— Петров! — в дверь заглянул старшина, с каким-то ехидным выражением лица. — Проведи товарища майора вниз. Только отдельно помести, в третью!
Спускаюсь в подвал, к камерам, а меня на "хи-хи" прибивает. Ну до чего же идиотская ситуация! Ладно бы что-то натворил или влез, куда не надо, так нет! Сам себе проблемы создал, на ровном месте! Теперь позорься, а потом огребайся. Да-а-а, товарищ майор. Не зря Мартынов так часто свинью и грязь поминает. Одно хорошо, военком не тыловик, с понятием. Не зря, на ордена покосился и нашивки за ранения. О, пришли в каземат!
Не знаю, что в этом двухэтажном особнячке раньше располагалось, но камеры устроили знатные. Мне досталась пустующая двухместная, под третьим номером. Что интересно – пока до неё добирался, не чувствовал себя ни арестованным, ни задержанным даже. Старшина шёл рядом и что-то тихо бурчал под нос. Либо он болт на службу забил, либо помещение в третью что-то означало. Скорее всё же второе. Как-то не похож старшина с кучей нашивок за ранения, медалью и Красным знаменем на раззвиздяя. Да и камерка симпатичная. Два лежака, мёртво закреплённых на полу, маленький столик у стены, под высокорасположенным малюсеньким окошком с решёткой и что-то вроде стула перед ним. Назвать это произведение неизвестного "гения" стулом или табуреткой, даже скамейкой, нельзя. Представьте трубу, вмурованную в бетонный пол, сантиметров на сорок выступающую из него. К верхней части трубы приварен небольшой швеллер, или что-то вроде него, в который вбит деревянный брусок. Вот и всё сидалище, чем-то напоминающее насест попугая. Стены окрашены тёмно-зелёной краской, ещё не сильно потерявшей блеск, несильно яркая лампочка над дверью. Отель Хилтон, по сравнению с некоторыми местами, где мне уже довелось побывать!
Сбросив шинель с шапкой на лежак, уселся рядом. Будем подождать, пока за мной приедут. Не думаю, что долго ждать придётся, поэтому укладываться не стоит. Да и не хочется, честно говоря. А тепло тут у них! Теплее, чем на гарнизонной губе. Вспомнив то своё "приключение", аж передёрнулся. Ну его нафиг! Больше подобного не хочу испытать! А нашим может в голову взбрести! Заявят об "оперативной необходимости", дадут неофицерские документы и вперёд! И хрен пожалуешься. Да и кому, и на что? На то, что тебя воспитывают, под видом разработки какой-то операции? Так хрен докажешь это. А главное, сам же виноват оказываешься в такой ситуации – не пори косяков, не будет воспитательных мер! Насколько успел узнать у мужиков, после моего "перевоспитания", наших иногда через губу пропускали. Правда только тех, кто работник ценный, но, как бы с ветром в голове. И на всех действует! А за что-то серьёзное у нас строго – сразу под суд! Если повезёт, то в штрафбат отправят. Но это должно о-очень повезти! А чаще – Колыма или лоб зелёнкой мажут, чтобы пулей инфекцию не занесли…
Блин! Несколько минут в камере, а мысли-то уже какие в голове? Кошмар, какой-то! Лучше о приятном подумать… только вот ничего в голову не лезет, кроме ожидаемых "люлей". Петь нельзя – не положено, да ещё в пытках обвинить могут, я ж тоже, "гебня кровавая". Только вот если по документам смотреть, не боится у нас народ органов. А уж что творят по дороге на фронт и с него! Милиционеров и моих коллег гибнет очень много. И в большинстве не от засланцев немецких, а от наших охреневших граждан. Причём не от бандитов, с теми-то и так всё ясно, а от обычных граждан, преимущественно в военной форме. Слишком многие, не отличающиеся кротостью нрава, выпив ищут приключений. Ладно бы находили на свою голову, так нет! Им же своей дуростью со всеми поделиться хочется! Да ещё эта дебильная фраза, что "война всё спишет"! Ни черта она не спишет! Любая чернота всё равно в душе останется! Такое чувство, что некоторые нашли красивый (как им кажется) способ, оправдать свою низость. Причём не важно, рядовой это боец или командир. Если бы не так, штрафбатов бы не было так много.
