, Наваррский, Генрих III. Главные герои пошаблонней. Но все равно – отличная толстая книга…
И опять действует чудесный Шико. Исторический, между прочим, персонаж
Александр Дюма. «Сорок пять»
…Особенно если сразу после «Графини Монсоро» читать «Сорок пять», третью часть трилогии. К сожалению, начало – «Королеву Марго» – я как-то не очень. Ла Моль такой манерный зануда. И Коконнаса жалко. Одно расстройство. Поэтому трилогию даю без первой части.
Сериал был сильно хуже книги. Но все равно хороший
Джеймс Клэвелл. «Сёгун»
Этот роман я прочитал лет в двадцать, находясь в Японии. И увидел ее иными глазами, хотя у Клэвелла, конечно, полно всякой развесистой сакуры. Моя «Алмазная колесница» – оммаж этому чудесному огромному роману. Только русский перевод мне попался неважный, вся красота куда-то вытекла. По-английски намного лучше.
Про то, какие мужчины идиоты. И что женщины главным образом за это их и любят. Значит, тоже не шибко умные
Джозеф Конрад. «Дуэль»
Можно читать в любом возрасте. Как «Повести Белкина». Изящная простота, обманчивая немудрящесть (есть такое слово?).
Та самая книжка
Рафаэль Сабатини. «Одиссея капитана Блада»
У нас в третьем «А» на эту книжку была очередь по записи. В день, когда подошел мой черед, я заболел и не пошел в школу. Это была одна из самых тяжких травм моей жизни. Прямо жить не хотелось. Мать достала мне где-то экземпляр, принесла. Я стал читать – и выздоровел. Вот какая это книга.
Роберт Л. Стивенсон. «Остров сокровищ»
Роберт Л. Стивенсон. «Остров сокровищ»
Я недавно писал про этот роман. Что он – не то, чем кажется на первый взгляд. Уж точно не про сокровища. Как вы помните, основная их часть осталась на острове, и герой возвращаться туда не собирается (бр-р-р).
По-моему, это книга про обаяние Зла (Джон Сильвер) и обаяние Добра (доктор Ливси). Притом без игры в поддавки: Сильвер интереснее и ярче. И для него, обратим внимание, всё заканчивается хеппи-эндом. «Отвратительный одноногий моряк навсегда ушел из моей жизни. Вероятно, он отыскал свою чернокожую женщину и живет где-нибудь в свое удовольствие с нею и с Капитаном Флинтом. Будем надеяться на это, ибо его шансы на лучшую жизнь на том свете совсем невелики».
Последняя фраза романа написана будто про меня:
«До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос Капитана Флинта: Пиастры! Пиастры! Пиастры!»
Ух, страшно было
Генри Райдер Хаггард. «Копи царя Соломона»
Долго не мог решиться, что дать из Хаггарда – это или «Дочь Монтесумы». Оба романа в десятку не помещались. Все-таки выбрал «Копи». Из-за Гаргулы и португальца да Сильвестры. Вот когда у меня по-настоящему дух захватило – это когда я понял, что Гагула…
Не скажу, кто не читал, в чем там дело. Жалко мне вас, не читавших в детстве «Копи царя Соломона».
Разговор беллетриста с писателем
В июле 2013 года журнал «Афиша» опубликовал наш с Михаилом Шишкиным диалог, который привожу здесь полностью. Мы с Мишей знаем друг друга больше тридцати лет. Он уже тогда, в восемнадцать, был серьезным писателем, а я начал писать только в сорок – и то в основном литературу несерьезную, беллетристику.
Михаил Шишкин. Как положено серьезному писателю, проникает взглядом в душу.
М. Ш.
Дорогой Гриша! Давай же объяснимся в любви к монструозному отечеству и зададим друг другу вопросы. Например, почему Бродский так и не вернулся в Россию? Или: не бегут ли и у тебя мурашки, когда читаешь в завещании Гоголя: «Соотечественники! страшно!» Хотя, разумеется, все вопросы на свете – риторические. И тем не менее.
Вот, например, задачка, задаваемая судьбой каждому, кого черт догадал родиться в России с умом и талантом. Дано: Россия – прекрасная страна для подлецов или для героических борцов с подлостью. Для «нормальной» достойной жизни эта империя не предусмотрена. Если ты по натуре своей не герой и не подлец, а хочешь только прожить жизнь достойно, зарабатывая честным трудом на семью, то у тебя все равно нет выбора: каждый день подталкивает тебя или к одним, или к другим. Не хочешь быть подлецом вместе со всеми – становись трагическим борцом, готовым пожертвовать всем, в том числе и семьей, ради борьбы. Не хочешь быть героем и сгинуть в тюрьме или чтобы тебя забили насмерть в подъезде – пристраивайся к подлецам.
А это – я. Как положено беллетристу, предаюсь мечтаниям
Не задаю вопрос: как же так получилось? На него есть дюжины ответов – и про варягов, и про татар, и про географию с климатом, и про не очень удачно, по Чаадаеву, выбранное христианство, и т. д. и т. п. Уверен, что прочитаю обо всем этом в твоей «Истории государства российского», на которую сподвигли тебя исторические родные музы, бессмысленные и беспощадные. Задам вопрос вопросов: что делать? Что делать сегодня, если, с одной стороны, не хочешь становиться частью криминальной структуры – а все государство и вся жизнь в России стала огромной криминальной структурой, и если, с другой стороны, не хочешь идти в революцию?
