— Я не пойду в эту школу! — заявила Талли. — Болото какое-то! Все они там — придурки.
— О! — Мама перевернула страницу и принялась вырезать букет цветов из рекламного объявления. — Что ж, хорошо.
Талли хотелось закричать.
— Хорошо? Хорошо? Мне четырнадцать лет!
— Моя работа — любить и поддерживать тебя, малышка, а не лезть в твои дела.
Талли закрыла глаза, досчитала до десяти и заговорила снова:
— У меня нет здесь друзей.
— Заведи новых. Я слышала, в старой школе ты была звездой.
— Послушай, мам…
— Облачко.
— Я не собираюсь называть тебя Облачком!
— Хорошо, Таллула. — Мать подняла глаза, чтобы убедиться, что до Талли дошел смысл последней фразы. Смысл дошел.
— Я чужая в этом месте.
— Зря ты так говоришь, Талли. Ты — дитя Земли и ты своя повсюду. Бхагават-гита учит…
— С меня хватит!
Хотя мать все еще продолжала говорить, Талли вышла из комнаты. Меньше всего она сейчас нуждалась в советах наркоманки под кайфом. Проходя мимо маминой сумки, Талли вытащила оттуда пачку сигарет «Вирджиния слимз» и отправилась на улицу.
Всю следующую неделю Кейт наблюдала за новой девочкой с почтительного расстояния.
Талли Харт резко отличалась от всех вокруг. Она была крутой и независимой, лучше всех тех, кто бродил по выкрашенным унылой зеленой краской школьным коридорам. Талли не считалась с правилами и не боялась школьной администрации. Ей было наплевать, если ее застукают с сигаретой в лесу за школой. О Талли все отзывались с благоговейным страхом. Для детей, выросших на окрестных фермах и в домах рабочих целлюлозно-бумажной фабрики Снохомиш-Вэлли, Талли Харт была экзотическим цветком, и каждый хотел с ней подружиться.
Популярность неожиданно появившейся соседки сделала одиночество Кейт еще более невыносимым. Она и сама не понимала, почему это ранит ее так больно. Но каждое утро, когда они молча стояли, позевывая, все на той же автобусной остановке — рядом, но словно за тысячи километров друг от друга, — Кейт отчаянно желала, чтобы Талли обратила на нее внимание и признала ее.
Но она понимала, что этого никогда не случится.
— …до начала шоу Кэрол Бернет. Все уже готово. Кейт? Кейти?
Кейт подняла голову. Она заснула прямо на учебнике по социологии за кухонным столом.
— А? Что ты сказала? — переспросила она мать, поправляя тяжелые очки.
— Я приготовила спагетти с мясным соусом для наших соседей. Хочу, чтобы ты отнесла.
Кейт отчаянно пыталась придумать предлог, чтобы отказаться.
— Но они ведь живут здесь уже целую неделю.
— Да, знаю, я непростительно опоздала — столько было дел в последнее время.
— Мне много задали на дом. Пошли лучше Шона.
— Но Шону ведь ни с кем не надо там подружиться, правда?
— Мне тоже, — с горечью произнесла Кейт.
Мать внимательно посмотрела на нее. Ее каштановые волосы, так тщательно причесанные утром, чуть растрепались, и косметика за день потускнела. От этого круглое миловидное лицо миссис Муларки казалось сейчас поблекшим. И пестрый фиолетовый с желтым вязаный жилет — подарок на Рождество — был застегнут не на ту пуговицу. Глядя на Кейт, мать пересекла комнату и села за стол.
— Могу я сказать тебе кое-что, не рискуя, что ты на меня набросишься?
— Возможно, нет.
— Мне очень жаль, что так вышло у вас с Джоанной.
Этого даже не было в списке ужасов, которых ожидала Кейт.
— Мне наплевать, — сказала она.
— Вовсе нет. Я слышала, что она дружит сейчас с компанией довольно легкомысленных девиц.
Кейт хотела снова сказать, что ей все равно. Но воспоминания вдруг нахлынули волной. Джоанна и Кейт на бегах на ярмарке, вот они стоят перед стойлами своих лошадей в конюшне и болтают о том, как прикольно будет в старшей школе.
— Да. — Кейт пожала плечами.
— Жизнь бывает нелегка. Особенно когда тебе четырнадцать.
Кейт закатила глаза. В чем она была уверена на все сто, так это в том, что ее мать даже не догадывается, какой может быть жизнь подростка.
— Хватит этого дерьма!
— Я сделаю вид, что не слышала этого слова. И будет лучше, если я больше никогда не услышу его. Хорошо?
Больше всего сейчас Кейт жалела, что не может быть такой, как Талли. Уж та-то ни за что не сдалась бы так быстро. Наверное, даже закурила бы сигарету, не заботясь о том, что скажет мама.
