– Сегодня утром, когда вышла из дому... Во дворе увидела машину. Уже почти прошла мимо, как дверца распахнулась и меня просто втащили внутрь. И поговорили. Рассказали мне то же самое, что и ты... Сосед, дескать, крепко напился, воспылал чувствами и решил пробраться в мое гнездышко через балкон... Но не рассчитал сил и свалился. Был пьян потому что... И предупредили, что со мной случится то же самое, если в этом засомневаюсь. А я и не сомневаюсь, – сказала Вика с вызовом. – И кому угодно скажу, что нет у меня на этот счет никаких сомнений. Так что их скромное пожелание я выполнила.
– Машина была новая?
– Машина? Нет. Подержанная, и хорошо подержанная. А вот номер у нее был новый. Он прямо светился на солнце. В глаза мне зайчики от этого номера ударили, поэтому и обратила внимание.
– Цифры запомнила?
– Нет... Но в номере была девятка, это я помню. А когда меня внутрь втащили... Тут уж не до номеров. Выжить бы...
– А ребят сможешь узнать?
– Мы же договорились, папаша!
– Нет-нет, никаких встреч с ними не будет, никаких опознаний устраивать не собираюсь. Спрашиваю так... Для общего развития. Узнаешь?
– Может быть... Не уверена. Аккуратненький такой, коротко подстриженный мальчик сидел за рулем. Мотор работал. Втащили меня на заднее сиденье. Ну, думаю, попалась птичка, сейчас начнется любовь да ласка. Но у них ко мне был только разговор.
– Сколько их было, кроме водителя?
– Двое. Один полненький такой парнишка, невысокий... Да, упитанный мальчик. Второй длинный, тощий, старше. И длинные волосы. Они у него под береткой были, но когда я начала дергаться, я же решила спасать свою девичью честь... Так вот, беретка у него свалилась, и волосы оказались на плечах.
– Красивые волосы?
– Красивые? – задумалась Вика. – Нет. Немытые и нечесаные. Это я запомнила. Каштановые. Не черные и не светлые. Я, конечно, все, что им хотелось, пообещала. Они вытолкнули меня и уехали. Толстяк, правда, еще успел полапать немножко.
– Это как? – не понял Пафнутьев.
– Похватал за всякие места, которые ему показались на мне наиболее удачными. У меня же есть несколько таких мест, верно?
– Скромничаешь, – усмехнулся Пафнутьев. – Ты вся из этих мест состоишь.
– Ну, папаша! – с восхищением протянула Вика. – Я от тебя такого не ожидала... Глазастый!
– Эти ребята не звонили?
– А что, позвонят?
– Могут. Но ты будь спокойна. Ни на одной бумаге разговор наш не изложен, никто, кроме нас с тобой, не знает, что я здесь был. Но тебе бы уехать на месячишко... Куда угодно. Есть такое место?
– Найдется. Скучать не будешь?
– Буду. Ты же незабываема, Вика. И прекрасно это знаешь. Слушай, уезжай, прошу тебя. Не тяни. Лучше сегодня. У тебя же каникулы? Вот и отлично. Ребята они отчаянные, жизнь у них начинается нервная... – Пафнутьев услышал, как в кармане раздался слабый щелчок диктофона – пленка кончилась. – Хватай такси – и на вокзал. Лучше без вещей. Сумка и все, чтобы никому в голову не пришло, что уезжаешь. И на билет время не трать, в кассе не толкайся, не светись. Сразу в вагон, договаривайся с проводником и мотай. Вот мой телефон, – подвернувшейся ручкой на клочке газеты он написал несколько цифр. – Прибудешь на место, заскучаешь – дай знать. Телефон домашний. На службу не звони. Все поняла?
– Да, я сообразительная, хотя с виду этого и не скажешь.
Пафнутьев поднялся, еще раз осмотрел комнату, будто проверяя, не забыл ли чего. В прихожей оглянулся.
– Хорошая ты девушка, Вика... Мужа бы тебе раздобыть...
