В одно апрельское воскресенье Смеляков собрал рабкоров и поехал с ними в Государственный исторический музей на юбилейную Всесоюзную пушкинскую выставку. Сколько здесь было уникальных и очень интересных экспонатов! Ярослав с трепетом рассматривал личные вещи любимого поэта, его автографы, прижизненные издания, портреты и… доносы на него, анонимки, на которые экскурсовод обратил особое внимание посетителей.
Не всё так радужно было и в коммуне. Незадолго до 10 апреля – дня выхода в свет первого номера «Дзержинца» – пришли трагические известия: 4 апреля арестовали Генриха Ягоду, министра связи, бывшего наркома внутренних дел. И в тот же день застрелился начальник Горьковского НКВД Матвей Самойлович Погребинский, оставив предсмертное письмо Сталину. В Болшевской коммуне вскоре начались аресты, ведь она носила имя Ягоды. Руководство Люберецкой коммуны ходило хмурое, хотя Николо-Угрешу репрессии пока обходили стороной. Словно имя Дзержинского, полученное коммуной в 1936 году, хранило её до поры до времени.
Смеляков с головой погрузился в коммунарскую жизнь, появляясь с блокнотом и пером на заводах и фабриках, в общежитии, на стадионе и, конечно, в клубе, который был идеальным местом расположения редакции. Здесь работали кружки, студии, секции и народный драмтеатр. Им руководил Николай Николаевич Виноградов, актёр Первого московского передвижного рабочего театра.
Однажды Ярослав засиделся допоздна в 12-й комнате, подбирая заметки для очередного номера «Дзержинца». Аня Илюни-на осталась ему помогать. Она ждала мужа Лёву, занятого в театре. В коридоре раздался шум: закончилась репетиция. Ребята и девчата высыпали из малого зала в просторное фойе. Смеляков как раз завершил свою работу и выходил из редакции. Его внимание тотчас привлекла одна девушка, самая красивая из всех: правильные черты лица, большие сверкающие глаза – серые с игривым зеленоватым оттенком, – необыкновенно грациозные и пластичные движения, выразительная мимика – всё это очень выделяло её среди подруг. Девчата прошли мимо Ярослава, не обратив на него никакого внимания.
– Кто она? – спросил он у Ани. Та сразу догадалась, о ком речь:
– Маша Мамонова. Она скоро дебютирует у нас в пьесе Гу сева «Слава», в главной роли. Лётчицу Лену Медведеву будет играть. Машенька очень талантлива, она раньше занималась у нас в самых разных кружках – фортепиано, хореографии, театральном. К Максиму Горькому в 35-м на дачу выступать ездила, когда к нему Ромен Роллан приезжал. Николай Николаевич на неё очень надеется. Ой, мне пора, – заторопилась Анна, увидев Лёву, выходившего из зала последним, вместе с Виноградовым.
Ярослав дождался следующей репетиции, чтобы познакомиться с прелестной Машенькой. Она играла очень естественно. Смелякову не надоело смотреть целый час мизансцену, которую режиссёр заставлял её повторять с партнёрами. После репетиции Ярослав подошёл к девушке, представился ей и попросил ответить на несколько вопросов. Маша, видно, спешила куда-то и отвечала очень кратко, по привычке слегка кокетничая. Она почти не обратила внимания на нового корреспондента. «Белобрысый, невидный какой-то», – подумалось ей.
Поэт и впрямь не отличался яркой внешностью: светловолосый, ушастый, брови и ресницы белёсые, глаза бледно-голубые, неулыбчивые. Впрочем, Тане Волковой, которая дружила с ним, но вовсе не была влюблена, нравился его бархатистый баритон, а цвет глаз Ярослава она сравнивала с оттенком цветков цикория, выгоревших на солнце.
В конце апреля состоялась премьера. Машенька в роли лётчицы Лены Медведевой была не просто хороша – блистательна. Она, казалось, не играла – жила на сцене. После спектакля зал взорвался овациями.
