А впереди всей бесконечной стройной колонны — знаменосец! — плыл двухметрового роста усатый и бравый старшина, полный кавалер орденов Славы. Это уже была просто местная знаменитость, любимец публики. Пацаны гордились им, как чем-то собственным, и спорили, что, поскольку он полный кавалер Славы, то он главнее офицеров, и старше только полковник.
А после парада был гвоздь программы — пиво! Надо знать жизнь глухой деревушки того времени, чтобы оценить, что такое было там — пиво; да еще для солдата. Дважды в год полковник усылал машину в Ленинград и всеми правдами и неправдами изыскивал средства и возможности купить три бочки пива. Каждому по кружке. Эти бочки закатывались в ларек, пустовавший все остальное время года, и вышедший с парадной дистанции личный состав в четко отработанной последовательности (это тоже входило в ночные и дневные репетиции!) выпивал свою кружку. А население кормили из дымивших, только что прошедших парадом полевых кухонь. Колхозников, естественно, было куда меньше, чем солдат в полку, и в этот-то уж праздничный день они наедались от пуза. И, таким образом, убеждались в смысле плаката на избе-читальне: «Народ и армия едины!»
Хороший был полковник. Слуга царю, отец солдатам.
И вот, значит, проходит такой первомайский парад. Оркестр ликует и гремит. Линейные замерли — штыки в небо, флажки на них плещутся. И с широкой алой лентой через плечо шагает старшина, колотя пыль из деревенского плаца, и в руках у него Знамя полка — 327-го гвардейского ордена Богдана Хмельницкого Славгородского мотострелкового — бахрома золотом, георгиевская лента по ветру бьет, орденок в углу эмалью блещет, и буквы дугой через красное поле. А по бокам его, на полшага сзади — ассистенты при знамени, статные юные лейтенанты, серебро шашек в положении на-краул искрами вспыхивает.
И за ними — со своей песней, с лихим присвистом — разведрота марширует.
Музыка сердца! Сильна непобедимая армия, жив фронтовой дух!
И, миновав дистанцию церемониального марша и свернув за угол единственной деревенской улицы, старшина-знаменосец подходит к ларьку. Кружки уже налиты, кухонный наряд в белых куртках и колпаках готов к раздаче — да чтоб без проволочек! полторы тыщи рыл участвуют в параде, и каждому по кружке надо в отмеренные минуты!
И старшина, как знаменосец и заслуженный фронтовик, по традиции получает первым, и не одну кружку, а две. Первую он выпивает залпом, под вторую закуривает дорогую, командирскую, по случаю торжества, папиросу «Казбек» и уже через затяжку вытягивает пивко по глоточку и со смаком. Парад окончен.
Теперь — в гарнизон, столы уже накрыты, столовая украшена: праздничный обед. К этому обеду полковник приказывал резать кабана из подсобного хозяйства, баранов, закупить в деревне соленых огурцов, и давал ротным негласное указание организовать наркомовские сто граммов всему личному составу — без рекламы, так сказать. Во славу оружия и память Победы.
Хороший был полковник. Больше таких уже нет. Полк за ним — в огонь и в воду. И у командования на прекрасном счету, в пример всем ставили. Но — не продвигали… Не то он когда-то где-то сказал не то, или по возрасту попал в неперспективные, или замполит про сто граммов стучал в политотдел дивизии… В общем, вся его жизнь была — родной полк, и как апофеоз службы — эти парады.
Значит, старшина выбрасывает окурок, ставит с сожалением пустую кружку, и протягивает руку за знаменем, которое, свернув, прислонил к ларьку сбоку…
Не стоит там что-то знамя. Это он перепутал — он его с другого бока прислонил.
Смотрит он с другого бока: нету. Нету там знамени.
Странно. Ставил же. Сзади, значит, поставил…
Но только сзади ларька знамени тоже нету.
Старшина спрашивает лейтенантов-ассистентов:
— Ребята, у кого знамя?
Они на него смотрят непонимающе:
— Как у кого? Ты ж его из рук не выпускал.
— Да вот, — говорит, — поставил здесь…
Они вместе смотрят ларек со всех сторон — нет, у ларька знамя не стоит.
Начинают вертеть головами по сторонам. Взять никто не мог. Кругом в пулеметном темпе полк пиво пьет повзводно и поротно, и вольным шагом марширует в расположение.
— А кто сегодня дежурный по посту № 1? Во балда! Не иначе разводящий распорядился сдуру знамя сразу после парада доставить на место — и отрядил караульных прямо к концу церемониального марша. Так спрашивать же надо! салаги…
Старшина с ассистентами, спрятавшими шашки в ножны, идет в штаб полка, к знаменной витрине, где на посту № 1 стоит с автоматом «на грудь» часовой.
