– Но вы ее выкинули из реанимации! – воскликнула я, совершенно не заботясь о том, что могу в один миг испортить прекрасные отношения с непосредственной начальницей. Меня переполняли гнев и ужас от того, что произошло. Ведь я непосредственно участвовала в том, чтобы убедить Васильеву сделать операцию. Она сомневалась, раздумывала над тем, стоит ли это делать, не будет ли последствий… Господи, она и подумать не могла, каких именно последствий можно ожидать!
Вопреки моим ожиданиям, Охлопкова не разозлилась.
– Вам нужно успокоиться, Агния, – тихо сказала она, впервые называя меня по имени, без отчества. Несмотря на то что Елена Георгиевна ко мне явно благоволила, она никогда не позволяла себе фамильярности, всегда оставаясь на ступеньку выше всех подчиненных. Никто из нас не мог похвастаться тем, что Охлопкова находится с ним на дружеской ноге. Елена Георгиевна, несмотря на свой не самый пожилой возраст – всего пятьдесят два года, – относилась к начальникам старой закалки. Интеллигентная по натуре, она всегда требовала от персонала корректности и сама следовала собственным правилам, что, как я заметила, редкость для руководящих работников. За это я и уважала Охлопкову: возможно, она и не была гениальным специалистом, но умела работать с людьми и прекрасно справлялась с руководящими функциями. Я знала, что она давно разведена, детей не имеет и всю свою жизнь без остатка посвящает работе.
– Во-первых, – продолжала Елена Георгиевна, – не я выгнала, как вы изволили выразиться, эту женщину из реанимации. Все случилось где-то в одиннадцать вечера, когда в отделении находился только один дежурный врач. Именно этот врач и взял на себя слишком много, приняв решение, что Васильева, в силу своего возраста, хорошего здоровья и приличных послеоперационных показаний, может быть переведена в послеоперационную палату.
– И вы считаете, что это было правильно? – вскинулась я.
– Я не собираюсь обсуждать это со своими сотрудниками, – твердо ответила Охлопоква. Однако, очевидно, решив, что была со мной чересчур резка, добавила: – Я приму меры, чтобы выяснить, считать ли принятое дежурным врачом решение правомочным. С другой стороны, если судить по состоянию больной на момент перевода ее в палату, то оно было вполне удовлетворительным и вряд ли могло повлечь за собой смерть.
– Да, но если бы Васильева осталась в реанимации на ночь, врачи заметили бы изменения в ее состоянии и смогли бы вовремя среагировать! – горько сказала я.
– Возможно, вы правы, – вздохнула Елена Георгиевна. – Хотя, возможно, и нет. В любом случае пока рано судить о происшедшем. Насколько я понимаю, Агния Кирилловна, – продолжала заведующая, – вы отчего-то чувствуете себя виноватой из-за этого случая? Есть нечто, в чем вы можете себя упрекнуть?
– Не думаю, – покачала я головой, стараясь выглядеть спокойной. – Если только в том, что я поучаствовала в принятии пациенткой окончательного решения оперироваться.
– То есть?
Пришлось рассказать Охлопковой о нашем разговоре с Васильевой.
– Ну, – сказала она в конце, – если это все, то вам нечего волноваться: в конце концов, Васильева – взрослый человек, и никакие убеждения с вашей или с чьей-либо другой стороны не могут считаться насилием над ее личностью. Вы же не применяли пытки, так? Просто обрисовали пациентке преимущества эндопротезирования, а они несомненны – при удачном исходе операции. В любом случае, мы во всем разберемся. Полагаю, вы не слышали о том, что родственники Васильевой устроили у меня в кабинете целую революцию?
Я снова покачала головой.
– Они, конечно, имели на это полное право, – кивнув, сказала Охлопкова. – Только, по-моему, ошиблись адресом: обращаться следовало в отделение, где Васильевой делали операцию. Куда я, собственно, их и перенаправила, – добавила она тоном, показывающим, что разговор окончен.
Мне ничего не оставалось, кроме как попрощаться, но уйти домой как ни в чем не бывало я не могла. В отделении ортопедии и травматологии царило затишье: пациенты уже поужинали и разбрелись по своим палатам, а медсестры, кроме дежурных, разошлись по домам.
Дверь в кабинет Шилова оказалась закрытой, и я постучала.
– Да?!
Толкнув дверь, я вошла и едва поборола в себе желание снова захлопнуть ее. Шилов стоял у окна, скрестив руки на груди, а напротив него, на диване у стены, сидели несколько человек. Мне не составило труда сообразить, кто бы это мог быть.
– Заходите, Агния Кирилловна, – голос Шилова звучал напряженно. – Это – родные пациентки Васильевой, скончавшейся сегодня ночью.