– Мамонова! Мамонова! – скандировал Ярослав вместе со зрителями, много раз вызывая дебютантку на поклоны. Ей подно сили скромные букетики первоцветов, собранных в ближайшем Гремячевском лесу, а один парень где-то достал тюльпаны.
Смеляков написал в газету восторженный отзыв и поместил его в ближайшем номере, подписавшись псевдонимом Старик. Машенька всё больше занимала его воображение. Любовь это или простое увлечение, он не мог понять, но его неудержимо тянуло к ней, такой яркой и талантливой.
К Первомаю Ярославу выписали премию, причём не деньгами, а бонами. В коммуне на площади у бывшего монастыря был двухэтажный магазин вроде торгсина, где продавались за боны дефицитные вещи. Там Смеляков купил себе модный коверкотовый костюм бежевого оттенка и подходящий к нему кирпичного цвета галстук. В этом костюме он ходил теперь и на работу, и на прогулки.
Ясным субботним вечером Ярослав решил пригласить Машеньку в кино. Он пораньше поужинал в столовой, которая после семи работала как ресторан, пришёл в клуб к открытию кассы и взял два билета в последний ряд на семичасовой сеанс на лирическую комедию «Цирк» с участием Любови Орловой и Сергея Столярова.
На полшестого была назначена репетиция: театр коммуны готовился к спектаклю в Люберцах. Ярослав купил букет махровой сирени у бабушки-цветочницы и поспешил к репетиционному залу. Но подняться на второй этаж он не успел. К его удивлению, Мамонова с подружками уже выходила из дверей клуба на улицу. Девушки весело пересмеивались о чём-то своём.
– Привет! Репетицию отменили? – спросил Смеляков, протягивая Маше букет.
– Да, Николай Николаич позвонил. Его в театре поставили в сегодняшний спектакль. Какой-то актёр у них заболел. В понедельник репетировать будем, – ответила та, приняв букет как должное, и с удовольствием вдохнула аромат персидской сирени, цвет которой удивительно гармонировал с её голубым платьем.
Машенька улыбнулась и взглянула на Ярослава своими «звёздными» глазами. Но пригласить её на сеанс он не успел: следующее мгновение она уже смотрела куда-то в сторону.
– Андрюха… – нежно прошептала девушка. – Ну, всем пока! – она сунула букет подружке и устремилась к высокому красивому коммунару, который выходил из кассы клуба с двумя билетами.
Это был тот самый парень, который на премьере преподнёс ей тюльпаны. Андрей по-хозяйски обнял её за талию, и они прошли мимо в парк, никого не замечая. До обескураженного Ярослава донеслись обрывки их разговора:
– В последний… На семь.
– В поцелуйный! Здорово!..
Ярослав, стараясь не выдать своего огорчения, отдал билеты двум подружкам Маши:
– Девчата, сходите в кино.
– А сам что ж не идёшь?
– Не смогу. Срочные дела в редакции. К тому же фильм «Цирк» я уже видел в Москве. И ещё раз посмотрю, только не сегодня. Замечательная комедия!
– Спасибочко! – обрадовались ничего не подозревавшие девушки и, попрощавшись с Ярославом, тоже пошли в парк.
– Ярочка, привет! – услышал он звонкий голос Тани Волковой, которая только что закончила работу в библиотеке.
– Привет, Вишня!
– У тебя костюм новый! Очень хороший!
– Купил с премии. А ты куда спешишь?
– Сначала домой ужинать, а потом на лодках кататься. Идут Аня с Лёвой, Вася Перепёлкин, Таня Слободчикова. Давай с нами!
– Нет, не могу. Мне надо отредактировать заметки рабкоров, – отказался Ярослав, решив сделать работу, запланированную на утро понедельника.
– Ну ладно, пока! Счастливо поработать, – Таня легко вскочила на велосипед и, помахав Ярославу рукой, помчалась домой.