Пуста витрина.
— Знамя где? — спрашивает старшина у часового.
Тот от удивления начинает говорить, что ему на этом почетном посту категорически запрещено:
— Как это? Так вы же знаменосец…
— Тебе его что — не приносили?
— Кто?
— Ну… внешний караул…
— Никак нет. А что — должны были?
Идут к начальнику караула:
— Знамя ты брал?
Тот смеется — оценил шутку.
— Ага, — говорит. — Пусть, думаю, повисит немного над КПП, чтоб сразу было всем видно, что они входят не куда-нибудь, а в гвардейский орденоносный полк.
— Ну же ты мудак!! Где оно?!
— Да вы чего?.. Я ж так, ребята… шучу… а что?
— Шутишь?! ничего. Молчи… понял?!
У старшины делается все более бледноватый вид, и пышные усы постепенно обвисают книзу. Лейтенанты-ассистенты — те откровенно мандражируют. И они начинают перерывать полк: какой идиот взял знамя и где его теперь держит.
Возвращаются к ларьку. Там уже свернуто все пивное хозяйство.
— Не, — говорит ларечник, — вы что. Ничо не видел. Да ты ж его из рук не выпускал.
— Не выпускал, — мрачно басит сержант, сделавшийся ниже ростом.
Может, в кабинет командира полка занесли? Или к начштаба?
Идут обратно в штаб. Нет — пусто. Во все окна заглянули. Только часовой у пустой витрины смотрит выжидательно, болван.
Они проходят по всем ротам. Идут в автопарк: может, знамя у ларька упало, соскользнуло по стенке, и кто-то в толчее его поднял и положил, например, на броню, и так на танке оно в парк уехало.
Нет; нету.
Дежурный по парку сильно удивляется вопросу и, конечно, тоже ничего не видел.
Тем временем полк окончил праздничный обед. Половина солдат валит в увольнение: сбрасываться на самогон, драться в очередь вокруг четырех деревенских девок и склонять к любви средний школьный возраст. Офицеры компаниями шествуют по домам — за столы с выпивкой и закуской. Тихо в расположении. И нет нигде знамени.
Человек, не служивший в Советской Армии первого послевоенного десятилетия, а тем паче вообще штатский, ужаса и масштаба происшедшей трагедии оценить не может. В лучшем случае он слыхал, что высший знак солдатской доблести — это трахнуть бабу под знаменем части. Сейчас, когда лейтенант в автобусе не уступает место полковнику, когда и солдат не солдат, и офицер не офицер, и присяга не присяга, и армия развалилась на части, и не то что знамена — крейсера крадут и танковые колонны продают контрабандой за границу, — сейчас старая сталинского закала армия может восприниматься только как седая легенда. Потому что колхозный парень в армию шел как за счастьем: сытная еда! теплая красивая одежда! простыни, одеяло, койка! а через три года — паспорт в руки — и свободен, езжай куда хочешь! А посреди службы — десятидневный отпуск домой! Это ж был солдат. Не то, что ноне, когда призванный в воздушный десант не может раз подтянуться на турнике. А офицер был — белая каста! Диагоналевая форма, паек, оплаченная дорога в отпуск, две тысячи зарплаты у взводного — офицер был богатый и уважаемый человек, и ездил исключительно в купейном, а от майора — полагалось в мягком вагоне.
И отсутствие Знамени части — это кощунственнее, чем попасть в плен. Это граничит с изменой Родине. Это трибунал и вечный несмываемый позор. Это… это невообразимо, невозможно! За знамя можно умереть, спасти его ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном теле, встать на колено и поцеловать; в самом крайнем случае его можно склонить над телом павшего героя. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем случае. Провались белый свет! — но знамя должно быть сохранено.
И вот кругом весеннее солнце и пролетарский веселый праздник, а знамени нет. Законы чести рекомендуют выход единственный — застрелиться. Потому что второй выход, по законам чести, — это сначала с тебя перед строем сорвут погоны, а уже после этого ты можешь, опять же, застрелиться.
Но старшина — все-таки не офицер, и вообще он чудом уцелел, пройдя насквозь такую войну, и стреляться он не хочет. Тем более что у него семья и дети. И вообще знамя еще не пропало, оно явно ведь где-то здесь есть, должно найтись.