Миссис Муларки, порывшись в обширном кармане юбки, нашла там сигареты, закурила и задумчиво посмотрела на дочь.
— Ты знаешь, Кейти, — сказала она, — что я люблю тебя, всегда готова поддержать и никому не позволю тебя обидеть. Но скажи мне, ради бога, чего ты ждешь?
— О чем это ты, мама?
— Ты проводишь все время, читая и делая домашние задания. Как люди сумеют узнать тебя, если ты так себя ведешь?
— Но люди не хотят меня знать.
Мама легко коснулась ее руки.
— Нет смысла сидеть на одном месте и ждать, когда кто-то или что-то изменит твою жизнь. Именно поэтому такие женщины, как Глория Штайнем, сжигают свои лифчики и устраивают марши в Вашингтоне.
— Чтобы у меня появились подруги?
— Чтобы ты знала, что можешь быть в этой жизни такой, какой захочешь. Вашему поколению очень повезло в этом плане. Вы можете стать кем угодно. Но иногда вам приходится идти на риск, решаться что-то сделать. Одно могу сказать тебе наверняка: люди жалеют в этой жизни только о том, чего не сделали.
Кейт расслышала в голосе матери что-то необычное. Как-то странно он дрогнул на слове «жалеют». Но что может знать ее мать о битве за популярность среди подростков? Ведь она уже сто лет как была взрослой.
— Ну да, мама.
— Это — чистая правда, Кейтлин. И когда-нибудь ты поймешь, какими мудрыми были мои слова. — Мама улыбнулась и потрепала Кейт по руке. — Но если ты такая же, как другие дочери, произойдет это, скорее всего, тогда, когда ты первый раз позовешь меня посидеть с внуком или внучкой.
— О чем это ты?
Миссис Муларки улыбнулась, словно какой-то шутке, которую не поняла Кейт.
— Я рада, что мы поговорили. А теперь иди подружись с нашей новой соседкой.
Да уж! Как будто бы это и вправду возможно.
— Только рукавички возьми — кастрюля горячая.
Замечательно. Еще и рукавички!
Кейт подошла к рабочему столику в кухне и угрюмо посмотрела на темно-красную массу внутри жаровни. Она закрыла кастрюльку фольгой и подвернула края, затем надела синие стеганые рукавицы для горячего, которые подарила ей тетя Джорджия. На заднем крыльце Кейт сунула ноги в стоявшие там ботинки и медленно пошла по хлюпающей под ногами дорожке к калитке.
Дом напротив был длинным и приземистым, в форме буквы L, и окна его смотрели во двор. Ветхую крышу местами покрывал мох. Стены нуждались в краске, а сточная канава была переполнена листьями и обломанными сучьями. Гигантские кусты рододендрона закрывали большую часть окон, а разросшийся можжевельник создавал зеленую изгородь вдоль всего дома. Было видно, что никто не занимался ни домом, ни садом целую вечность.
У входной двери Кейт остановилась и задержала дыхание.
Удерживая кастрюльку одной рукой, она сняла с другой рукавичку и постучала.
Господи, сделай так, чтобы никого не оказалось дома!
И почти тут же Кейт услышала приближавшиеся к двери шаги.
Дверь широко распахнулась, на пороге стояла высокая женщина, одетая в широкий балахон. Лоб ее перерезала кожаная лента, расшитая бусинками в индийском стиле. В ушах болтались две разных серьги. В глазах женщины была какая-то странная пустота, словно ей надо было носить очки, но она этого не делала. Несмотря на странность своего внешнего вида, женщина была красива яркой, хотя и увядающей, красотой.
— Да?
Странная пульсирующая музыка шла словно из нескольких мест одновременно. Верхний свет был погашен, но в зловещего вида красных и зеленых жестянках светились несколько гелиевых ламп.
— З-здравствуйте, — заикаясь, произнесла Кейт. — Моя мама приготовила для вас спагетти с мясным соусом…
— Заходи. — Женщина резко отступила назад, чуть не упав, и освободила Кейт проход.
И тут в прихожую стремительно вышла Талли, держась со взрослой грацией, подходившей скорее кинозвезде, чем провинциальной девочке-подростку. Она была в ярко-синем платье мини, белых сапогах для танцев и выглядела старше своих лет. Ничего не говоря, Талли схватила Кейт за руку и провела через гостиную в кухню, где все было розовым: стены, шкафы, занавески, плитка, стол. Когда Талли взглянула на нее, Кейт вдруг почудилось в ее бездонных карих глазах что-то вроде смущения.
— Это была твоя мама? — спросила Кейт, не зная, как еще начать разговор.
— У нее рак, — выпалила Талли.
— О…
Кейт не представляла, что тут можно сказать, кроме: «Мне очень жаль…».