Удивительно, что Шилов пригласил меня войти, а не предложил подождать, пока не закончит разговор. Может, ему требовались помощь и поддержка? Или я, как человек, принимавший непосредственное участие в операции, тоже считалась подозреваемой?
Родных было четверо. Оставлялось лишь удивляться тому, как они все уместились на маленьком диване. Правда, двое из них были совсем еще молоды и по-юношески стройны – молодой человек и девушка, очень бледная, с длинными русыми волосами, безжизненно спадавшими по обе стороны тонкого лица. Третий, худой мужчина с изможденным лицом, судя по всему, мог приходиться Васильевой братом, так как невероятно походил на нее. Ну а четвертый, полный и здоровый, занимающий чуть ли не всю вторую половину дивана, наверное, муж?
Терять пациентов – ужасная штука. Одно дело, когда это происходит на операционном столе, и ты не успеваешь принять необходимые меры по спасению жизни, или просто никакие меры не в состоянии предотвратить неизбежного. Другое, когда пациент благополучно переживает операцию, и ты выбрасываешь его из головы, просто перестаешь о нем думать, потому что он – больше не твой «клиент», а он возьми да и умри. Тогда все, о чем ты можешь думать, – это о нем и о том, правильно ли ты все сделал, не ошибся ли где.
– Вы – анестезиолог? – уточнил худой мужчина.
– Да, – ответила я, проглотив комок в горле. – Я очень сожалею… о вашей потере.
Они промолчали. А что, собственно, тут можно сказать? «Спасибо»?
Потом муж Васильевой повернулся к Шилову, и все остальные, как по команде, проделали то же самое.
– Вы можете гарантировать нам беспристрастное вскрытие? – спросил он. – И то, что все его результаты станут нам известны?
Я по опыту знала, что ничего подобного Шилов гарантировать не мог. Все нити такого рода дел находятся в руках главного врача больницы, и он, несомненно, предпочтет провести расследование без лишнего шума. Именно поэтому я едва подавила возглас удивления, когда Шилов твердо сказал:
– Да, я вам это гарантирую.
Это означало, что он либо врет, пытаясь выиграть время, либо просто не представляет, с чем ему предстоит столкнуться при попытке выполнить обещание.
– Сколько времени займет выяснение… обстоятельств смерти моей жены? – задал мужчина следующий вопрос. Слова явно давались ему с трудом.
– Несколько дней, – ответил Шилов.
– И если окажется, что в ее смерти виноват персонал больницы… – продолжал он, испытующе глядя на зава.
– Вы же понимаете, что тогда дело перейдет из нашей компетенции в другую, – терпеливо ответил Шилов.
– Но мы же можем пойти в милицию – или в прокуратуру… Или куда-нибудь еще? – чуть слышно проговорил молодой человек. – Прямо сейчас…
– Этого я вам запретить не могу, – честно сказал Шилов. – Скорее всего вам откажут в возбуждении уголовного дела, потому что пока для этого отсутствуют основания. Но вы можете попробовать.
Васильев уставился прямо в глаза заву.
– Вы же понимаете, что в вашей больнице, в вашем отделении угробили мою жену? Она была абсолютно здорова, если не считать этого дурацкого кокс… как там его? У нее всегда было прекрасное давление, никаких проблем с сердцем! Но Роза тем не менее умерла, значит, виноваты вы!
Шилов выдержал взгляд Васильева, не отведя глаз, но я не могла не понимать, с каким трудом ему это удалось.
– При любой операции существует риск внезапной смерти пациента – как ни печально, такое случается, – ответил Шилов. – Причины могут быть как зависящими от медперсонала, так и нет. Я вас понимаю…
– Вы?! – вдруг заорал Васильев, приподнимаясь и неожиданно заполняя своим крупным телом все свободное пространство кабинета. – Вы меня понимаете? Да что вы об этом можете знать? Вы когда-нибудь теряли близких – так, как я, ни с того ни с сего, без видимых причин?
Шилов даже не пошевелился, чтобы отстраниться от разъяренного Васильева, и мне оставалось только удивляться и восхищаться его выдержкой. Его лицо напряглось, но он не сказал ничего, чтобы осадить мужчину. Я подумала, что Роберт в такой ситуации просто выставил бы родственников за дверь и посоветовал прийти, когда они успокоятся и будут в состоянии общаться. Все-таки хорошо, что Роберт не стал завом!
– Вам сейчас очень тяжело, – тихо сказал Шилов, не выходя из себя. – Именно это в состоянии понять не только я, но и любой другой человек. И – да, я тоже внезапно потерял близкого человека и понимаю, какое отчаяние сейчас владеет вами и какой гнев на всех, кто имел или хотя бы мог иметь отношение к этой смерти, вы испытываете.