Опять понесло. Подумал о хорошем называется. Ещё бубнит кто-то в коридоре. Далеко, не слышно о чём, но нудно так, раздражающе. Ещё и пилит что-то металлическое, аж в зубы отдаёт. Что интересно – голос какой-то знакомый, а кого напоминает, хоть убей! Блин! Ведь связано что-то с этим голосом, связано…
— Товарищ майор! Собирайтесь.
О, уже? Права поговорка – раньше сядешь, раньше выйдешь! Пока задумался. За мной старшина вернулся. С полчаса всего и посидел. Ляпота!
Поднявшись на второй этаж в кабинет военкома, увидел лыбящегося Зильбермана. Заподначивает, гад! И военком, скалится. Видимо с Яшей уже общий язык нашёл.
— Ну, товарищ майор, разобрались мы с вами. Вы свободны. Вот, товарищ за вами приехал, даже удостоверение ваше привёз. Вы уж повнимательнее будьте, случаи-то разные бывают. Война всё-таки идёт.
— Спасибо, товарищ подполковник. Сам не пойму, как такое получилось. Чёрт рукой водил, не иначе!
Пообщавшись с подполковником ещё пару минут, мы отправились на улицу.
— Яшка, колись! Командир сильно злой на меня? — как только мы вышли на улицу я сразу докопался до Зильбермана.
— Ты знаешь – нет. — Зильберман был сам удивлён. — Он только вздохнул, что-то пробурчал и меня за тобой отправил. Правда сам позвонил перед этим сюда.
— Лучше бы сразу злой был.
— Почему? — Яшка удивился не по-детски.
— Был бы сразу злой, к моменту, когда я появлюсь перед его глазами, он бы уже немного отошёл, — пояснял я уже в машине. — А так, у меня всё только впереди.
— Да ладно! — Яшка взмахнул руками бросив руль, из-за чего мы чуть не вписались в столб. — Со всяким могло подобное случиться.
— Но случается-то со мной постоянно! А ты руль держи лучше, балбес! А то командиру любить некого будет!
— Найдётся кого! — Яшка расхохотался. — Чтобы генералу не нашёлся объект любви? Не верю!
— Да ну тебя, — я отмахнулся. — И вообще… Что это за панибратство по отношению к руководству, товарищ майор?
— От вас, товарищ майор, — Яшка заулыбался ещё шире. Мне даже показалось, что у него сейчас щёки порвутся. — И словечки дурные, идеологически не выверенные от вас же пошли. Про анекдоты, особенно неприличные я уж вообще молчу!
— Вот и молчи, — напоминание об анекдотах мне не понравилось. Нет, внедрение в жизнь историй о Штирлице прошло "на ура". А вот за некоторые другие… Ещё во время поездок на фронт, меня однажды Мехлис, гм, воспитал. Вспомнился мне тогда анекдот перестроечных времён, о двух воробьях, встретившихся на границе. Когда один почирикать хотел, а другой поклевать. Яшке рассказал, а Лев Захарович услышал. Та-а-а-ак меня он тогда пропесочил! Стыдно было, просто жуть! А потом, уже в Москве, пару раз тоже отмочил. Хорошо хоть про "добрые глаза Ленина" ничего не рассказал. Хватило про "друга Васю, который на первом субботнике работал, какого-то коротышку картавого послал и его никто больше не видел…" Мартынов тогда посмеялся, а потом… потом возлюбил, со всей широтой партийной души. Да и это моё – возлюбил. Многие стали использовать. Особенно когда рассказал им переделанную заповедь. Правда сказал, что так её капиталисты переделали. Мол – "нае… ближнего своего, ибо дальний приблизится, нае… тебя и возрадуется". А уж фразы "начальство нас любит так, что сидеть больно" и "переодень брюки ширинкой назад перед входом в кабинет руководства" стало использовать всё Управление. Даже от Мартынова пару раз слышал, хоть и втык мне за них давал. Так, со смехом и трепотней мы и доехали до наркомата. Правда когда подъехали, веселье у меня куда-то убежало. А ехидный взгляд дежурного на входе, меня ещё больше вогнал в грусть. Похоже, что я сам становлюсь анекдотом ходячим. Навряд ли кто ещё из сотрудников так глупо мог влипнуть. Даже не заходя к себе, мы направились к Мартынову.