— Это была твоя мама? — спросила Кейт, не зная, как еще начать разговор.
— У нее рак, — выпалила Талли.
— О…
Кейт не представляла, что тут можно сказать, кроме: «Мне очень жаль…».
Затем наступила тишина. Вместо того чтобы посмотреть на Талли, Кейт устремила взгляд на кухонный стол. Никогда в жизни не видела она в одном месте столько дешевых полуфабрикатов: пирожные, чипсы, готовые котлеты, крекеры, печенье, пончики, гамбургеры.
— Вау! — сказала Кейт. — Хотелось бы мне, чтобы моя мама разрешала мне есть все это.
Кейт тут же пожалела, что у нее вырвались эти слова. Она вдруг почувствовала себя полной идиоткой, и, чтобы чем-то себя занять — и уклониться от мрачного взгляда Талли, — она поставила кастрюльку на кухонный стол.
— Еще горячие. — Кейт болезненно ощущала на руках бесформенные рукавички, похожие на китов-убийц.
Талли закурила сигарету и прислонилась спиной к розовой стене кухни, внимательно разглядывая Кейт.
Кейт оглянулась на дверь гостиной.
— А твоя мама не против, что ты куришь?
— Она слишком больна, чтобы обращать на это внимание.
— О!
— Хочешь сигарету?
— Спасибо, нет.
— Я так и думала.
На стене тикали большие черные часы в виде кошки с рекламой «Кит-Кат».
— Что ж, тебе, наверное, пора домой — обедать, — сказала Талли.
— О, — снова произнесла Кейт, казавшаяся себе еще более нелепой, чем минуту назад. — Да, пожалуй.
Талли провела Кейт через гостиную, где мать теперь лежала, раскинувшись, на диване.
— Пока, девочка из дома напротив, которая хочет быть хорошей соседкой.
Талли распахнула дверь. Сгущавшиеся сумерки окрашивали все вокруг в таинственный фиолетовый цвет, отчего происходящее казалось почти нереальным.
— Спасибо за еду, — сказала Талли. — Я не умею готовить, а Облачко сама давно спеклась, если ты понимаешь, о чем я.
— Облачко?
— Так сейчас зовут мою мать.
— О!
— Было бы здорово, если бы я умела готовить. Или если бы у нас был свой повар, или что-то в этом роде. Но у моей матери рак и все такое… — Талли внимательно посмотрела на Кейт.
Скажи, что научишь ее готовить. Давай же! Рискни!
Но Кейт не могла этого сделать. На сегодня с нее достаточно унижений.
— Ну… пока.
— До встречи.
Кейт вышла на улицу.
Она почти дошла до калитки, когда Талли окликнула ее:
— Эй, подожди!
Кейт медленно обернулась.
— Как тебя зовут?
Мелькнул проблеск надежды.
— Кейт. Кейт Муларки.
Талли рассмеялась:
— Муларки? Звучит дебильно!
Это было уже слишком. Кейт до смерти надоели шутки по поводу ее фамилии. Вздохнув, она повернулась к Талли спиной и пошла дальше.
— Я не хотела смеяться, — крикнула ей вслед Талли, но остановиться уже не могла.
— Ну да, мне, в общем-то, все равно.
— Почему бы тебе не быть такой же сучкой, как все вокруг? Жизнь стала бы проще.
Кейт молча продолжала свой путь.
3
Талли смотрела вслед удаляющейся девочке.
— Не надо было мне этого говорить, — произнесла она вслух, отметив про себя, каким тонким и жалким был ее голос под раскинувшимся над головой огромным звездным небом.
Талли не понимала, почему ей вообще пришло в голову посмеяться над соседкой. Вздохнув, она вернулась в дом. Прямо с порога у Талли защипало глаза от запаха марихуаны. Мама развалилась на диване, положив одну ногу на спинку, а другую — на журнальный столик. Рот ее был открыт, из уголков вытекала слюна.
И все это видела девочка, живущая по соседству. Талли стало вдруг невыносимо стыдно. Никаких сомнений: в понедельник сплетни поползут по всей школе. Мамаша Талли Харт — наркоманка.
Именно из-за этого Талли никого никогда не приглашала к себе домой. Если хочешь хранить секреты, будь добра сидеть одна, в темноте.
Талли все бы отдала за то, чтобы у нее была мать, которая готовит спагетти с мясным соусом для незнакомых людей. Может быть, именно из-за этого она посмеялась над фамилией Кейт. Мысль об этом разозлила Талли, и она с грохотом захлопнула входную дверь.
— Облачко! Просыпайся!
Мать громко всхрапнула, затем, вздрогнув, села.
— Что такое?
— Пора обедать.
Откинув со лба прядь волос, Дороти попыталась сфокусировать взгляд на стенных часах.