Смеляков понуро поднялся в 12-ю комнату. «Хороша Маша, да не наша», – горько вздохнул он. Случись с ним такое до ареста, он бы, наверное, напился, чтоб расслабиться и обо всём забыть. Но здесь ему могла помочь только работа, и он принялся разбирать заметки рабкоров, разложил их по темам, отобрал те, которые пойдут в текущий номер. Дальше дело застопорилось. Мысли приняли поэтический оборот, нахлынули образы, и Ярослав принялся сочинять стихотворение. Он написал сначала одно четверостишие, следом другое, сделал несколько поправок в каждом из них, потом подумал, поменял их местами, добавил четыре стиха и перебелил:
Солнечный свет. Перекличка птичья.
Черёмуха – вот она, невдалеке.
Сирень у дороги. Сирень в петличке.
Ветки сирени в твоей руке.
Чего ж, сероглазая, ты смеёшься?
Неужто опять над любовью моей?
То глянешь украдкой. То отвернёшься.
То щуришься из-под широких бровей.
И я, как дурак, в середине мая
в жаре и цветах, в предвечернем дыму
вдруг хохочу или вдруг вздыхаю,
согласно желанию твоему.
Не окончив стихотворения, он открыл окно и поглядел в сторону пруда, откуда долетал аромат черёмухи и сирени, мелодии духового оркестра и гармошки. Больше поэтические строки не рождались, но те, что уже выплеснулись на бумагу, успокоили Ярослава, и он деловито принялся редактировать заметки. Обработав всю стопку, он аккуратно сложил листки возле пишущей машинки. Анна Ивановна Морозова послезавтра придёт на работу и быстро их перепечатает. Зато Смеляков, у которого в кармане лежала увольнительная до утра понедельника, теперь сможет заночевать дома у матери и приехать в редакцию к 8-ми утра прямо из Москвы. А иначе ему бы пришлось возвращаться вечером, чтобы прийти в полседьмого и успеть подготовить задание для машинистки.
Не окончив стихотворения, он открыл окно и поглядел в сторону пруда, откуда долетал аромат черёмухи и сирени, мелодии духового оркестра и гармошки. Больше поэтические строки не рождались, но те, что уже выплеснулись на бумагу, успокоили Ярослава, и он деловито принялся редактировать заметки. Обработав всю стопку, он аккуратно сложил листки возле пишущей машинки. Анна Ивановна Морозова послезавтра придёт на работу и быстро их перепечатает. Зато Смеляков, у которого в кармане лежала увольнительная до утра понедельника, теперь сможет заночевать дома у матери и приехать в редакцию к 8-ми утра прямо из Москвы. А иначе ему бы пришлось возвращаться вечером, чтобы прийти в полседьмого и успеть подготовить задание для машинистки.
Без четверти девять Ярослав закрыл комнату, сдал ключ вахтёрше и пошёл к верхнему пруду. Гуляние было там в самом разгаре. Молодёжь каталась на лодках, танцевала, пела, люди постарше прогуливались вокруг пруда с детьми, пили газировку, ели мороженое. Смелянский гулял с женой Александрой Даниловной, непременной участницей всех коммунарских культурных и спортивных затей, и тремя детьми. Двухлетняя Леночка сидела у отца на плечах, а девятилетний Юра и семилетняя Инга, немного отстав от родителей, перебрасывались мячом. Ефим Павлович приветливо улыбнулся Ярославу:
– Как дела? В редакции засиделся?
– Да. Заметки к понедельнику готовил.
– Молодец, у тебя хорошо получается. Гуляй, братец, отдыхай теперь. А нам уже домой пора – малышку укладывать. До понедельника.
– До свидания.
Смелянский помахал рукой Перепёлкину, который катался на лодке с женой Раисой Павловной и дочками Машей и Раей, и пошёл домой, а Леночка, обернувшись, продолжала махать пухленькой ручкой «дяде Пасе», как она звала Павла Степановича. Тёплый ветерок забавно шевелил светлые кудряшки, обрамлявшие милое личико девочки.