Как ни странно, но командир даже голос не повысил. Посмотрел на мою красную виноватую физиономию, пробормотал что-то о "дите с большой пиписькой" и отправил работать. Даже обидно стало, в какой-то мере. Так ждал наказания, а его нет! Это ведь неправильно и означать может только одно – при следующем происшествии, получу и за это тоже! А это не есть хорошо. Отсюда вывод – думать, думать и ещё раз думать прежде чем что-то говорить или делать! Вон, в Волновахе толком не подумали с Яшкой, так чуть… Стоп! Волноваха, Волноваха… Нет. Не то… Но что-то очень…
Я так резко остановился, что Яшка, следом входящий в кабинет, врезался в меня.
— Ты чего? Приболел? — перед глазами появилась озадаченная физиономия Яши и лица наших "девочек". — Андрюха, ты чего?
А я вспомнил! Вспомнил этот голос! Безгачев! С а сбежавшая в Золотоноше!!!
Москва, НКВД СССР, кабинет Л. П. Берии, декабрь 1943 г.
— На месте выяснилось, что Безгачев уже покинул здание комендатуры. По документам, которые он предъявил при трудоустройстве, он Саманин Алексей Петрович. Уроженец г. Харьков Украинской ССР, освобождённый от службы в Красной Армии по состоянию здоровья. Проводил сантехнические и другие ремонтные работы. Успел проработать три дня. По показаниям сотрудников комендатуры – обычный рабочий человек, ничем не привлекавший к себе внимания. Вышел из здания комендатуры перед нашим приездом. Больше его не видели. На квартире, в которой проживал Безгачев, ничего подозрительного не обнаружено. На всякий случай оставлена засада. Почему он скрылся, что его насторожило мы не знаем. — Мартынов закрыл папку.
— Опоздали значит? — Лаврентий Павлович усмехнулся. — Бывает же такое! А? На сколько он вас опередил?
— На пять минут, Лаврентий Павлович. Всего на пять минут.
— Не всего, а на ЦЕЛЫХ! На целых пять минут! — Берия, не сдержавшись, прервал Мартынова. — Я всё понимаю. Понимаю, что Стасов слышал только голос. Тем более голос человека, с которым сталкивался два года назад. И вы не виноваты… Среагировали-то со всей возможной быстротой. Но как обидно, а?!
— Шансы найти Безгачева есть, Лаврентий Павлович, — Абакумов одобряюще подмигнул Мартынову. — Никуда он не денется.
— Время! Время, товарищи! Вы же не дети малые! Сами понимаете, насколько важно время в таких делах! — нарком откинулся на спинку стула. — В общем так, товарищи! Операцию со Стасовым продолжать! Группы наблюдения и быстрого реагирования увеличить. И ещё… Проверьте остальные комендатуры и военные комиссариаты. Лишним не будет!
Интерлюдия. Национальный парк "Завидово", Государственная резиденция "Русь", февраль 2012 г.
— Ну? Что скажешь? — премьер усмехаясь посмотрел на президента, который поднял ошалевшие глаза от папки, лежащей перед ним.
— Если всё, что здесь написано правда…, то это полный п….ц! — Медведев помотал головой, как будто стараясь избавиться от наваждения, и потянулся к бутылке коньяка, стоявшей на столике рядом.
— Мне тоже плесни, — премьер прикрыл глаза. — Ты не представляешь, насколько я хочу, чтобы всего этого не было!
— Понимаю, — Дмитрий Анатольевич подал Путину бокал с коньяком и сам сделал небольшой глоток. — Очень понимаю. Самое паршивое то, что мы не можем просто взять и похоронить это дело. Если существует способ попасть ТУДА, то…
— Я тоже в этом убеждён! А судя по удостоверению и бланкам допроса… "Он" знает о такой возможности.