– Бери меня, я вся твоя!
– Я подумаю, конечно... Но ты ведь сообразительная и сама понимаешь... У меня несколько другие вкусы, – Пафнутьев посмотрел на ее малиновое трико, прическу.
– А я изменюсь! Не веришь?
– Почему... Ты можешь. Тогда и поговорим. Через месяц. Пока, Вика, – он легонько тронул ее за локоть.
– Пока, папаша! Простите... Павел Николаевич!
– Ого! Меняешься прямо на ходу! До скорой встречи, Вика!
Пафнутьев вышел, закрыл за собой дверь и, лишь услышав щелчок замка, направился к лифту.
Большой самолет тяжело накренился на одно крыло, и опасливо охнувшие пассажиры увидели прямо перед собой в боковых окошечках землю, кромку леса, прямую дорогу с бегущими машинами, а пассажиры с другой стороны с не меньшим страхом смотрели в небо, пустое и безжизненное. «ИЛ» уверенно и грузно шел на посадку. Свободная, прожженная солнцем бетонка расстилалась перед ним до самого горизонта.
Загорелый пассажир в белой рубашке с подкатанными рукавами приник к окошку, рассматривая пригородные строения. Лицо его было нестарым, довольно добродушным, но, казалось, на нем многовато кожи, как на морде у крупной породистой собаки. Да, Голдобов возвращался из отпуска. Два часа назад он покинул сочинское побережье, с сожалением последний раз взглянув из самолета на сероватую от зноя полоску пляжа, усыпанную точечками тел. Он чувствовал себя готовым к поступкам и решениям.
Самолет выровнялся, за бортом мелькнула выжженная и порыжевшая трава, запыленные аэродромные фонари, колеса коснулись бетонки, самолет тряхнуло, и по салону, напоминающему зрительный зал средних размеров, пробежал вздох облегчения. Голдобов улыбнулся, показав крупные, чуть редковатые зубы.
Пассажиры засуетились, не в силах совладать с собой, начали расхватывать вещи, стремясь побыстрее покинуть помещение, где два часа томились, маялись и надеялись выжить. Выжили. Голдобов закрыл глаза и откинулся в кресле. Пусть торопятся, ругаются, оттаптывают друг другу ноги. Все равно дома он будет первым. Его ждут, его встречают, у него все в порядке.
Голдобов разрешил себе подняться из кресла, когда в самолете почти никого не осталось. Набросив пиджак на руку, в другую взяв небольшой кожаный чемоданчик с наборным замочком, свободно прошел по мягкой ковровой дорожке, спустился по ступенькам на первый этаж – он умел ценить эти мимолетные удовольствия. У самого выхода, ослепленный солнечным светом, он тем не менее увидел стюардессу, которая всю дорогу баловала его холодной минеральной водой, поцеловал ей руку, шало глянул в глаза.
– До скорой встречи, Наташенька. Еще полетаем?
– С вами? Хоть на край света! – весело ответила девушка, беззаботностью скрывая серьезность ответа.
– Договорились, – кивнул Голдобов и сбежал по трапу. Не ожидая душного автобуса, он зашагал через летное поле к зданию аэропорта, прекрасно сознавая, что нарушает порядок. В этом не было желания выделиться, нет. Он просто хотел избежать автобусной толчеи, а кроме того, великодушно давал встречающим возможность увидеть его заранее и не метаться в потной нервной толпе.
И действительно, едва он приблизился к зданию аэропорта, из стеклянных дверей, отодвинув в сторону человека в форме, навстречу выбежал плотный молодой человек в светлом костюме. На ходу пожав Голдобову руку, он взял у него чемоданчик и, легонько направляя под локоть, повел в сторону от главного входа – там можно было выйти на площадь, минуя общий поток пассажиров. Еле заметная зависимость промелькнула в поведении молодого человека, наблюдательный человек мог бы понять, что встретились не просто друзья, встретились хозяин и работник. И Пафнутьев, зажатый в плотной толпе, это понял. Выбравшись на залитую солнцем площадь, он убедился, что Заварзин встречал Голдобова не один, был еще парень – длинный, сутулый, с волосами до плеч. Этот держался в стороне. Не останавливаясь, Заварзин сунул ему в руку какую-то картонку. «Квитанция на багаж», – догадался Пафнутьев. Длинноволосый тут же метнулся в здание.
