— Итак, господа, — начал он и сообщил, что вчера вечерам получил от полковника инструкцию касательно сто шестьдесят первой страницы романа Людвига Гангофера «Грехи отцов».
— Итак, господа, — торжественным тоном продолжал он, — я должен познакомить вас с секретной инструкцией по поводу новой системы шифрования донесений и приказов во время боевых действий.
Кадет[3] Биглер вытащил записную книжку и карандаш и сказал полным служебного усердия тоном:
— Я готов, господин капитан.
Все взглянули на этого дурачка, усердие которого, проявленное им в учебной команде, граничило с кретинизмом. Он пошел на военную службу добровольцем и при первом же случае заявил начальнику учебной команды, когда тот знакомился с семейными обстоятельствами учащихся, что его предки, собственно, писались «Биглер фон Лейтхольд», и в гербе их были изображены крыло аиста и хвост рыбы.
С тех пор его называли по его фамильному гербу «аистом с рыбьим хвостом». Его жестоко дразнили, и он вдруг стал всем крайне несимпатичен; ибо все это никоим образом нельзя было согласовать с почтенной торговлей заячьими и кроличьими шкурками, которой занимался его отец. Романтически настроенный, восторженный сын искренно старался усвоить все военные науки и выделялся не только прилежанием и знанием всего, что преподавалось на курсах, но и тем, что по собственной инициативе ревностно углублялся в изучение специальных исследований по военному искусству и военной истории, о которой он всегда говорил, пока его не обрывали. Он воображал, что среди офицеров он на равной ноге с высшими чинами.
— Господин кадет, — отрезал капитан Сагнер, — пока я не разрешил вам говорить, прошу вас молчать, так как никто ни о чем вас не спрашивал. Впрочем, вы замечательно хитроумный человек. Я собираюсь сообщить вам секретные сведения, а вы хотите записать их себе в книжечку. Вы знаете, что в случае потери этой книжечки вас ожидает полевой суд?
У кадета Биглера была еще скверная привычка всегда пытаться убедить других, что у него были самые лучшие намерения.
— Разрешите доложить, господин капитан, — ответил он, — что даже при возможной потере моей записной книжечки никто не будет в состоянии разобрать, что я написал, потому что я стенографирую и никто не сумеет прочесть мои сокращения. Дело в том, что я пользуюсь английской системой стенографирования.
Все с презрением взглянули на него, а капитан Сагнер только махнул рукой и продолжал:
— Я уже го ворил вам о новом способе шифрования депеш во время боевых действий. Вам, может быть, казалось непонятным, почему я рекомендовал обратить ваше внимание именно на страницу сто шестьдесят первую романа Людвига Гангофера «Грехи отцов»; но эта страница, господа, является ключом нового метода шифрования, утвержденного приказом генерального штаба той армии, в состав которой мы входим. Как вам известно, существует несколько методов шифрования важных донесений. Новейший, которым пользуемся мы, основан на системе дополнительных цифр. Таким образом, отменяются врученные вам на прошлой неделе в штабе полка шифры и правила их расшифрования.
— Ага, система эрцгерцога Альберта, — пробормотал себе под нос усердный кадет Биглер. — Знаю, знаю — заимствованная у Гронфельда, № 8922/Р.