Не сговариваясь, премьер и президент приложились к бокалам, еле заметно передёрнувшись, как от холодного ветерка.
— Вот и выходит, что не разрабатывать эту тему мы просто не можем, а…
— А разрабатывая, рискуем "поделиться" информацией с янкесами, — продолжил уже Медведев. Кстати… с аппаратурой этого "чокнутого профессора" разобрались?
— Разобрались только с тем, что именно приобреталось для него Джораевым. Список немалый, надо сказать. Ещё бы понять, КАК это всё соединить, чтобы получился нужный результат? Информации почти никакой нет. Так обрывки найдены, не более.
— Да-а-а, — Медведев сделал ещё глоток. — Представляешь, что будет, если Сталин получит доступ к нам?
— Нет. Не представляю! — Владимир Владимирович отставил свой бокал в сторону. — Поэтому и… боюсь…
— Ну, Игорёк. Чем обрадуешь?
— Нечем, Владимир Андреевич, — Безгачев тяжело вздохнув вопросительно покосился на пачку папирос, лежавшую на столе перед стариком. Получив утвердительный кивок, он достал папиросу, постучал мундштуком об стол, сжав в гармошку мундштук прикурил и выпустив первые клубы дыма продолжил. — Нечем радовать. Уходить мне пришлось.
— Почему? — взгляд старика стал хищным. — Что произошло?
Безгачев прикрыл глаза и на пару минут как будто выпал из реальности. Старик не торопил его. Он прекрасно знал подобное состояние, когда пытаешься перевести свои чувства и ощущения в удобную для слов форму. Наконец Безгачев открыл глаза.
— Понимаете… Ничего вроде не было. Работал, врастал в окружение… Всё нормально. Но вчера… Знаете, просто почувствовал на себе… даже не взгляд, нет! Как бы сказать-то… Я откуда-то точно знал, что если сейчас не сорвусь – погибну! Я даже мурашками весь покрылся, размером с яйцо, не меньше! А меня учили доверять таким ощущениям. И вы, Владимир Андреевич, про то же мне говорили.
— Говорил. Говорил. — Взгляд старика снова изменился: стал чуть менее жёстким, спокойным и понимающим. — У тебя такое уже бывало?
— Да, Владимир Андреевич, — Безгачев передёрнулся и взял новую папиросу. — В прошлом году, в…
— Не нужно мне знать, где именно, — холодно прервал его старик.
— Простите! Больше не повторится! — вскочив со стула Безгачев вытянулся перед стариком с испуганно-виноватым выражением лица. — Такого больше не повторится!
— Надеюсь, Игорёк, надеюсь, — Владимир Андреевич снова стал старым неприметным человеком, ничем не напоминающим хищника, который только что вынырнул из глубины его глаз. — Тогда это было обоснованным?
— Да, Владимир Андреевич. Я тогда только успел уйти, как появились чекисты. На пару минут опередил. Вчера точно такое же ощущение было.
— Хорошо. Проверим. А такие ощущения скидывать со счетов нельзя! Ощущения в нашем деле очень многое значат.
Безгачев успокоенно курил и смотрел на задумавшегося о чём-то старика. Интересно, кто же он такой? При получении этого задания, Безгачеву сообщили, что к нему на контакт выйдет один человек, чьи просьбы, а тем более приказы – обязательны к исполнению, любой ценой. Естественно, что закрывать его своей грудью Игорь не собирался, своя шкура дороже, но и не слушаться этого, с виду ничем не примечательного дедка, он не мог. Что-то было в старике такое, что заставляло непроизвольно становиться навытяжку перед ним. Про подобное чувство рассказывал ему отец, в Гражданскую служивший в контрразведке в Крыму. Именно такое ощущение он испытывал, когда к нему, простому унтеру, обращался князь Туманов. Было это всего пару раз, но отец запомнил на всю жизнь ощущение того, что не повиноваться этому человеку он не может. Именно такие чувства испытывал Безгачев при встречах со стариком. Интересно всё же, кто он такой? Если сам господин подполковник, перед отправкой говорил о нём с заметным уважением![3]
— Сделаем так, Игорёк, — старик снова преобразился. Перед Безгачевым сидел добрый дедушка, с умилением смотрящий на вновь обретённого внука.