Лейтенанты-ассистенты, которые по статуту церемонии призваны охранять со своими шашками вышеуказанное знамя, стреляться также не хотят. Они его в руках не держали, у них его не отбирали, чего ж им стреляться. Им еще жить да жить…
Лейтенанты-ассистенты, которые по статуту церемонии призваны охранять со своими шашками вышеуказанное знамя, стреляться также не хотят. Они его в руках не держали, у них его не отбирали, чего ж им стреляться. Им еще жить да жить…
Они втроем еще раз и еще перерывают полк со всем его хозяйством вдоль и поперек — и нигде знамени нет. Его нет в Ленинской комнате, нет у полкового художника, нет в оркестре среди их тромбонов и геликонов, и нет даже на свинарнике в подсобном хозяйстве. На кухне нет, на стрельбище нет, и в санчасти тоже его нет.
А все уже обращают внимание, что они рыщут где ни попадя троицей, и вид у них прибабахнутый. И на вопросы они не отвечают. А что тут ответишь? Что святыня части как-то ненароком потерялась?
Вечером один лейтенант говорит:
— Ну что… Надо докладывать.
Старшина — с мертвой безжизненностью:
— Кому?..
— Кому… По команде… дежурному по полку.
Старшина садится на завалинку, закрывает глаза и говорит:
— Докладывать будет старший по званию.
Лейтенанты хором говорят:
— Вот уж хрен тебе. Я дежурному докладывать не буду. Знамя поручено знаменосцу, вот ты и докладывай.
Старшина говорит:
— Я дежурному докладывать не буду. По уставу докладывает старший.
— По уставу тебя расстрелять перед строем за утерю знамени!
— Верно, — соглашается старшина. — Я буду стоять перед тем строем посередине, а вы по бокам.
В конце концов они втроем идут в дежурку, и там лейтенанты все-таки выпихивают старшину вперед:
— Ты фронтовик, кавалер Славы, не офицер, тебе простят… а нам — все: конец, суд офицерской чести — и в любом случае пинка под зад из армии, даже если оно найдется.
И старшина докладывает:
— Товарищ гвардии капитан… так и так… в общем… плохо все…
— Что такое? — весело спрашивает усатый гвардии капитан, принявший стакан по случаю праздника. — А по-моему — неплохо!
— ЧП…
— Ну, какое еще такое ЧП? Чего это у тебя, старшина, рожа такая невеселая, будто ты Знамя полка потерял?
Старшина белеет от такой проницательности, и бормочет через силу:
— Так точно…
— Что — так точно?
— Ну… что вы сказали…
— Что я сказал? — удивляется капитан.
— Это… нету…
— Чего нету-то?
— Исчезло…
— Что исчезло?! Да доложи толком!
— Знамя…
— Какое знамя? — глупо переспрашивает дежурный.
— Какое у нас… полка.
— Чего-о?!
У капитана усы дыбом, глаза квадратные, фуражка на затылок скачет.
— Тьфу! — говорит. — Вы сколько выпили, чтобы так шутить? Ну — они-то молодые, но ты — фронтовик, служака: разве этим шутят?
— Да я, — говорит старшина, — понимаю. Я не шучу.
— Что значит?!
Дежурному делается худо, и он отказывается осознавать происшедшее. Он долго и мучительно привыкает, что это и вправду произошло, потому что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. И вот ему — как? за что? средь бела дня! — на его дежурстве!! такое ЧП. Это просто наихудшее, что вообще может быть. А с кого первая башка долой — с дежурного. Он отвечает за порядок в полку. О Господи!
Чего делать-то? А чего делать… надо докладывать командиру полка. Вот радость ему на праздничек. Кондратий бы не хватил.
Дежурный принимает решение: объявляет.
— В общем так. Я докладывать командиру не буду. Не могу я такое докладывать! Сейчас семнадцать сорок. Смена дежурства в двадцать ноль-ноль. Чтобы до этого времени знамя нашли. Бери всех свободных от караула — и ищите где хотите! суки!!! гады!!!!
Срочно создается поисковая комиссия во главе с помдежем-старлеем и лихорадочно переворачивает полк. Ищут суки-гады — никакого результата.
В двадцать ноль-ноль капитан сдает дежурство другому комроты и докладывает — рубит голосом самоубийцы:
— За время моего дежурства в полку случилось чрезвычайное происшествие… исчезло Знамя части. Дежурство сдал!
— Дежурство принял! — отвечает новый дежурный. — Ха-ха-ха! И давно исчезло-то? Что, в деревню за самогоном пошло?
На лице прежнего дежурного вспыхивает неизъяснимое злорадство: принял! принял дежурство! не может он принять дежурство, если Знамя пропало! не должен! он тревогу трубить должен, поднимать всех! А он принял! это — полгоры с плеч свалилось!..
Он снимает с рукава повязку, передает ее заступившему дежурному; тот садится на его стул за стол в дежурке, и бывший дежурный говорит:
— Да вот эти… фашисты!.. потеряли Знамя после парада.
А новый дежурный, тепленький после праздничного обеда с водочкой, благодушно откликается:
— Ха-ха-ха!