— Эта новая система крайне проста, — продолжал раздаваться в вагоне голос капитана Сагнера.— Я лично получил от господина полковника вторую часть книги вместе с инструкцией. Если мы, например, получили бы такой приказ: «Под высотой 228 направить пулеметный огонь левее», то, господа, депеша гласила бы так: «Вещь, с, мы, которое, нас, на, видят, в, которые, обещают, которых, Марте, мы, этого, нам, спасибо, конечно, режиссер, конец, мы, обещание, мы, лучше, обещание, действительно, думаю, мысль, очень, господствует, голос, последние». Как видите, все это очень просто и не осложнено лишними комбинациями. Депеша передается по телефону из штаба в батальон, а оттуда по телефону же в poтy. По получении такой шифрованной депеши ротный командир расшифровывает ее следующим образом. Он берет «Грехи отцов», открывает сто шестьдесят первую страницу и начинает искать сверху на смежной странице слово «вещь». Вот, пожалуйста, господа! Прежде всего, слово «вещь» на странице сто шестидесятой находится в ряду слов на пятьдесят втором месте; стало быть, надо искать на следующей сто шестьдесят первой странице пятьдесят вторую букву сверху. Обратите внимание, что эта буква «п». Следующее слово в депеше — «с». На странице сто шестидесятой оно по счету седьмое слово, соответствующее на странице сто шестьдесят первой седьмой букве, т. е. букве «о». Затем идет слово «мы», а это — прошу вашего внимания, господа! — является восемьдесят восьмым словом, соответствующим восемьдесят восьмой букве на следующей странице сто шестьдесят первой, т. е. букве «д». Таким образом, мы расшифровали слово под». Мы продолжаем нашу работу, пока не составится весь приказ: «Под высотой 228 направить пулеметный огонь левее!» Не правда ли, господа, крайне остроумно и просто, и притом не обойтись без надлежащего ключа, т. е. сто шестьдесят первой страницы книга Людвига Гангофера «Грехи отцов»?
Все молча уставились на злополучные страницы и тяжело задумались. С минуту царила полная тишина, пока кадет Биглер дрожащим голосом вдруг не воскликнул:
— Иисус, Мария, господин капитан, честь имею доложить, тут что-то не то!
И в самом деле, тут было что-то не то.
Как ни старались господа офицеры, но никто кроме капитана Сагнера не находил на странице сто шестидесятой тех слов, которым соответствовали бы на странице сто шестьдесят лервой буквы, составлявшие ключ депеши.
— Господа, — смущенно сказал капитан Сагнер, убедившись, что вырвавшийся у кадета Биглера вопль отчаяния был вполне справедлив, — что тут такое случилось? В моих «Грехах отцов» Гангофера эти слова имеются, а в ваших — нет?
— Разрешите, господин капитан, — снова поднялся Биглер.—Я позволю себе обратить ваше внимание на то, что роман Людвига Гангофера состоит из двух частей. Благоволите сами убедиться, — на обложке напечатано: «Роман в двух частях». У нас первая часть, а у вас — вторая часть, продолжал неумолимый кадет Биглер, — и поэтому ясно, как день, что наши сто шестидесятая и сто шестьдесят первая страницы не совпадают с вашими. У нас тут совсем другие слова. Первое слово расшифрованной депеши получается у вас — «под», а у нас — «рак»!
Всем теперь стало совершенно ясно, что Биглер, пожалуй, вовсе не такой уж дурак.
— Я получил вторую часть из штаба бригады, — сказал капитан Сагнер.—Здесь, очевидно, произошло какое-то недоразумение. Господин полковник выписал для вас первую часть. Повидимому, — продолжал он, как будто бы все было совершенно ясно и он уже знал все это еще до того, как начал свой доклад о простейшем способе шифрования, — напутали еще в штабе бригады. Полку не сообщили, что надо было выписать вторую часть, вот и получилась эта неразбериха.
Тем временем Биглер торжествующе поглядывал на окружающих, и подпоручик Дуб шепнул поручику Лукашу, что «аист с рыбьим хвостом» все-таки здорово поддел капитана Сагнера.
— Странный случай, господа, — снова начал капитан Сагнер, словно собираясь завязать разговор, ибо тишина вокруг него стояла удручающая. — Стало быть, и в канцелярии бригады сидят растяпы.
— Разрешите заметить, — опять поднялся неугомонный кадет Биглер, захотевший блеснуть своими познаниями, — что сообщения столь конфиденциального характера не должны были бы проходить через канцелярию бригады. Распоряжения, касающиеся самых секретных дел армии, должны были бы объявляться строго конфиденциальными циркулярами только дивизионными и бригадными начальниками. Я знаю один шифр, который употреблялся в войнах за Сардинию и Савойю, в англо-французской кампании под Севастополем, во время боксерского восстания в Китае и в последнюю русско-японскую войну. При этой системе…
— Как же, очень она нужна нам, ваша система! — презрительно и с неудовольствием отозвался капитан Сагнер. — Во всяком случае, несомненно, что система, о которой шла речь, и которую я вам объяснил, является не только одной из лучших, но и, можно сказать, непревзойденной. Ей не опасны никакие ухищрения неприятельской контр-разведки. Хоть расшибись, неприятель не может прочесть наш шифр. Это нечто совершенно новое. У этого шифра нет прецедентов.