Тем временем Голдобов со своим спутником, не торопясь, но и не задерживаясь, пренебрегая таксистами и нагловатыми частниками, прошли к стоянке автомобилей. И здесь Пафнутьев впервые увидел машину, о которой уже был наслышан. Зеленый «Мерседес», играющий искорками перламутра, стоял в длинном ряду машин, выделяясь добротностью и нездешней изысканностью. Он был тщательно вымыт и, несмотря на жару, казалось, хранил в себе свежесть и прохладу.
Забежав вперед, Заварзин распахнул перед Голдобовым дверь, подождал, пока тот усядется, вручил ему чемоданчик со сверкающими уголками и осторожно захлопнул дверь. И только после этого, полубегом обойдя машину, сел за руль. Пафнутьев проводил ее задумчивым взглядом, вынул блокнотик и записал номер.
– На дачу, – сказал Голдобов, сложив руки на чемоданчике.
– Понял, – кивнул Заварзин. – Как отдохнулось, Илья Матвеевич?
– Да ладно... Что тут у вас?
– Представляете, какой ужас... Николая убили, – Заварзин ловко обошел несколько машин и, вырвавшись на простор широкого шоссе, снова перестроился в правый ряд.
– Надо же, – обронил Голдобов. – Жаль... Хороший был парень. Мы с ним... немало поездили. И водитель хороший. Я ему доверял. И помогать приходилось. – Голдобов замолчал, сочтя, видимо, что достаточно сказал о покойнике и можно переходить к делу. – Как это произошло?
– Утром, до начала рабочего дня, двое на мотоцикле...
– В шлемах?
– Конечно! А как же иначе! И это... На ходу из обреза. Сразу из двух стволов. Картечью.
– Попали, значит? – Голдобов неотрывно смотрел на дорогу, и со стороны могло показаться, что разговор совершенно его не интересует, что слова он роняет, только чтобы не заснуть.
– Оба заряда в грудь, Илья Матвеевич... Он скончался на месте, до «Скорой», до милиции... Ларису возили на опознание, она там потеряла сознание, когда увидела...
– Выходит, опознала, – кивнул Голдобов.
– Да, лицо оказалось нетронутым, чистое лицо было у Николая.
– Да-да, – кивнул Голдобов. – Ты говорил с ней?
– Не получилось.
– Что так?
– Пьет. Все время пьяная, Илья Матвеевич. Как ни позвоню – еле языком ворочает. Меня даже не узнает. А словечки у нее еще те... Приложит – не разогнешься.
– Знаю я, какими словечками она иногда пользуется. Пусть. Попьет-попьет, душа устанет, опустеет. И отойдет. А что следствие? Началось?
– Да, поручили какому-то охламону... Он до этого занимался незаконными заселениями квартир, самозастройками, семейными скандалами... Я видел его. Мурло. Но вышла небольшая накладка. Этот Жехов...
– Знаю, – оборвал его Голдобов, и Заварзин понял, что продолжать об этом не следует, что не только он докладывает Голдобову о происходящих событиях. – И еще... Не забывай про Ларису. Понял? Все, что нужно, у нее должно быть в неограниченном количестве. Она больше «Лимонную» любит. Охлажденную.
– Сделаю.
– Опять же следователь с ней захочет поговорить... Пусть бы они встретились попозже... А то она сейчас малость не в себе, может что-то лишнее брякнуть. С ней это бывает. Ты приглядывай за ней... Поплотнее.