На лодках катались и Таня Волкова с Илюниными, и Вася Перепёлкин со своей девушкой, и Машенька Мамонова с Андреем. Ярослав невольно вздрогнул, услышав её счастливый серебристый смех. Ваня Ерастов, сидя рядом с женой на скамье у пруда, играл на собственноручно собранном баяне импровизацию по мотивам старинных русских романсов. Вокруг Вани толпилась молодёжь, которая ему подпевала.
Солнце уже зашло, но сумерки оставались пока светлыми, на небе слегка розовели лёгкие перистые облака и одна за другой зажигались весенние звёзды, у пруда наливались матовым светом шарики фонарей, а в кустах вспыхивали крошечные огоньки светлячков. Смеляков чувствовал себя уютно среди этих людей, которые строили здесь, как ему казалось, настоящий город-сад. Сделав несколько кругов у пруда и по дорожкам парка, он вернулся в общежитие. Соседи по комнате уже улеглись, а поэт всё сидел за столом и дописывал своё стихотворение, с ходу сочинив начало:
Светом солнечным, светом лунным,
майскими звёздами освещена
не только Люберецкая коммуна —
вся наша Родина, вся страна.
Перед его глазами оживала картина вечернего пруда, окрашенного нежными тонами заката, и одна за другой на бумаге появлялись строки:
И кажется: вот ещё два мгновенья,
и я в этой нежности растворюсь —
стану закатом или сиренью,
а может, и в облако превращусь.
Концовку ему захотелось сделать всё-таки мажорной, созидательной:
Не лучше ль под нашими небесами
жить и работать для счастья людей,
строить дворцы, управлять облаками,
стать командиром грозы и дождей?
Не веселее ли, в самом деле,
взрастить возле северных городов
такие сады, чтобы птицы пели
на тонких ветвях про нашу любовь?
Чтоб люди, устав от железа и пыли,
с букетами, с венчиками в глазах,
как пьяные между кустов ходили
и спали на полевых цветах.
Стихи подняли ему настроение. Независимо от обстоятельств он испытывал ощущение счастья от самого процесса их сочинения. Набело переписав стихотворение и добавив название «Майские звёзды», Ярослав закрыл рабочий блокнот. Пусть стихи отлежатся немного, а потом он опубликует их в газете.
Заснул он на удивленье быстро, утром бодро вскочил со звонком будильника и с одним из первых поездов поехал в Москву. На Казанском вокзале работало радио, передавали песни советских композиторов. Ярослава словно полоснуло по душе объявление диктора: «Музыка Дмитрия Шостаковича, слова народные. «Песня о встречном». Нас утро встречает прохладой…» Это же стихи Борьки Корнилова! Что с другом? Где он? Жив ли? Из уличного автомата Смеляков позвонил Жене Долматовскому и Василию Васильевичу Казину, своему первому редактору, договорился с ними о встрече и поехал к матери.
К приезду сына Ольга Васильевна напекла блинов. Вкусно позавтракав и позабавившись с крошкой-племянницей Алёнкой, Зининой дочуркой, Ярослав отправился к Казину, куда приехал и Женя. Новости у них оказались плохие. От Павла Васильева вестей никаких – как сгинул в казематах НКВД. Бориса Корнилова тогда, в марте, в Ленинграде арестовали. О нём тоже ничего толком неизвестно. Друзья немного выпили в кафе за их освобождение, обсудили несколько стихотворений и разошлись как-то грустно.
Вернувшись в коммуну, Ярослав снова по уши окунулся в газетные будни. На заводе «Спартак» он однажды брал интервью у ребят-стахановцев, потом у начальника цеха. Во время беседы в кабинет вошла симпатичная молодая женщина из бухгалтерии отдать какие-то документы. Она была в синем английском костюме, белой блузке и элегантных туфлях-лодочках на стройных ногах.
– Спасибо, Валентина Аркадьевна. Быстро оформили, – поблагодарил сотрудницу начальник.