— Вот тебе адрес, — он положил на стол небольшой листок. — Устроишься пока там. Документы есть? Это хорошо, что всё унести смог… Значит устроишься там и неделю как мышь! Носу не высовывай! Продукты там есть. Так что потерпишь. А потом… потом видно будет.
Глава 16
— Майор Стасов.
— Здравия желаю, товарищ майор. Капитан Благов, секретарь генерал-полковника Мехлиса.
— Здравия желаю, товарищ капитан. Чем могу помочь?
— Лев Захарович просил передать, в случае, если вы не будете заняты по службе, посетить его завтра, в 13 часов, в ГлавПУРе.
— Передайте товарищу генерал-полковнику, что обязательно буду!
Положив трубку, я немножко "подвис" – что это Лев Захарович опять про меня вспомнил? Правда стоит признать, что с самого начала нашего, гм, знакомства, относился он ко мне очень хорошо. Можно сказать как к непутёвому младшему родственнику, которого ещё не поздно вернуть к нормальной жизни. Ругал – но по делу, хвалил тоже по делу. Да и заступался за меня пару раз точно. Но уже давненько со мной не общался: и я из Москвы надолго уезжал, и Мехлис по Средней Азии помотался, а потом ещё в госпитале лежал. Насколько знаю, покушение на него серьёзное было, даже поезд подрывали. Мехлис контузию и ранение пытался на ногах перенести, но сам Сталин его в госпиталь отправил… вместе с Ворошиловым. Правда второй опять на фронте "начудил".
Нет! Поражаюсь я этим людям! Вроде умные мужики, на высоких государственных постах сидят, власть и ответственность просто огромные! Но один, как пацан, то за пулемёт сам ложится, то залегших необстрелянных бойцов в атаку поднимает, вместо того чтобы наводить порядок на фронте, для чего его и отправляли! Другой, при атаке его спецпоезда, охрану в контратаку ведёт, даже одного диверсанта сам поймал. Но на фига?! Ведь в личной смелости этих людей и так никто не сомневается! Они давным-давно её проявили! Их задача – руководить! Нет, чисто по-человечески я их прекрасно понимаю! Тяжело наблюдать, как другие воюют. Но ведь от действий или бездействия этих людей ого-го сколько зависит! А Мехлис меня ещё ругал, за риск излишний. А сам? И командир что-то говорил на эту тему, мол сам Сталин был очень недоволен поведением "стариков", даже оргвыводы какие-то были… М-да. Куда-то унесли меня мысли в сторону ненужную. Да и Яша как-то хитро посматривает, явно какую-то гадость хочет сказать. Обломайтесь, товарищ хитрый майор!
— Яша. Я к командиру. Чегой-то меня Лев Захарович возжелал увидеть, нужно у командира отпроситься на завтра. А чего все на меня уставились, работы нет? — увидев, как "девочки" опять уткнулись в бумаги на своих столах, я довольно ухмыльнулся – сделал гадость, на сердце радость! Нет. Отношения с дамами из отдела сложились очень хорошие, даже семейные. Что я, что Зильберман, для наших сотрудниц стали кем-то вроде младших братьев в смеси с любимыми племянниками. Они постоянно пичкали вкуснейшей стряпнёй (только не понимаю, где они брали на это время?!), следили за тем, чтобы всегда был в наличии обалденно душистый горячий чай и оказывали нам ещё кучу разных мелких, но от этого не менее приятных, услуг. Может именно благодаря этим немолодым женщинам с офицерскими погонами на плечах, я стал вспоминать Олесю уже не с жуткой осушающей тоской, приносящей чувство вины и ненависти к немцам, а с какой-то тёплой, мягкой грустью. Даже стал внимание на женщин обращать в последнее время…