Недоверие, промелькнувшее в глазах Васильева, сменилось усталостью и разочарованием, он снова сел на диван, уронив голову на руки. Девушка начала тихонько всхлипывать, брат обнял ее за плечи, пытаясь успокоить, хотя и сам находился на грани истерики.
Они еще несколько минут посидели, а потом Васильев решительно поднялся и сказал:
– Мы будем ждать результатов вскрытия. Будьте уверены, я этого дела так не оставлю и обязательно добьюсь того, чтобы все виновные были наказаны!
– Думаете, мы не знаем, как это у вас делается? – вдруг заговорил сын Васильевой. Его глаза горели. – Вы захотите все прикрыть, чтобы никто ничего не узнал, но у вас ничего не выйдет!
Брат Розы Григорьевны, до сих пор не произнесший ни слова, мягко, но решительно положил руку на плечо племяннику.
– Не горячись, Сережа, – сказал он. – Не говори того, о чем потом можешь пожалеть!
– Это они пожалеют! – запротестовал мальчик, но дядя аккуратно, но настойчиво вытолкнул его за дверь.
– Извините, – сказал он, почему-то глядя на меня. – Мы все очень расстроены.
– Я понимаю, – пробормотала я. – Ничего страшного.
Как только за родственниками Васильевой закрылась дверь, Шилов прислонился к стене и ослабил галстук.
– Все очень плохо, да? – прошептала я.
– Даже хуже, – ответил он, покачав головой.
– Вы пообещали им невозможное, – продолжала я.
Зав посмотрел на меня, но ничего не сказал. Вместо этого он повернулся к шкафу, раскрыл створки и уставился на ровные ряды бутылок, выстроившихся на длинной полке. Это был еще НЗ покойного Ивахина: и его пациенты не находили ничего лучшего для подарка, чем дорогой алкоголь. Жена бывшего заведующего не жаловала спиртное, поэтому он никогда не приносил его домой, предпочитая расслабляться прямо на рабочем месте – разумеется, после окончания рабочего дня, – иногда вместе с кем-нибудь из персонала. Чаще всего этим кем-то оказывался Роберт. Теперь запас водки, бренди и коньяка, которыми можно было бы свалить с ног целую дивизию, перешел, так сказать, по наследству, к преемнику Ивахина, Шилову.
Зав некоторое время разглядывал бутылки и, наконец, выбрав одну, поставил ее на стол, сопроводив двумя бумажными стаканчиками.
– Может, не надо? – робко проговорила я, но Шилов, не обращая внимания, наполнил оба стаканчика наполовину и кивнул мне. Я покорно взяла один. Зав залпом осушил свою порцию и плеснул еще – на этот раз гораздо меньше. Я только пригубила коньяк – никогда не уважала слишком крепкие напитки!
– Что скажете? – спросил Шилов, падая в кресло и откидываясь на его спинку.
– Не представляю даже! Как такое вообще могло произойти? Почему? Васильева ничем не болела – удивительно здоровая женщина для своих лет!
– Вот в том-то и дело, – пробормотал Шилов, прикрыв глаза. – В том-то и дело!
– СВС?
– Синдром внезапной смерти? Возможно, хотя и маловероятно. Этому подвержены в основном дети, если не ошибаюсь?
– Верно, – согласилась я, – но современные исследования показывают, что в настоящее время возрос процент СВС в случаях со взрослыми…
– Это хорошее оправдание, – усмехнулся Шилов. – Если патологоанатом обнаружит нечто, способное подставить под удар все отделение, вам стоит подбросить руководству эту идею – получите премию.
Его тон меня задел.
– А вы считаете, что причина в чем-то другом? – спросила я.
– Пока можно найти рациональное объяснение, иррациональное меня не устраивает, – отозвался он. – Простите, если обидел.
– Но у вас же должны быть какие-то мысли на этот счет? – не сдавалась я.
– Самая простая и неоригинальная, но, на мой взгляд, наиболее вероятная – тромбоэмболия. Вы же знаете, каков риск при эндопротезировании.
Я кивнула. При любом хирургическом вмешательстве часто возникает угроза образования тромбов, а травмы и операции на суставах всегда связаны с повышенным риском. Это обусловлено анатомической близостью суставно-костных образований и крупных сосудов. При ортопедических операциях хирург обязательно каким-либо образом воздействует на близлежащие сосуды, отодвигая и сдавливая их, предотвращая кровотечение. Это неизбежно ведет к повреждению сосудов. Кроме всего прочего, операция прежде всего является стрессом для организма, что приводит к гемокоагуляционным изменениям. Это – естественный защитный механизм, направленный на остановку кровотечения из поврежденных сосудов, который может иногда оказаться фатальным.