Машина свернула в сторону от города и понеслась по асфальтовой дороге, хотя и узкой, но свободной. По обочинам стояли сосны, с каждым километром они становились гуще, массивнее, и наконец машина свернула на незаметную дорожку, над которой висел знак «въезд запрещен». Через несколько минут «Мерседес» остановился у железных ворот, выкрашенных зеленой краской. Заварзин открыл ворота, въехал во двор.
Здесь зной не ощущался, в тени сосен стояла летняя прохлада. Пройдя по дорожке, усыпанной сухими сосновыми иглами, Голдобов придирчиво осмотрел дачу – двухэтажное сооружение из новых бревен. Высокое крыльцо выдавало наличие подвала, направо шла застекленная терраса. Еще одна терраса, открытая, выходящая прямо в сосновые ветви, была на втором этаже.
– Сауна? – спросил Заварзин, когда они оказались в большой комнате.
– Потом. Все потом.
– Рюмка водки?
– Можно... И поговорим, – Голдобов со вздохом опустился в большое плюшевое кресло.
Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка «Московской», тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб – он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.
Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.
– Будем живы, – сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот наконец смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. – Ну что, вроде как обошлось?
– Как нельзя лучше. Значит, так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед богом, и перед законом.
– И как удалось?
– Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря... Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался – приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.
– Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?
– Теперь он и место свое знает.
– Его не пора...
– А зачем? Он один виноват... Все происшедшее – результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет – на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.
– И он... Пойдет?
– А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.
– Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?
– Проболтался Жехов... Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось... Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавил из него одну фамилию...
– Какую?
– Генеральскую. И когда тот узнал...
– Впал в гнев и неистовство? – усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.
– Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал – немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.
– Дело завели?
– Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости господи... Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.
– А парень был ничего, – протянул Голдобов. – Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит?
– Уже подтвердила.
– За ней бы присмотреть.
– Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, – ухмыльнулся Заварзин. – Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.
– А вот этого не надо, – Голдобов поставил пустой стакан на поднос. – Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов – свежий тому пример.
– Согласен, – кивнул Заварзин. – Предупрежу ребят.
– Обязательно. – Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. – Значит, ты утверждаешь, что у вас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства?
– Я этого не утверждаю, – поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. – Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала где попало. И хвост этот – его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, – закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы.
– Ладно, не заводись. Иди подыши немного, мне позвонить надо.
– При мне не хотите?
– Могу и при тебе, – Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. – Но тогда в случае чего буду знать – разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь – оставайся, – Голдобов поднял трубку.
– Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, – Заварзин поднялся. – Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните?
– Ты имеешь в виду деньги? – жестко усмехнулся Голдобов. – Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти.
– Не понял! – остановился Заварзин в дверях.
– Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти?
– Опять не понял...
– Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти... Это прекрасно. А я только о ней, проклятой, и думаю.
– И о деньгах, – напомнил Заварзин.
– Это одно и то же, – Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон.
Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер.
– Привет, старина, – сказал Голдобов, откинувшись в кресле. – Как поживаешь?
– А, вернулся... Поздравляю. Давно о тебе слышно не было... Уж заскучали маленько.
– Слышал я, как вы тут скучаете... Эхо до самого Черного моря докатилось.
– Что делать, что делать... Выбирать не приходится. Как там, на югах-то?
– Жарковато... Не так, конечно, как здесь, но тоже... Жарче, чем у вас, наверно, нигде нет.
– Ты вот вернулся, авось попрохладнее станет... Знал, когда вернуться, – с укором произнес собеседник.
– Нет, я знал, когда уехать! – рассмеялся Голдобов.
Разговор получался странным. Собеседники не называли друг друга по имени и вообще не произносили имен.
Посторонний, случайно услышавший их беседу, наверняка решил бы, что они просто не знают, как убить время. Но человек опытный сразу бы сообразил, в чем странность разговора, – оба говорили так, словно заранее были уверены, что их подслушивают, что кто-то записывает их слова и вертятся, вертятся колесики с магнитной лентой.