Старательный кадет Биглер многозначительно кашлянул.
— Я позволю себе, — сказал он, — обратить ваше внимание, господин капитан, на книгу Керикгоффа о шифрах в военном деле. Эту книгу каждый может заказать в военно-техническом издательстве. В ней точно описан метод, о котором я говорил вам, господин капитан. Изобретателем его является полковник Кирхер, служивший при Наполеоне I в саксонской армии. Книга эта называется «Шифрованные депеши Кирхера». Каждое слово депеши объясняется по ключу, напечатанному на противоположной странице. Эта система была усовершенствована поручиком Флейснером в его «Учебнике военной тайнописи», который каждый может купить в издательстве при Военной академии в Вене. Вот, разрешите, господин капитан!
Биглер порылся в своем чемоданчике, достал книгу, о которой говорил, и продолжал:
— Флейснер приводит даже тот же самый пример. Вот, прошу всех убедиться. Тот же самый пример, который мы только что слышали! Донесение: «Под высотой 228 направить пулеметный огонь левее». Ключ: Людвиг Гангофер, «Грехи отцов», часть вторая. И вот, прошу вас дальше. Шифр: «Вещь, с, мы, которое, нас, на, видят, в, которые, обещают, которых, Марте...» и т. д. Как раз то, что мы только что слышали.
Против этого нечего было возразить. Этот сопляк, этот «аист с рыбьим хвостом» был совершенно прав.
В штабе армии кто-то из господ офицеров постарался облегчить себе работу. Он просто «открыл» книгу Флейснера о военных шифрах, и — готово дело.
В продолжение всех этих разговоров можно было заметить, что поручик Лукаш старался побороть какое-то странное душевное волнение. Он кусал себе губы, хотел что-то сказать, но затем начинал говорить о чем-либо другом.
— Ах, не стоит из-за этого так волноваться,— сказал он в крайнем смущении. — Ведь когда мы находились в лагере в Бруке на Летаве, у нас пытались ввести целый ряд систем шифрования депеш, и пока мы доберемся до фронта, выдумают еще новые. Но мне кажется, что во время боя у нас не будет времени расшифровывать такие тайнописи. Раньше чем кто-нибудь сможет разобраться в шифрованном донесении или распоряжении, полетит к чорту не только рота или батальон, но и вся бригада. Так что это дело на практике неприменимо.
— На практике, — неохотно согласился капитан Сагнер,— по крайней мере, что касается моих наблюдений на сербском театре войны, действительно ни у кого не было времени заниматься расшифровкой. Я не буду утверждать, что шифры не имеют значения во время более длительного пребывания на позициях, когда мы окопаемся и выжидаем. А что шифры все время меняются, — это — правда.
Капитан Сагнер готов был отступать по всей линии.
— Значительную долю вины в том, что наши штабы на фронте все реже и реже пользуются шифрами, следует искать в том, что наш телефон недостаточно усовершенствован и в особенности во время канонады неясно передает отдельные слоги. Попросту — вы в него ничего не слышите и, таким образом, получается невероятный хаос. Ну, а хаос и беспорядок — это самое скверное, что может случиться во время боя, господа, — пророчески добавил он и умолк.
– Скоро,— снова начал он, выглянув в окно, — мы будем в Рабе. Людям выдадут по сто пятьдесят граммов венгерской колбасы. Мы простоим там с полчаса. — Он взглянул на расписание. — В 412 ч. д. поезд отходит. В З35 ч. д. посадка в вагоны. Высадка — по-ротно. 11-я рота выходит по-взводно к продовольственному магазину № 6. Контролером при раздаче назначается кадет Биглер.