– Васильева уже лежала у нас – до того, как решилась на операцию, – продолжал Шилов. – Я поднял ее историю болезни.
– И что? – спросила я.
– Да ничего особенного, – пожал он плечами. – Проводились обычные мероприятия – массаж, бассейн, ЛФК… Никаких осложнений. Васильеву принимал Караев, еще до моего прихода.
Шилов бросил на меня быстрый взгляд, и я подумала, знает ли он о том, какие у меня отношения с Робертом?
– Мне еще нужно переговорить с ним, – добавил Шилов, отводя глаза и глядя на бумагу, которую держал в руках. – Не могу понять, почему Васильеву госпитализировали неделю назад, а операцию провели только вчера.
– Кажется, я смогу ответить на этот вопрос, – сказала я, радуясь, что могу быть хоть чем-то полезна. – Вы же знаете, что пациентка ложилась по квоте. Операцию планировали через пару дней после госпитализации, но вдруг выяснилось, что у нее не хватает направления из Фонда социального страхования. Роберт Альбертович не знал об этом заранее, думая, что тех документов, что у нее есть, достаточно, – вы же знаете, как быстро у нас меняются правила!
Шилов медленно кивнул.
– Ее муж побежал в ФСС, принес нужный документ, но график операций уже сдвинулся, и Васильевой пришлось ждать.
– Тогда все ясно, – согласился Шилов. – Но мне все равно нужно побеседовать с Караевым. Он брал отгул, и я никак не могу до него дозвониться… В любом случае то, что произошло, выходит за всяческие рамки: чтобы пациентку выкинули из реанимационной палаты только потому, что у нее, видите ли, все показатели в норме! Из вашего, между прочим, отделения, Агния Кирилловна! Вот она, норма – лежит в больничном морге!
Я тяжело сглотнула, отчего-то испытывая чувство вины за то, что произошло в мое отсутствие.
– Я говорила с нашей заведующей, – словно оправдываясь, сказала я. – Она заверила меня, что все случившееся произошло без ее ведома, и собирается выяснить, каковы были показания к переводу Васильевой в послеоперационную палату.
– Я тоже с ней говорил, – хмыкнул Шилов. – С вашей мадам Охлопковой. Уверен, что бы ни случилось, она не станет действовать против интересов своего отделения, даже если выяснится, что дежурный врач поступил вопреки правилам… Слава богу, патологоанатом – мой старый приятель еще по институту, так что мир тесен, Агния Кирилловна. Он обещал разобраться с Васильевой в первую очередь.
– Могу я попросить вас об одолжении? – спросила я.
Шилов вопросительно взглянул на меня.
– Держите меня в курсе событий, пожалуйста.
Зав задумчиво смотрел на меня.
– А почему вас так волнует смерть этой пациентки? – поинтересовался он. – Только потому, что вы принимали участие в операции? Или потому, что чувствуете, что на вас лежит ответственность за все отделение реанимации?
Я открыла рот, но так и не нашлась, что ответить. Шилов тем не менее ждал и, судя по всему, не собирался мне помогать. Я несколько раз глубоко вздохнула, и вдруг ни с того ни с сего из глаз брызнули слезы. Я никак не ожидала такой реакции, полагая, что справилась с нервами еще в кабинете у Охлопковой. Может, это коньяк подействовал?
Шилов мгновенно изменился в лице: очевидно, как и большинство мужчин, он понятия не имел, что делать с нами, женщинами, когда мы начинаем банально реветь. Он подскочил ко мне, силой усадил на стул и попытался отнять мои ладони от лица – зачем он это делал, непонятно – пытался выяснить, действительно ли текут слезы или я притворяюсь?!
– Агния, ну… что вы, в самом деле?.. – бормотал Шилов. – Вы же ни в чем не виноваты, верно? В нашей профессии такое случается – вам ли, человеку из отделения реанимации, этого не знать?
– Вы не понимаете, – просипела я сквозь слезы. – Васильева могла остаться жива!
– Что вы такое несете?!
– Это я убедила ее пойти на операцию, ведь она до последнего сомневалась! Уже перед введением наркоза, в операционной, призналась мне, что совершенно не волнуется, потому что я сказала ей, что ничего плохого не произойдет!
– Ну, вы не бог, Агния, и Васильева тоже должна была понимать, что такие обещания, извините, не в вашей компетенции. В конце концов, пациентка была взрослой женщиной, и никакие уговоры с вашей стороны не могли заставить ее принять решение!