Г. Ч.
Отличный вопрос: «Что делать?» Давай про это. Не догоним, так хоть согреемся. Ответить на него гораздо труднее, чем на второй сакраментальный русский вопрос: «Кто виноват?» Тут-то всем всё абсолютно ясно. Нам – что виноват Путин. Им – что виноваты мы. На самом-то деле, как мне кажется, виновата давняя раздвоенность отечества, о которой ты, в частности, писал в недавней статье для «Нью Репаблик», объясняя азы российской истории американским читателям.
В России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой. (Чтоб он провалился, византийский орел с двумя головами – шизофренический символ, выбранный Иоанном Третьим в качестве герба нашего государства.)
Есть Мы и есть Они.
У Нас свои герои: Чехов там, Мандельштам, Пастернак, Сахаров.
У Них – свои: Иван Грозный, Сталин, Дзержинский, теперь вот Путин.
Так в Их глазах выглядим Мы (Журнал «Крокодил». 1953; http://atlanko.livejournal.com/2013)
А такими Нам представляются Они (Картина Васи Ложкина)
Друг друга представители двух наций распознают с первого взгляда и в ту же секунду испытывают приступ острой неприязни. Нам не нравится в Них всё: как Они выглядят, разговаривают, держатся, радуются и горюют, одеваются и раздеваются. Нас тошнит от их любимых певцов, фильмов и телепередач. Они платят Нам той же монетой, и еще с переплатой.
Помимо Нас и Них есть просто люди, которые составляют большинство населения – и Мы с Ними постоянно пытаемся перетянуть это нирыбанимясо на свою сторону, приобщить к своим ценностям.
Вот что, по-твоему, делать с этой реальностью? Поубивать друг друга?
М. Ш.
Мне кажется, ты не совсем там проводишь границу. Это я про Мы и Они. Большинство населения вовсе не между нами. Оно, увы, с Ними. Дело тут вот в чем. Мину под русский ковчег заложил Петр. Он, собственно, хотел лишь модернизировать армию для войны с Европой, воспользоваться ее же современными военными технологиями и позвал с Запада Gastarbeiter, а приехали люди. Они привезли с собой слова. В словах затаились неизвестные дотоле в отечестве идеи: свобода, республика, парламент, права личности, человеческое достоинство.
За несколько поколений слова сделали главную русскую революцию: превратили нацию в сиамских близнецов, тело одно, а головы больше не понимают друг друга. Современные технологии в любую эпоху требуют образования, образование неминуемо влечет за собой понятие о свободе личности. Так в России появилась интеллигенция, или назови нас как хочешь: креаклы, западники, очкарики, не имеет значения.
С тех пор в России сосуществуют два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. Одна голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и уважения достоинства. У другой головы свой, все еще средневековый, образ мира: святая Русь – это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну. Вот это Мы и Они.
А правительство – это такой намордник. Он спасает нас от Пугачева, города и человека. Именно это имел в виду Пушкин под «единственным европейцем». В феврале 17-го намордник сняли. Что получилось – расхлебываем до сих пор. Это, кстати, главный аргумент тех, кто согласен с тем, что лучше терпеть намордник, чем беспредел на улицах. Страх. Страх перед сиамским братаном.
Мне кажется, этот страх и парализует «протестное» движение в России.
Средство есть только одно, проверенное. Информация. Просвещение. Смягчение нравов. Свободное слово. Но именно информационный поток пытаются перекрыть, как течь в корабле. Прямо по методу Мюнхаузена – затыкая телепробоину попсой.
Но я все-таки оптимист. Тогда, в 17-м, первую попытку русской демократии сорвала война. Вторая, в начале 90-х, была обречена, потому что рабы, на которых свалилась с неба воля – никудышная опора для гражданского общества. Теперь, спустя двадцать лет, появился целый слой общества, готовый жить при демократии. И я верю, что свободная информация может менять людей, Их делать Нами. Так что у третьей попытки русской демократии есть хоть какие-то шансы. И тогда можно будет безбоязненно снять намордник. Или нет?
Г. Ч.
У меня несколько иное впечатление от российского исторического процесса, и переломом я считаю не эпоху Петра, а эпоху Александра Первого, который отменил телесные наказания для дворянства и тем самым открыл ворота для развития ЧСД, чувства собственного достоинства.
Метафора про тело и две головы мне нравится, но только я не думаю, что Их голове Тело внимает охотнее. Просто Они исторически старше Нас. Они были здесь всегда, сколько существует Россия. А Наши на протяжении первого тысячелетия Руси светились редко, и голос их был слаб. Некоторые – окольничий Адашев, Новикув, Радищев – пытались участвовать в тогдашней общественно-политической жизни, но сгорали, как свечки. Потому что у власти всегда плотной кучей стояли Они и бдительно охраняли свои интересы.