– Да не за что, – ответила женщина певучим голосом. – Обращайтесь, если что надо. До свиданья.
Она быстро вышла, мельком взглянув на Ярослава своими большими серыми глазами с бархатными ресницами и сверкнув белозубой улыбкой.
«На Тамару Макарову похожа, – отметил про себя Смеля-ков. – Сама улыбается, а глаза грустят».
Вечером он поехал в посёлок Красково на аэродром, где ребята из коммуны занимались в аэроклубе. На свои средства они в складчину купили самолёт У-2. Ярослав невольно залюбовался, как лихо один парень выполнял над аэродромом фигуры пилотажа и потом красиво посадил самолёт. Смеляков достал блокнот и пошёл знакомиться с пилотом. Это был высокий юноша спортивного вида, со светлыми волосами и ясными голубыми глазами.
– Федя Сметанин, – представился он.
– Давно в аэроклубе занимаешься?
– Почти два года.
– А работаешь где?
– На электрозаводе в коммуне.
– Лётчиком хочешь быть?
– Да, получу свидетельство аэроклуба и буду в лётное училище поступать. Извини, сейчас наши парашютисты прыгать начнут. Давай посмотрим.
В воздухе кружил самолётик Р-4, из которого один за другим прыгали коммунары, раскрывая в небе разноцветные грибки парашютов.
– Смотри, как точно вон тот паренёк приземлился! – сказал Ярослав Феде.
– Паренёк? Да это ж Анюта Кнутова! – улыбнулся Сметанин, вынул из сумки заранее припасённый букетик ландышей и помчался к девушке.
Та уже успела ловкими движениями свернуть и убрать парашют. Они подошли вместе к Ярославу. Он узнал, что Аня тоже года два занимается в аэроклубе, учится пилотажу, а свой первый прыжок совершила 12 декабря 1936 года. «Симпатичная, волевая девушка, с сильным характером, – решил Смеляков. – Не просто с ней будет Феде. Он-то, кажется, по уши влюблён, а она к нему только как к товарищу относится. Но может быть, ещё завоюет её сердце. Время покажет, – вздохнул он, вспомнив своё безнадёжное чувство к Машеньке Мамоновой, которая продолжала его игнорировать.
На днях он зашёл по делам в бухгалтерию жилищного отдела, где она работала счетоводом. Маша бойко щёлкала костяшками счётов, что-то записывала в ведомость и на него даже глаз не подняла. Её занимал лишь бурный роман с Андрюхой и спектакли в драмтеатре. Для Ярослава в её сердце не нашлось места даже как для приятеля.
В конце мая шахматный кружок коммуны пригласил дать сеанс одновременной игры молодого гроссмейстера Исаака Мазеля. Смеляков немного опоздал, протиснулся к окну, вдоль которого стояли столы с шахматными досками, и с интересом наблюдал, как мастер делает быстрые и точные ходы в каждой партии, как волнуются и потеют над ответными ходами его соперники. Гроссмейстер выиграл девятнадцать партий из двадцати и свёл вничью лишь одну – с работником совхоза Каменевым.
Вернувшись после сеанса в редакцию, Ярослав набросал по свежим впечатлениям короткую заметку и принялся за рассказ, чтобы разнообразить газету, сделать её интереснее для ребят. Он засиделся за полночь, но задуманное выполнил и даже сам перепечатал текст на пишущей машинке: черновик был настолько исчёркан, что так вышло быстрее, чем перебелять вручную для машинистки. Ему ведь очень хотелось поставить рассказ, названный «Поражение мастера», в текущий номер за 2 июня 1937 года. Смеляков ярко и точно передал атмосферу сеанса одновременной игры за исключением финала: у него мастер одну партию проиграл, поражённый красотой своей неопытной соперницы: «И они прошли мимо нас вдвоём – мастер и женщина – в майскую ночь, под звезды. И, перемежая улыбки и вздохи с гамбитами и дебютами, мастер подпрыгивал, как мальчик, и сиял».