Все взглянули на Биглера, словно желая сказать: «Погоди, не сладко тебе придется, молокосос!»
Но старательный кадет вытащил уже из чемоданчика лист бумаги и линейку, разлиновал бумагу, расписал на ней маршевые роты и опросил начальников частей о количестве имеющихся у них людей. Никто не знал точных цифр, и все сообщили Биглеру необходимые ему сведения по приблизительным записям в памятных книжках.
Капитан Сагнер принялся со скуки читать «Грехи отцов», а когда поезд остановился на вокзале в Рабе, захлопнул книгу и заметил: — А ведь этот Гангофер вовсе не плохо пишет.
Поручик Лукаш первый выскочил из штабного вагона и направился к тому, где находился Швейк.
Швейк и его товарищи уже давно кончили играть в карты, Балоун, денщик поручика Лукаша, успел так проголодаться, что даже начал роптать на военные власти и повел речь о том, что он, мол, прекрасно знает, как набивают себе брюхо офицеры; хуже, чем во времена крепостничества, раньше такого безобразия на военной службе не было. Ведь дома его дед рассказывал ему, что офицеры в войну шестьдесят шестого года делили даже со своими солдатами кур и хлеб. Он скулил до тех пор, пока Швейк не счел необходимым заступиться за военные власти и их действия в настоящей войне.
— Ну и молодой же у тебя дед, — ласково сказал Швейк, когда они уже подъезжали к Рабу, — раз он помнит только войну шестьдесят шестого года! Вот я знаю некоего Роновского, у него был дед, который был в Италии еще во время крепостного права, отслужил там двенадцать лет и вернулся домой капралом. А так как он не находил себе работы, то его взял к себе в батраки его сын. Вот поехали они раз на работу, возить бревна, и было там такое бревно, — как рассказывал тот дед, который служил у своего сына, — в два обхвата, так что его нельзя было сдвинуть с места! Тогда старик сказал: «Пусть остается здесь. Кто с ним будет возиться!» А лесничий, который слышал это, начал кричать и ругаться и, замахиваясь палкой, требовал, чтобы он непременно навалил на телегу и это бревно. Дед нашего Роновского ответил ему только: «Ты — щенок, а я — старый заслуженный ветеран!» А через неделю пришла ему повестка, и ему пришлось опять итти в Италию и оставаться там еще десять лет, а домой он написал, что он этого лесничего, когда вернется, хватит топором по башке. И уж это лесничему просто так повезло, что он тем временем умер.
Тут в дверях вагона появился поручик Лукаш.
— Швейк, подойдите-ка сюда! — сказал он. — Бросьте ваши глупые рассуждения и объясните-ка мне лучше одну вещь.
— Рад стараться, сию минуту, господин поручик. Поручик Лукаш увел Швейка, бросая на него крайне подозрительные взгляды.
Поручик Лукаш во время окончившегося таким фиаско[4] доклада капитана Сагнера пришел к некоторым выводам детективного свойства, для чего не потребовалось особенно остроумных комбинаций, ибо еще за день до отъезда Швейк доложил ему:
— Господин поручик, в батальоне есть какие-то книжечки для господ офицеров. Я принес их из полковой канцелярии.
Поэтому поручик Лукаш, когда они перешли второй путь и остановились за нетопленным паровозом, уже целую неделю ожидавшим поезда с боевыми припасами, спросил без обиняков:
— Ну-ка, Швейк, как было тогда дело с этими книгами?
— Так что дозвольте доложить, господин поручик, это очень длинная история, а вы всегда так расстраиваетесь, когда я вам очень подробно рассказываю. Вот как в тот раз, когда я разорвал воззвание насчет подписки на военный заем, хотели дать мне по морде, а я вам стал рассказывать, что я как-то читал в одной книге, что прежде во время войны людей заставляли платить с каждого окна столько-то, ну, например, с каждого окна по двадцати монет, или с гусей столько-то. ..
— Этак вы никогда не кончите, Швейк, — сказал поручик Лукаш, продолжая допрос и решив не упоминать о предмете их строго конфиденциальных разговоров с капитаном Сагнером, чтобы этот балда, этот Швейк, снова не натворил какой-нибудь истории.