— Докладывай! — приказывает бывший дежурный старшине. И тот повторяет свой душераздирающий доклад.
Новый дежурный синеет, трезвеет, хренеет:
— В-в-вы чо… охренели?.. славяне!.. братцы… товарищи офицеры! Я, — говорит, — дежурство не принимаю!
— Ты его уже принял. Так что давай — действуй. ЧП у тебя!
— У меня ЧП?! У тебя ЧП!!!
Короче: я, говорит, командиру докладывать не буду. Искать!!! Всем!!! Везде!!! В восемь утра построение — вот вам время до восьми.
И всю ночь уже человек двадцать шатаются с фонарями по гарнизону, как спятившие кладоискатели, и роют где ни попадя: даже матрасы в казармах ворошат, и в ЗИПах смотрят… фиг: нету.
Утром является кинуть орлиный взор на свое образцовое хозяйство праздничный командир; и перекошенный капитан рапортует:
— Товарищ гвардии полковник! За время моего дежурства в полку чрезвычайных происшествий не случилось!
— Вольно.
— Но за время дежурства капитана Куманина случилось.
— Что — случилось?!
— Чрезвычайное происшествие! Пропало Знамя части…
Полковник с сомнением озирается на белый свет, проковыривает мизинцем ухо и принюхивается:
— А? Ты сколько выпил, гвардии капитан?
Так точно. В смысле никак нет. Вот. Пропало полковое знамя.
Когда вытаскивают большую рыбу, ее глушат колотушкой по голове. Значит, командир покачивается, глаза у него делаются отсутствующие, а на бровях повисает холодный пот. Ему снится страшный сон.
— Как… — шепчет он.
Вперед выпихивают несчастного старшину, который на ногах уже сутки, и старшина в десятый раз излагает, как он прислонил Знамя, как пил пиво, как бросил окурок, и как Знамени на месте не оказалось.
Под командира подставляют стул, подносят воды, водки, закурить, и обмахивают его фуражками. И доводят до сведения о принятых мерах. Все возможное предприняли, не щадя себя…
И зловещая тень Особого отдела уже ложится на золотые погоны товарищей офицеров.
— Так, — говорит командир. — Так. Я в дивизию докладывать не буду. Что я доложу?! Я с этим знаменем до Одера!!! под пулями!!! Вы — что?! Старшина… ах, старшина… как же, ты что…
— Искать!!! — приказывает. — Всему личному составу — искать!!! Обед отменяется!!! Увольнения отменяются!!! Всех офицеров — в полк!!! не найдете — своей рукой расстреляю! на плацу!
И весь полк снует, как ошпаренный муравейник — свое знамя ищет. Траву граблями прочесывает. Землю просеивает! Танкисты моторные отделения открывают, артиллеристы в стволы заглядывают!
Нету знамени.
А это значит — нету больше полка.
Потому что не существует воинской части, если нет у нее знамени. Нет больше такого номера, нет больше такой армейской единицы. Вроде полк есть — а на самом деле его уже нет. Фантом.
Три дня командир сидит дома и пьет. И после каждой стопки, днем и ночью, звонит дежурному: как? Нету…
Докладывает в дивизию: так и так… Пропало знамя.
Там не верят. Смеются. Потом приходят в ярость. Комдив говорит:
— Я в армию докладывать не буду. Вот тебе двадцать четыре часа! — иначе под трибунал.
Ищут. Командир пьет. Дежурные тоже пьют, но ищут. И лейтенанты-ассистенты пьют — прощаются с офицерскими погонами и армейской карьерой. Только старшина не пьет — он сверхсрочник, у него зарплата маленькая: ему уже не на что…
Комдив докладывает в армию, и диалог повторяется. Еще сутки пьют и ищут. И даже постепенно привыкают к этому состоянию. Это как если разбомбили тебя в пух и прах: сначала — кошмар, а потом — хоть и вправду ведь кошмар, но жить-то как-то надо… служба продолжается!..
Армия докладывает в округ. И все это уже начинает приобретать характер некоей военно-спортивной игры «пропало знамя». Все уже тихо ненавидят это неуловимое знамя и жаждут какого-то определения своей дальнейшей судьбы! И часовой исправно меняется на посту № 1, как памятник идиотизму.
Ну что: надо извещать Министерство Обороны. И тогда — инспекция, комиссия, дознание: полк подлежит расформированию…
И вся эта история по времени как раз подпадает под хрущевское сокращение миллион двести. И под этот грандиозный хапарай расформирование происходит даже без особого треска. Тут Жукова недавно сняли и в отставку поперли, крейсера и бомбардировщики порезали, — хрен ли какой-то полк.