— Мы где — в богадельне? Сейчас пять часов.
Талли удивляло, что ее мать еще может различать время. Выйдя в кухню, она разложила содержимое принесенной Кейт кастрюльки на две одноразовые тарелки, затем вернулась в комнату и протянула тарелку матери.
— Ешь!
— Где ты это взяла? — удивилась Дороти. — Приготовила сама?
— Нет. Принесла соседка.
Облачко обвела комнату мутным взглядом.
— У нас есть соседи?
Талли не стала ничего отвечать. Мама все равно забывала через несколько минут, о чем они говорили, что делало разговор практически бессмысленным. Обычно Талли было наплевать — ей хотелось говорить с Облачком не больше, чем смотреть черно-белые фильмы, — но сегодня она вдруг особенно остро ощутила свою непохожесть на других. Будь у нее настоящая семья — мама, которая готовит вкусное блюдо, чтобы поприветствовать новых соседей, — она не чувствовала бы себя такой одинокой. Присев на пуфик, стоящий у дивана, Талли задумчиво произнесла:
— Интересно, а что сейчас делает бабушка?
— Наверное, вышивает очередную из этих своих ужасных вещиц во славу Иисуса. Как будто это спасет ее душу. Кстати, как дела в школе?
Талли даже вздрогнула от неожиданности. Надо же — матери пришло в голову поинтересоваться ее жизнью.
— Вокруг меня вьется куча народу, но… — Талли нахмурилась, не зная, как облечь в слова свою неудовлетворенность. Она знала только одно: она чудовищно одинока здесь, даже среди своих новых приятелей. — Но я жду чего-то…
— У нас есть кетчуп? — спросила Облачко, хмуро взглянув на спагетти у себя на тарелке. Она сидела, покачиваясь в такт музыке.
Талли ненавидела себя за то разочарование, которое вдруг испытала. И как это ей могло прийти в голову ожидать участия от своей матери?
— Я к себе в комнату, — вставая, заявила Талли.
Последнее, что она услышала, прежде чем захлопнуть дверь, было бормотание Облачка о сыре, которого, на ее вкус, не хватает в блюде.
Поздно ночью, когда весь дом уже спал, Кейт пробралась тихонько на заднее крыльцо, надела отцовские резиновые сапоги и вышла на воздух. Последнее время у нее вошло в привычку выходить из дома, когда она не могла уснуть. Огромное черное небо у нее над головой было усыпано звездами. Кейт смотрела на небо и чувствовала себя маленькой и никчемной. Одинокая девочка, глядящая на пустую улицу, ведущую в никуда.
Горошинка, приветственно заржав, пошла в ее сторону.
Кейт взгромоздилась на забор.
— Привет, старушка, — сказала она, доставая из кармана куртки морковку.
Кейт посмотрела на дом напротив. Несмотря на поздний час, там еще горел свет в окнах. Наверняка у Талли вечеринка с самыми интересными в их школе ребятами. Небось смеются, танцуют и воображают, какие они крутые.
Кейт отдала бы все, что имела, чтобы быть приглашенной хоть на одну такую вечеринку.
Горошинка тихо фыркнула, потершись носом о ее колено.
— Я знаю — все это пустые мечты, — сказала ей Кейт.
С тяжелым вздохом она слезла с забора, потрепала Горошинку по холке и вернулась в дом.
Несколько дней спустя, пообедав готовым пирожком и растворимой кашей, Талли приняла горячий душ, побрила ноги и подмышки, затем долго сушила и укладывала волосы, пока они не стали абсолютно прямыми, без единой кудряшки. Подойдя к шкафу, она долго решала, что надеть. Это была ее первая вечеринка со старшеклассниками. И очень важно было выглядеть правильно. Ни одну девчонку из средней школы не пригласили, сегодня она была Единственной. Пэт Ричмонд, самый красивый парень из футбольной команды, выбрал ее своей девушкой на этот вечер. В прошлую среду они были на вечеринке в местном кафе — его друзья и ее. Молодым людям оказалось достаточно одного взгляда друг на друга, после чего Пэт отделился от компании высоченных парней и подошел к Талли.
Наблюдая, как он приближается, Талли чуть не упала в обморок. Музыкальный автомат как раз играл «Лестницу в небеса». В общем, все настраивало на романтический лад.
— У меня будут неприятности уже потому, что я заговорил с тобой, — объявил ей Пэт.
— Люблю неприятности, — стараясь выглядеть искушенной особой, ответила Талли.
И он одарил ее такой улыбкой, с которой не могло сравниться ничто в жизни Талли Харт. Впервые в жизни она и вправду почувствовала себя такой красавицей, какой считали ее окружающие.
— Хочешь пойти со мной в пятницу на вечеринку?