— Вы знаете Гангхофера?
— А это кто такой? — заинтересовался Швейк.
— Немецкий писатель, дурак вы этакий, — ответил поручик Лукаш.
— Честное слово, господин поручик, — со страдальческой миной сказал Швейк, — я лично не знаю ни одного немецкого писателя. Лично я знал только одного чешского писателя, некоего Ладислава Гаека из Домажлиц. Он был редактором «Мира животных», и я как-то продал ему дворняжку за породистого шпица. Это был очень веселый и симпатичный господин. Он всегда приходил в ресторан и читал там вслух свои рассказы, такие грустные, что все смеялись; сам же он при этом плакал и платил зa всех, кто находился ресторане, а мы должны были ему петь:
Город Таус. Кто позолотой
Расписал твои ворота,
Кто всю жизнь бы малевал
И девчонок целовал —
Для того настал конец:
Он в сырой земле мертвец.
— Вы ведь не в театре, Швейк! Чего вы голосите, точно оперный певец? — испуганно сказал поручик Лукаш, когда Швейк спел последнюю строфу. — Ведь я вас не об этом спрашивал. Я только хотел знать, заметили ли вы, что книги, о которых вы мне сами докладывали, были сочинения Гангхофера? Итак, что было с этими книгами? — сердито выпалил он.
— С теми, которые я принес из полковой канцелярии в батальон? — спросил Швейк. — Так точно, господин поручик, они в самом деле были написаны тем господином, о котором вы меня спросили, знаю ли я его. Я получил телефонограмму прямо из полковой канцелярии. Эти книжки надо было послать в канцелярию батальона, но там уже никого не было и даже дежурный ушел, потому что им хотелось посидеть в буфете, так как ведь собирались уезжать на фронт и никто не знает, придется ли ему еще когда-нибудь посидеть в буфете… Так что, господин поручик, они были все там и пили, и нигде ни в одной из других маршевых рот тоже никого нельзя было найти; на телефонные звонки никто не отвечал. А так как вы мне приказали, чтобы я, как ординарец, все время находился при телефоне, пока к нам не прикомандировали телефониста Ходынского, то я сидел и ждал, пока меня сменят. В полковой канцелярии ругались, так как не могли никогда дозвониться; оттуда, наконец, пришла телефонограмма, чтобы канцелярия маршевого батальона приняла из полковой канцелярии какие-то книжки для господ офицеров всего маршевого батальона. А как мне известно, господин поручик, что на войне надо действовать быстро, то я и ответил, что сам явлюсь за этими книгами и снесу их в батальонную канцелярию. Мне навалили такую гору книг, что я с трудом дотащил их к нам. Когда я рассмотрел их, то сразу подумал, как бы чего не вышло! Дело в том, что полковой фельдфебель в полковой канцелярии сказал мне, что, судя по телефонограмме из полка, в батальоне уж будут знать, какие им книги брать, именно — какую часть, потому что эти книги были в двух частях, и каждая часть сама по себе: первая часть особо и вторая особо. Никогда в жизни я еще так не смеялся, потому что я уже много книг читал, но никогда еще не начинал прямо со второй части. А фельдфебель мне еще раз говорит: «Вот вам первая часть и вот вам вторая часть. А какую часть должны читать господа офицеры, это они уж сами знают». Ну, я тогда подумал, что это он, верно, спьяна так говорит, потому что книгу надо читать с начала, в особенности такой роман, какой я принес, про грехи отцов. Ведь я тоже понимаю по-немецки; и знаю, что надо начинать с первой части, потому что мы не какие-нибудь китайцы, чтобы читать сзаду наперед. Поэтому-то, господин поручик, я и спросил вас по телефону, не ввели ли теперь на военной службе новую моду, чтобы читать книги в обратном порядке — сперва вторую, а потом первую часть. А вы мне еще изволили ответить, что я, должно быть, пьян, если я даже не знаю, что в молитве сперва говорится: «отче наш», а потом уж: «аминь»!.. Чтб с вами, господин поручик? Вам дурно?